От Кяхты до Кульджи: путешествие в Центральную Азию и китай. Мои путешествия по Сибири - Обручев Владимир Афанасьевич. Страница 5

Рядом с Кяхтой, на той же речке Грязнухе, сейчас за русской границей расположен китайский городок Маймачен. В нем проживали китайские купцы, посредники русских по торговле. Вдоль улицы тянулись оригинальные китайские лавки, в которых можно было купить чесучу и другие шелковые ткани, белую и синюю далембу и дабу (бумажные ткани), разные чаи, китайское печенье, черную сою (приправу вроде кабуля), сахар-леденец и другие товары. Мы обошли вместе с Поповым несколько лавок; нас угощали чаем по-китайски – в чашках с крышкой и без сахара. Но покупателей мы нигде не видели. Вероятно, посредничество – главное занятие этих купцов, а торговля небольшая и случайная. Интересен красивый храм – оригинальной архитектуры, внутри мрачный, со статуей Конфуция, перед которой в металлических стаканчиках теплились жертвенные свечи; по сторонам виднелись статуи других богов или героев. Но с храмами мы познакомились позже. В Маймачене проживал и цзаргучей – китайский пограничный чиновник, но мой паспорт был уже визирован им, и мы его не посетили.

Своеобразен гостиный двор Кяхты. В его крытых помещениях вскрывали и проверяли цыбики (тюки) чаев, прибывших из Китая, как байховых, так и кирпичных. Последние представляют толстые плитки, спрессованные из мелочи и отсевков байхового чая; они шли в большом количестве в Сибирь, где крестьяне и туземные народности (буряты, якуты, тунгусы и др.) предпочитали его байховому. После осмотра и сортировки цыбики зашивались на дворе в сырые бычьи шкуры, шерстью внутрь, чтобы чай не подмок на далеком пути через Сибирь.

Сильный удар благополучию Кяхты нанесла постройка Сибирской железной дороги. Когда она была закончена, чай из Южного Китая повезли на пароходах во Владивосток и оттуда по железной дороге через Сибирь. Его перестали возить через Монголию, и Кяхта начала хиреть. Торговля с Монголией также падала из-за конкуренции китайцев и японцев, привозивших более дешевые товары. Ко времени революции большинство старых кяхтинских купцов умерло, их дети частью выселились, фирмы закрывались, Кяхта пустела. Прежде времена затишья в делах постоянно сменялись временами оживления, когда прибывали караваны с чаем, везде суетились, хлопотали, во всех дворах стояли монгольские двуколки, стояли и лежали верблюды, по улице и по дворам сновали монголы, буряты, китайцы и служащие кяхтинцев, слышались окрики, говор, смех, побрякивание колокольцев, ржание лошадей, рев верблюдов и быков. В конторах хлопали двери, в гостином дворе десятки рабочих зашивали цыбики, нагружали двуколки для отправки по тракту в Мысовую. В те времена таможня находилась в Иркутске, где чай и оплачивался пошлиной, а в Забайкалье и Амурскую область китайские и японские товары проникали беспошлинно. Поэтому здесь хороший чай можно было получить дешево.

В конце сентября все приготовления были закончены, и я простился с гостеприимным домом Лушникова. Для багажа до Урги были наняты четыре монгольские двуколки, я и мой казак Цоктоев ехали верхом. Сборы, как всегда, затянулись, багаж отправили вперед, а я после прощального обеда выехал в экипаже, в сопровождении нескольких кяхтинцев до первой остановки на речке Киран. Дорога шла по широкой степи, протянувшейся вдоль подножия лесистых пограничных гор. Кое-где виднелись монгольские юрты, в стороне осталось озерко Гиляннор. Затем начался сосновый бор, и там, на берегу речки, мы нашли расставленную палатку и моих спутников – двух монголов и Цоктоева. После ужина провожавшие уехали назад, а я остался ночевать в своей новой палатке. Она была монгольского, но улучшенного типа – в виде двускатной крыши, лежавшей на двух прочных кольях и перекладине между ними; она была сшита из прочного тика на бумазейной подкладке, для утепления, и прослужила мне два года почти без починки.

На землю расстилался брезент, постель состояла из войлока, небольшой медвежьей шкуры, подушки и бараньей шубы, заменявшей в холодное время одеяло. Багаж состоял из двух больших мягких кожаных чемоданов фасона, рекомендованного Пржевальским, двух небольших вьючных сундуков для инструментов, письменных принадлежностей, справочных книг, кухонной и столовой посуды, расходной провизии, да еще двух сундучков среднего и двух большого размера, содержавших резерв провианта, книг, свечей, бумаги, фотографических пластинок, пороха, патронов и пр., которые обычно не вносились в палатку, а оставались на возах, как равно и один из чемоданов с запасом сухарей, белья, платья и обуви. К переднему колу палатки прикреплялся маленький столик на двух ножках, на котором при свете фонарика вечером записывались в дневник путевые наблюдения, осматривались и этикетировались собранные образцы горных пород, разложенные на полу и на постели, вычерчивалась маршрутная карта. Монголы-возчики и Цоктоев имели свою палатку.

После отъезда провожающих мне, оставшемуся в одиночестве, немного взгрустнулось. Рядом монотонно журчала речка, сосны шумели при порывах ветра; вблизи потрескивал костер, возле которого возчики и Цоктоев вели беседу на непонятном мне языке, попивая бесконечный чай; ночь уже спустилась. Я оторвался на два года от культурной городской жизни и семьи и начинал путь по огромной незнакомой стране, населенной народами с совершенно другими нравами и обычаями, отчасти враждебно настроенными к чужеземцам, – стране, изобилующей пустынями, безлюдными горами и непредвиденными опасностями. Быстрый проезд по степи от Кяхты не дал никаких наблюдений, и в дневник нечего было писать. Я сидел у выхода из палатки и, вперемежку с воспоминаниями, прислушивался к звукам леса и ночи, пока не захотелось спать.

Путь от Кяхты до Урги, длиной около 300 км, мы прошли в 9 дней. Местность на всем пути гористая, – это западные отроги хребта Кентей, орошенные притоками р. Селенги. Только первый день после ночлега на Киране мы долго шли сосновым бором по равнине, а затем ежедневно пересекали один или два хребта, поднимаясь на них по долинам. В промежутках между хребтами дорога пересекала более значительные реки. Через первую из них, большую р. Иро, весной и летом для переправы служит нечто вроде парома из трех, скрепленных перекладинами, долбленых лодок-душегубок, на который устанавливается только одна двуколка; перевозчики работают шестами, лошади переправляются вплавь. Но вследствие осеннего мелководья возчики повезли нас вброд, избавив от большой потери времени. Недалеко от брода на берегу реки белели здания монгольской кумирни, т. е. буддийского монастыря.

Горные хребты, которые мы пересекали, были совершенно безлесны и представляли собой степь; но их северным склонам кое-где полосами спускались отдельные рощи лиственницы, березы, сосны и осины, южные же были безлесны. Только самый высокий из хребтов на половине пути был покрыт негустым лесом на обоих склонах.

В Монголии каждый перевал дороги через горы, а также выдающиеся вершины украшены «обо». Обо – большая или малая куча камней, в которой попадаются также кости, тряпки, ржавое железо и в которую часто воткнуты палки с защемленными в них или привязанными полосками или обрывками ткани или пучком конских волос. Обо – это приношения горным духам. Каждый монгол, поднявшись на перевал, считал долгом увеличить кучу обо чем-нибудь, что попалось под руку на подъеме, в виде жертвы духу за благополучный проезд. Более благочестивый втыкает палку и привязывает к ней хадак – нечто вроде шарфика из редкой шелковой или полушелковой ткани, который подносят хозяину юрты или гостю в виде подарка. Эти обо, видные издалека на вершинах гор, удобны в качестве сигналов для топографической съемки.

Долины между хребтами также безлесные, степные; в них довольно часто попадались монгольские юрты и пасущиеся стада овец, в меньшем количестве встречались коровы и лошади. Станции, на которых путешественники, едущие без остановки, меняют лошадей, также состояли из юрт. Мы ехали медленно на лошадях, нанятых на весь путь до Урги, и предпочитали ночевать не на станциях, а где-нибудь подальше от них – на берегу речки или в горной долине, где лошади находили корм в степи, а мы – приют в палатках.