Искупление - Минато Канаэ. Страница 4

Я осталась там одна после их ухода – и снова посмотрела на Эмили. На ней была черная майка с розовым логотипом Барби спереди, но она была задрана так высоко, что его практически не было видно. Я смотрела на ее белый живот и небольшие выпуклости груди. Ее клетчатая юбочка в складку была тоже закручена наверх, и нижняя часть тела без трусиков оказалась выставлена полностью напоказ.

Мне велели ее охранять, но я чувствовала, что, если придет кто-то из взрослых, они будут ругать меня за то, что я оставила ее лежать в таком виде, незакрытой. «Бедная девочка! – скажут они. – Почему ты ее ничем не прикрыла?» Я ничего плохого Эмили не сделала, тем не менее мне казалось, что они обвинят меня. В сомнениях я зашла внутрь раздевалки.

Первое, что я сделала, – достала носовой платок и закрыла им ее раскрытые глаза и рот, из которого что-то капало. Стараясь не смотреть на Эмили, аккуратно взяла пальцами край ее футболки и раскрутила ее вниз. По всему животу было что-то белое, липкое, но я тогда не имела представления, что это такое. Я опустила и юбку тоже. Когда присела на корточки, увидела, что ее скомканные трусики валяются в стороне, на нижних шкафчиках.

Что мне делать с ее трусами? Я не знала, как поступить. Я смогла привести в порядок ее футболку и юбку, не трогая тело, но с трусами это было невозможно. Я бросила взгляд на широко раздвинутые длинные белые ноги Эмили и увидела, как по ним стекает кровь.

Вот тогда я действительно перепугалась и бросилась вон из раздевалки.

Думаю, я смогла, отдавая себе отчет в том, что она мертва, дотронуться до ее одежды, потому что Эмили была задушена и не было крови. Как только я выскочила на улицу, увидела перед собой бассейн, и он напугал меня. Я замерла на месте. Очень скоро солнце почти закатилось и поднялся ветер. Я смотрела на рябь на воде, и мне казалось, что меня могут утащить в глубь бассейна. Говорят, что во время Обона – праздника призраков – если пойти купаться, то мертвец может схватить тебя за ногу. Я слышала это предупреждение каждый год, и сейчас оно звучало у меня в голове. Мне стало казаться, что Эмили может ожить и, чтобы забрать меня в страну мертвых, столкнуть в бассейн. Я закрыла глаза, села на корточки, зажала уши руками и стала пронзительно кричать – аааааааа!!! – так громко, что, казалось, горло разорвется.

Почему я не могла потерять сознание? Если б я упала тогда в обморок, то сейчас моя жизнь была бы совсем другой.

Не знаю, как долго это продолжалось, но первая, кого я увидела, были вы, Асако. Уверена, вы помните, что произошло потом, поэтому здесь я напишу только о том, что случилось со мной.

Юка вернулась с местным полицейским, потом появилась моя мама, обеспокоенная моим отсутствием. Она подозревала – что-то случилось. Мама посадила меня к себе на спину и унесла домой. Мне кажется, я плакала еще громче, чем кричала у бассейна.

Мама сперва не приставала ко мне с расспросами. Она положила меня на подушки для сидения, дала мне холодный ячменный чай, погладила меня по спине, а потом прошептала: «Какое счастье, что с тобой ничего не случилось, Саэ».

Ее голос меня успокоил, я закрыла глаза и провалилась в сон.

То, что я пишу здесь, мало чем отличается от моих слов, произнесенных сразу после убийства. Думаю, что все четверо дали достаточно четкие показания, учитывая, чему мы стали свидетелями.

Однако есть одна вещь, которую мы не могли сказать с уверенностью, и даже сейчас я очень об этом сожалею. Никто из нас не смог это вспомнить.

Все, что случилось в тот день, я вижу очень ясно, как на экране телевизора, но почему-то не в состоянии вспомнить лицо этого мужчины.

– У мужчины на голове было повязано белое полотенце.

– На нем была серая рабочая одежда.

– Разве она не была чуть зеленоватого оттенка?

– Сколько ему было лет? Ну, сорок, или, может быть, пятьдесят…

Хотя все мы помнили общий облик этого человека, никто не в состоянии был вспомнить его лицо. Был он высокий или нет? Толстый или худой? Лицо круглое или узкое? Глаза большие или маленькие? Его нос, рот, брови? Родинки или шрамы? Даже когда его внешний вид разобрали на части, мы не могли ничего толком сказать и только мотали головой.

Одно было точно – раньше мы никогда его не видели.

Какое-то время это убийство было единственной темой разговоров в нашем маленьком провинциальном городке. Один родственник даже специально пришел к нам, чтобы расспросить меня об убийстве, просто из чистого любопытства. Мама выставила его вон.

Люди стали вспоминать кражу французских кукол и связывать ее с тем, что произошло в бассейне. Может быть, говорили они, в городе или где-то поблизости появился извращенец, который любит маленьких девочек. Он украл кукол, на этом не успокоился и убил девочку, красивую, как куколка.

Жители города нашептывали друг другу эти слухи как нечто очень вероятное.

Полиция снова начала допрашивать тех, у кого пропали куклы, и это окончательно убедило всех в том, что оба преступления совершены одним и тем же извращенцем, любителем девочек. Однако я совсем так не думала. Меня тоже можно было описать как маленькую невинную девочку.

С момента убийства, если я не была на чем-то сосредоточена, все время представляла мертвую Эмили. Изображение всегда бывало черно-белое, а кровь, стекающая у нее по ногам, – ярко-красная. При этом мое собственное лицо накладывалось на лицо Эмили и голова начинала страшно болеть. Чтобы унять эту пульсирующую боль, я обхватывала голову руками. И одна и та же мысль пролетала в моем сознании:

Слава богу, что это случилось не со мной.

Уверена, что вы считаете – как ужасно так думать!

Понятия не имею, что чувствовали три мои подруги. Возможно, они просто расстраивались, а может, считали себя виноватыми в том, что не могли спасти Эмили. Я же могла только переживать за себя.

Сразу после мысли «слава богу, это случилось не со мной» приходила следующая – «почему с Эмили?». И у меня был четкий ответ на этот вопрос. Потому что из нас пятерых только она достигла зрелости. Эмили стала взрослой, и поэтому тот мужчина сделал с ней что-то ужасное и убил ее.

Мужчина – убийца – искал девочку, которая только недавно стала взрослой.

Прошел месяц, потом полгода, год, а преступника так и не нашли. Мне кажется, Асако, вы вернулись в Токио через три года после убийства. Интересно, понимаете ли вы, что я пишу это письмо из-за той договоренности?

Время шло, и чем реже люди вспоминали про убийство, тем больше во мне рос страх. Даже если я не помню лицо убийцы, он вполне мог запомнить мое. Он мог считать, что мы знали его в лицо, и прийти убивать меня и остальных девочек. Взрослые долго держали нас под постоянным присмотром, но постепенно он ослабевал. А вдруг убийца выжидал, когда все мы окажемся снова сами по себе, без взрослых?

Мне постоянно казалось, что он за мной наблюдает. То в щелочку окна, то в тени здания или из проезжающей мимо машины.

Я жила в страхе, в ужасе. Я не хотела, чтобы меня убили. Для того чтобы избежать этой участи, надо было во что бы то ни стало добиться одного – не повзрослеть.

Со временем образ убийцы слегка поблек в моем сознании, хотя иногда мне казалось, что за мной кто-то наблюдает. В средней и старшей школе я играла в ансамбле духовых инструментов и помногу репетировала каждый день, поэтому для воспоминаний о прошлом оставалось не так много времени.

Правда, это не означало, что я морально и физически освободилась от убийцы навсегда. Обстоятельства заставили меня понять это, когда мне исполнилось семнадцать – я была самой младшей ученицей в старшей школе.

В семнадцать у меня все еще не было месячных, и хотя я отличалась хрупким телосложением, это не объясняло ситуацию. Возможно, в таком возрасте еще можно было считать положение дел нормальным, но мама хотела, чтобы я обязательно показалась врачу. Поэтому я поехала в отделение гинекологии префектурной больницы в соседнем городке.