Неправильный солдат Забабашкин (СИ) - Арх Максим. Страница 7

Я продолжал движение по узким улицам, стараясь держать Луну за ориентир.

Дождь заметно разошёлся, и мне пришлось искать рычаг, включающий дворники. В конечном итоге рычаг был найден и нажат, а вот фары, что тусклым светом старались разогнать темноту, я решил выключить. Мне и так было всё видно, а лишняя светомаскировка не помешает.

Минут через десять блужданий по улочкам и переулкам Троекуровска мы, наконец, выехали из захваченного немцами города.

К счастью, по дороге врагов мы не встретили, из чего я сделал вывод, что противник ушел вперёд, оставив, к нашему великому счастью, тылы без охранения, или комендантские взвода ещё банально не успели развернуться.

— Забабашкин, лично я не вижу вообще ничего, а ты ещё и фары погасил. Куда мы едем? — прильнув к лобовому стеклу, спросил лейтенант.

— Я вижу куда, и это главное, — ответил я и тут же добавил: — Кстати, ещё вижу, как нам навстречу едет легковая машина, а перед ней мотоцикл с коляской. И там, и там сидят немцы.

— Где?

— Сейчас они ещё далеко, но скоро обязательно появятся.

И действительно, через несколько минут и я и Воронцов увидели свет фар автомобиля и мотоцикла, которые показались из-за небольшого поворота.

Этот небольшой кортеж заметил давно, и был удивлен тому факту, что оказывается, если я напрягаю зрение, то способен видеть не только в темноте, но и на очень большое расстояние. Более того, я не просто видел, а видел тот предмет, на котором фокусировал внимание, даже в мельчайших деталях.

Например, та машина, что ехала к нам, была чёрного цвета. Я прекрасно видел когда-то хромированный, а сейчас закрашенный чёрной краской передний бампер. Поцарапанное правое крыло и пустоту на том месте, где должен быть номерной знак. Внутри автомобиля через лобовое стекло я мог разглядеть худого ефрейтора с двухдневной щетиной на лице, что сидел за рулём, расположившегося на заднем сидении одетого в полевую форму майора и тускло поблёскивающие стёкла его очков в тонкой металлической оправе.

В мотоцикле, очевидно, сопровождающем офицера, сидели двое солдат в касках: один за рулём, а другой в коляске с пулемётом.

Такое отчетливое, нереальное для глаз обычного человека зрение меня буквально ошеломило.

В голове возникло множество вопросов, ответов на которые у меня сейчас попросту не было. Как не было и времени на поиск этих ответов. Сейчас, глядя на приближающихся немцев, я пришёл к выводу, что ориентир по Луне, нас, мягко говоря, немного подвёл.

Было очевидно, что раз Троекуровск находится на линии соприкосновения, то едущие нам навстречу транспортные средства не могли ехать с той стороны, а, значит, и мы движемся в противоположном направлении от фронта — в тыл к немцам.

Своим наблюдением решил поделиться с Воронцовым.

— Ты прав. Мы явно заблудились, — забеспокоился тот. — Что будем делать?

— Посмотри в бардачке, — сказал я и сам стал осматривать водительское место.

Ни на торпеде, ни у двери, ни где-либо поблизости карты не оказалось. Также её не оказалось и в небольшой нише в торпеде, которая служила бардачком.

— Без карты нам не разобраться, — констатировал я очевидное, и тут же предложил очередной план, который, как и прежде, вновь поверг моего спутника в глубокий шок.

Да, план был дерзкий. Да, план был безрассудный. И да, план был очень опасный. Но другого выхода я не видел, ибо только так у нас появлялся шанс стать обладателями карты и выбраться из этой мышеловки.

Когда до немецкого миникортежа оставалось порядка пятнадцати метров, я прибавил скорость и, вылетев на полосу встречного движения, смял грузовиком мотоцикл и ударил в левое крыло легковушку. Удар был страшный. Конечно, легковые автомобили этих времён весили намного больше, нежели их потомки в будущем, но грузовик есть грузовик –легковушка, словно получив великанского пинка, вылетела в кювет, после чего, перевернувшись три раза, вновь стала на колёса. Покореженный капот пострадавшего автомобиля частично оторвало, и из пробитого радиатора белыми клубами повалил пар.

Мы при таране не пострадали, а лишь немного ударились головами — я об руль, Воронцов о торпеду, а труп о стекло.

Я остановил наш грузовик, прижавшись к обочине, выхватил из кармана пиджака пижамы револьвер, и, крикнув: «Прикрой!», бросился к раздавленному мотоциклу. Воронцов выскочил из кабины и, примкнув штык к винтовке, побежал за мной.

Беглый осмотр искорёженного мотоцикла и солдат показал, что мотоциклисты мертвы. Как и водитель автомобиля. А вот пассажир, ранее сидевший на заднем сидении, оказался жив. Он лежал на полу и, хрипя, пытался встать.

Сбоку раздался приглушённый грохот — я, было, дёрнулся в сторону возможной угрозы, но сообразил, что это просто отвалилась смятая ударом решётка радиатора.

Через оторванную при аварии заднюю пассажирскую дверь вытащил немецкого офицера за шкирку из салона и подтащил к передку машины, чтобы в свете удачно непогасших фар он был виден моему напарнику. Воронцов отошёл на метр назад и навёл на него винтовку. Майор поднял трясущиеся руки вверх, и я его обыскал. Забрал личные документы, парабеллум с кобурой и, посмотрев на командира, спросил:

— Что с ним будем делать? Пристрелим или с собой возьмём?

— А в каком он звании? — спросил лейтенант. — Как бы у него узнать, ценный он фрукт или нет?

Майор, очевидно, шестым чувством почуяв, что сейчас речь идёт о нём, и что решается его судьба, тут же что-то быстро затараторил на немецком.

— О чём он? Ты знаешь их язык? — посмотрел на меня командир.

— Немного знаю. В школе учил, — ответил я. — Но сейчас это неважно. Захваченный нами клиент — офицер. У него погоны есть. Да и не будут обычных солдат в таких вот шикарных машинах катать. Так что этот крендель относительно большая шишка. Почему относительно? Потому что это, опять же, явно не генерал и не фельдмаршал. Ведь будь он кем-то из вышеназванных, охрана и сопровождение были бы у него куда солиднее и многочисленней.

— Согласен. Ну, тогда всё равно давай возьмём его с собой. Раз офицер, то, скорее всего, он что-нибудь знает и будет для нашего штаба полезен.

Как ни хотелось мне возразить на слова лейтенанта и пристрелить фашиста, ибо пленник на плечах — это явная обуза, но всё же Воронцов был прав. Этот вояка отступающим войскам мог быть действительно полезен. Ведь он мог знать, куда, как и какими силами противник нанесёт свой следующий удар. А ведь сейчас, в августе 1941 года, когда наши войска отступают, подобная информация могла быть на вес золота.

Поэтому не стал настаивать на немедленной ликвидации гитлеровца, а, в очередной раз забыв про субординацию и приказав командиру сторожить пленника, нырнул в машину.

Воронцов от такой фамильярности поморщился, но не возразил.

Быстрый, но тщательный осмотр салона легковушки дал свой результат. Под водительским сиденьем был найден коричневый кожаный портфель. Заглянул внутрь. Оказалось, что он забит бумагами и картами. Осмотр бардачка автомобиля позволил мне разжиться карманным фонариком.

«Ценное приобретение. Не для меня, конечно. Мне не надо. Я и так хорошо вижу в темноте», — сказал себе я.

Вылез из машины, отнёс портфель и фонарик к лейтенанту, и, положив вещи у его ног, направился к убитым немцам. Забрал и положил в портфель две найденные в коляске мотоцикла гранаты, подобрал себе сапоги, надел на себя, на пленника и на Воронцова немецкие каски, снял со всех немцев ремни, а также конфисковал на вид исправный пистолет-пулемёт МP 40, который в нашем будущем времени по простоте многие будут называть «шмайссером».

После того, как с трофеями было покончено, выключил у легковушки фары, чтобы та не показывала всем желающим место разыгравшейся тут драмы и вернулся к грузовику.

— А что в портфеле? — поинтересовался Воронцов, кивнув на лежащие у ног предметы.

— Карты какие-то. Сядем в кабину, посмотрим. А сейчас давай пленника свяжем и в кузов, а нашего пассажира, который не совсем в живом положении сидит у нас в кабине, тут оставим, — предложил я и, не дожидаясь реакции напарника, приступил к делу.