Халява. 90-е: весело и страшно (СИ) - Держапольский Виталий Владимирович "Держ". Страница 15

Я тряхнул рукой и мясницкий нож, по которому стекали красные тягучие капли, растворился в воздухе. Не отпуская изуродованную кисть толстяка, я освободившейся рукой двинул назад секундную стрелку на часах. Мир дернулся: Зябликов слегка поменял свое положение, измочаленная рука Митрофанушки вновь вернула свою целостность. Исчезли брызги крови с его рубахи, со стола и стен. Все опять стало чинно и благородно. Очнувшийся Митрофанушка молча лупал глазами, в недоумении пялясь на свою восстановившуюся культяпку.

— Повторить урок? — добродушно улыбаясь, произнес я зловещим шепотом.

— Не надо! Пощади! — пискнул толстяк, шарахаясь от меня, словно от злобного зверя.

Но он не преуспел: я схватил его за затылок и рывком подтащил его рожу к самому своему лицу:

— В глаза мне смотри, сволочь! Если закроешь хоть один — выдавлю нахрен!

Он заскулил, словно побитая собака и испуганно взглянул мне в глаза. Я постарался мысленно влезть в его голову и передать несколько «красочных картинок», свидетелем которых я успел стать, находясь в увеселительной прогулке по самому настоящему аду. По расширившимся зрачкам Митрофанушки, я понял, что моя задумка сработала на все сто!

— Смотри, урод, и хорошенько запоминай, чем окончится твоя никчемная жизнь! Тебя будут рвать собаками, а твою плоть поедать гарпии, тебя выварят в алом кипятке и заставят бегать нагишом под жгучими струями пламени! И эти страдания для тебя будут длиться целую вечность!

Дряблое тело Митрофанушки вновь обмякло, и я отпустил его макушку. Благо, что на этот раз он сознание не потерял, хотя и был к этому близок. Я вытер о его вновь белоснежное «поло» свою, мокрую от его пота, ладонь и уселся на свое место.

— Слышь, утырок, ты еще живой? — окликнул я мелко дрожащую тушу, уронившую голову на сложенные руки. — Если живой, не придуривайся! Со мной эта тема не прокатит!

Он оторвал голову от стола и, стараясь не смотреть мне в глаза, просипел с чудовищной отдышкой:

— Но… почему?.. Вы… же… ангел? Вы не должны… мучить… людей…

— Ты сам-то себя слышишь, придурок? — Я усмехнулся, выдернул из воздуха зажженную сигарету и с наслаждением закурил. — Да, ты прав, я не мучаю людей. Но ведь ты к ним не относишься. Ты, сука, бешеный зверь! Ошибка Создателя! А на таких тварей никакие ограничения не распространяются! Вас можно только давить! — Я выпустил сизую струю дыма в лицо Митрофанушки. — За куда менее страшные прегрешения ангелы Господни стерли с лица земли Содом и Гомору! Будь моя воля, ты бы уже жарился на раскаленной сковороде, а расторопные черти уже шуровали бы в твоей заднице остро заточенными баграми! Но сегодня твой день — ты не сдохнешь…

— Почему? — Митрофанушка судорожно сглотнул и отер с жиденьких бровей заливающий глаза холодный пот.

— Ему спасибо скажи, праведнику, твою мать! — Я указал на продолжающую стоять столбом фигуру Зябликова. — Ты ему чуть жену в капусту не порубил, а он попросил тебя не убивать! Понимаешь, сука, что ты ему жизнью обязан!

— Да-да-да! — затараторил толстяк, мелко кивая головой, словно китайский болванчик. Но по его слегка порозовевшему лицу я понял, что Митрофанушка вздохнул с облегчением.

— Но ты, ублюдок, не надейся, что соскочил. Я за тобой присмотрю!

— Я понял-понял! А вы и вправду ангел?

— Тебе повезло, хорек, что с настоящими ангелами не столкнулся. А я всего лишь Надзирающий…

— Кто? — переспросил Митрофанушка.

— Смотрящий, сука, за твоим гребанным миром, если тебе так понятнее! — Я резко рявкнул, и Митрофанушка вновь едва опять не обосрался и чуть не перевернул кресло. Чет меня начало отпускать… Где мой пузырь? Куда я его задевал? Наверное, у бабки забыл. Точно! Стоило подумать о бутылке, как она тут же появилась у меня в руке. Я несколькими большими глотками едва её не опустошил. В голову привычно стукнуло, словно накрыло пыльным мешком — по старым дрожжам-то опьянение быстрее наворачивается. Я встряхнул бутыль и посмотрел сквозь нее на просвет — булькает еще грамм двести-двестиписят.

— Держи, убогий! Нервишки поправь! — Я бросил бутыль с остатками пойла Митрофанушке, гадая, поймает он её или стекляшка разобьется о его дурную голову. Поймал. Не убился. Я «с умилением» наблюдал, как он давиться, судорожно проталкивая вискарь в глотку. Содержимое бутылки стремительно уменьшалось, пока не закончилось совсем. Он блаженно выдохнул и расплылся на кресле бесформенной амебой.

— Полегчало? — «участливо» поинтересовался я.

Митрофанушка молча кивнул и поставил пустую тару на стол.

— А теперь важная информация! — закурив очередную сигарету, произнес я. — Несмотря на то обстоятельство, что ты такой редкостный утырок, у тебя все еще остается шанс на спасение. Не знаю, сумеешь ли ты полностью избежать справедливого наказания, но шанс спастись у тебя есть!

— Как? — хрипло прокаркал Митрофанушка, а в его маленьких поросячьих зажегся слабенький огонек надежды.

— Имя Рах или Дисмас тебе о чем-нибудь говорит? — полюбопытствовал я. Интересно все-таки заценить его уровень интеллекта: в прошлый раз он шакалью морду Анубиса с первой попытки опознал. Посмотрим, как на этот раз проявит себя.

— Это разбойник, — промычал Митрофанушка, — распятый по правую руку от Христа, уверовавший в него, раскаявшийся в своих грехах и вошедший рука об руку с Божьим Сыном в ворота рая.

— Благоразумный разбойник, — согласно кивнул я, отметив, что Митрофанушка отнюдь не дуб. — У каждого есть свой шанс на спасение…

— Я уверовал! — поспешно выдохнул Митрофанушка, переходя от амфорного состояния в состояние крайнего возбуждения. — Уверовал!!! И раскаялся!!!

— Э, нет, батенька! Такая лафа выпадает только самым первым, да и то не всегда и не каждому! В наше время мало простого раскаяния! Верить на слово — не наш метод! Тебе ли не знать?

— Что я должен… сделать?

— Кто людям помогает, лишь тратит время зря! — пропел я похабным голоском старухи Шапокляк. — Хорошими делами прославиться нельзя! Да-да-да-да-да-да! Слышал такую песню, болезный? — Кивок. Утвердительный. Хорошо, продолжим:

— Прославиться нельзя, но скостить срок — вполне можно. Прописаться в котле похолоднее — легко. Я лично наблюдал, как Анубис — Посмертный Судия, взвешивает на своих весах человеческие грехи и выносит приговор… — Я сам внутренне содрогнулся от воспоминаний. Не очень-то они и приятные. — И оспорить его не удастся никому до самого Второго Пришествия. Дерзай — и воздастся по делам твоим!

— Почему ты мне это рассказываешь? — спросил Митрофанушка, когда я замолчал.

— В каждом из созданий Творца присутствует и Свет, и Тьма. Даже на солнце есть пятна! И в таком утырке, как ты — найдется что-то доброе и светлое. У тебя — это любовь к матери. Кстати, она больше не больна…

— Ты вылечил её?

Поразительно, как любовь к близким меняет даже настоящих ублюдков. Передо мной сидел словно бы другой человек, самая заветная мечта которого только что сбылась. И он не скрывал своего счастья, которое озарило его лицо счастливейшей улыбкой.

— Спасибо! — от души поблагодарил он меня. — Благословишь, Надзирающий? На хорошие дела? — Митрофанушка покаянно склонил голову, сложив руки лодочкой перед собой.

— Отчего ж на хорошие дела не благословить-то? — Я пожал плечами. — Благословляю… — Я прикоснулся рукой ко лбу Митрофанушки, а после выбросил его из своего временного кокона.

Толстяк неподвижно застыл с улыбкой блаженного идиота на лице. Ну что ж, дело сделано! Думаю, что поостережется теперь… Я поднялся с кресла, подошел к Зябликову и прикоснулся к нему рукой.

— А⁈ — резко дернулся майор, когда я неожиданно вырос у него на пути.

— Не дергайся, Зябликов — это всего лишь я! — Я хлопнул его по плечу. — Пошли, нам пора домой!

— А как же?.. — не понял моего посыла мент.