Скотина II (СИ) - Городничий Степан. Страница 82

— Нет, я не мужик.

Мизгирь оказался вполне компанейским уркой, который присел на свободные уши и пару часов рассказывал о тюремной жизни, порядках и нравах. Ничего, существенно отличающегося от нашего мира. Консервативная это среда. Способы связи как во всех цивилизованных мирах. Унитазы, перестуки по трубам, записки на нитках в окнах. Клановая система, на которую разделяется любая мужская компания, оказывающаяся в изоляции.

Мизгирь изредка спрашивал разное, прощупывая кто я по жизни. Отвечал я односложно, стараясь ничего не выдавать особо. Больше слушал и сквозь полуопущенные веки наблюдал за кипучей камерной жизнью.

Народ пил чай, играл в сатранг, разговаривал и шумел. По очереди укладывались на железные койки. Спали по очереди, живьем народа постоянно находилось не меньше пятидесяти человек. Отворялась дверь, выкрикивались имена. Кого-то уводили на допрос. После допроса некоторых заносили и оставляли на полу. Бедолаг поднимали и укладывали на свободные места.

Теоретически молодой аристократик, коим я в глазах администрации являюсь, не просто в шоке тут находиться должен. Меня засунули чтобы полные штаны наложил. Заказ на мою экскурсию, узнаю от кого — обязательно, но ветерок со стороны Таракановых ощущается.

— А что, Мизгирь, наседки у нас в хате есть?

— Что за наседки? К чему?

— Те, кто на оберов работает. Слушает, а потом выдает все.

— А-а-а, подсадные, — махнул рукой парень, — соловьями у нас называют, куда же без них. Они в каждой камере есть. Только вычислить еще никому не удавалось. Гиблое дело это. У них такие навыки есть, что кого хочешь заболтают.

— Хочешь укажу?

— Что, вот так сразу? — усмехнулся смотрящий.

…

— Ну скажи-ка братец, тебя сколько в камере не было?

— Пять часов на допросе. Уж как меня следователь крутил, как гнул. Но мы не пальцем деланы.

— Да ты что? А чего же ты в туалет не пошел, а сразу на шконку? Это за какие такие заслуги тебя следователь в свой туалет водил?

— Да я, не хотел просто, вы чего, я же с вами, мы же вместе из одного котла…

— А ну ладони вытяни.

Я схватил протянутую руку, резко развернул и зафиксировал подмышкой. Расщепленным кончиком спички поелозил под черными ногтями.

— Ну расскажи, мил человек, за какие труды следователь тебя вареньем угощал, вишневым.

…

Расправа с доносчиком у Мизгиря была простая и быстрая. Бедолагу свалили и начали пинать. Все вместе, толпой озверелой. В основном мешали друг-другу, но старались ткнуть быстро, больно, косясь на наблюдателя. Потому как мгновенно дверь распахнулась, влетело подкрепление, и стукач был спасен.

Зачинщиков вывели в коридор, особо нерасторопных подгоняли дубинками. Поставили на колени и уткнули носами в стену. Последовал внеочередной обыск, провели опрос каждого свидетеля, коих всего было сорок восемь человек. Все как один выдали единую картину: «споткнулся товарищ и упал, а мы подняться помогали».

…

— Привет братве, достойной уважения!

В новой камере, куда меня сунули второпях, все прошло по прежнему сценарию. Худой татуированный старик — Татар, сначала долго расспрашивал про житье на воле, потом попытался развести на паре известных арестантских подстав. Убедившись, что со мной такие номера не проходят, расспросил про кипеш в первой камере.

— А что у меня подсадных тоже найти сможешь?

…

Через четверть часа две наседки были вычислены. Аргументировано, с полным раскладом и доказательствами. У одного выковырял из зуба кусок копченой курицы, второй обмочился и упал на колени, стоило только пальцем поманить.

По проверенному сценарию зеки живо соловушек запинали. Разговор со стукачами короткий во всех мирах. Снова топот, крики и дубинки. Опять не меня. Меня вежливо, но уже не совсем. Довелось ощутить лежание на полу, уткнувшись носом в грязь. Стояние на коленях, короткий допрос и привет новая камера.

Всего десяток изможденных мужиков, покрытой коростой. Тяжелый сладковатый воздух. На постаменте око, молча записывающее все. Тут смотрящего нет и агентов тоже. Место для избитых и сломленных.

Поговорил с парой мужиков, у которых взгляд осмысленный более-менее.

Один человек, знающий куда и как правильно писать жалобы, добивается больше, чем сотня кричащих беспредельщиков. Нарушения режима содержания, превышения полномочий. Начал помогать составлять жалобы и обращения. В прокуратуру, в инквизорий, в общественные организации. Сначала двоим самым смелым, потом начали подтягиваться остальные.

Через час око не выдержало, приблизилось, снимая свежие бумаги. Через минуту дверь распахнулась, охранники влетели еще скорее, чем для спасения своих агентов.

…

— Борис, ну что с вами не так?

— Не понял вопроса, Валерий Давыдович.

— Я для чего вас в камеру поместил — чтобы осознали вы, поняли, что ждет, если не будете сотрудничать. А вы что устроили?

— Валерий Давыдович, — хлопнул я себя по лбу, — так бы и сказали сразу. А то я подумал это игра такая.

— Игра, издеваешься? Ты моих лучших агентов разоблачил? Не отпирайся.

Ну вот, на ты перешел, а так все хорошо начиналось.

— Ябедничать нехорошо.

— Это признание, да? Ты нарошно⁈

— Это поговорка такая, папа в детстве учил.

…

— Борис, нам доставили еще одного подследственного, из твоего клана. Тараканов и тоже несовершеннолетний. Клановый представитель, представь себе, нашелся и уже выехал. Пока доберется и оформятся все бумаги, вам придется посидеть вместе.

…

Картина, открывшаяся в новой камере, ошеломила. Протер глаза на всякий случай. Потом еще раз. Потому что на железной койке сидел Паша.

Лицо зареванное, руки дрожат. Вокруг глаза здоровенный серебряный фингал.

— Боря, Боря. Хорошо. Что ты тут? Как, ты тоже. Откуда?

— Это не совсем интересно, я откуда. Гораздо веселее узнать — ты тут каким боком?

— Стихи про Таню. Про Таню, это ты виноват, виноват.

— Про Таню помню. Хорошие же стихи. Про трудолюбие и взаимовыручку.

— Ага, хорошие. Там же фраза такая есть — «Уронила в речку мячик». Помнишь? Ты же сам писал. Ты специально, нарошно.

— Э-э-э, нормальная фраза. Чего с ней не так?

— Ага, нормальная. Я тоже так думал. А ты знал, что есть такие люди страшные — наркоманы. Я вот раньше не знал. А теперь знаю, но лучше бы не знал. «Реки» — это вены, на их языке. «Уронить» это означает инъекция. Такая штука в руку, не понял зачем, но прямо в руку иглой. Короче — «Уронить в речку мячик» — это как раз сделать эту инъекцию, внутривенную. Мне уже все объяснили. Таня плачет потому, что продавцы подсунули ей товар некачественный. Сахар в виде белого порошка, соль или соду. А ее друзья не просто за водой поедут, это так готовятся и идут на преступления. Вот, пообещали для Тани достать новую дозу.

Дальше слова Паши превратились в завывания:

— Получается у меня в детских стихах явная пропаганда употребления запрещенных веществ. Мне так и объяснили. Понимаешь? А я-то думал ты мне друг. А ты меня значит в тюрьму, а сам на квартире с Юлей… Ненавижу.

Да-а-а, нехорошо получилось. В очередной раз. Стишок не в тему оказался.

За окном стемнело. Пока успокаивал Пашу набросал основной текст для бота. Но стихи — это последнее, что Паша был в состоянии обсуждать. Слишком живое впечатление на него произвела мрачная камера. Не располагает тут атмосфера к поэзии.

Видя неприкрытый ужас перед злыми зеками, оберами и всем, связанным с заключением, приступил к искоренению страха иррационального. Заменой его на контролируемый. Сначала берем под контроль, а потом ставим себе на службу. Анализ и синтез, ага.

Сначала подогрел интерес, потом начал посвящать подростка в особенности арестантской жизни. Насколько понимал сам. Насколько это было уместно и подходило к этому миру.

— Не смотри на свою фигуру и не парься. Физическая сила тут очень мало стоит, практически ничего. Главное — это внутренняя сила. Страх, или его отсутствие. Кто по натуре своей свободу любит — тому и за решеткой свобода.