Как я охранял Третьяковку - Кулаков Феликс. Страница 63

«Восьмерка» отозвалась ликующим ревом одобрения и несколькими встречными предложениями, от которых волосы вставали прямо-таки дыбом! Особенно впечатлял проект сотрудника Кашпурного. Затейник и шалун Кашпурный выступил с инициативой не только «ебануть», но еще и «присунуть с проворотом»! Сила определенно пребывала с нами.

Зайкова трезво оценила ситуацию и, убедившись в бесперспективности силового подхода, предложила переговоры. Е.Е. настроенный поначалу очень решительно, поостыв, согласился. Результаты шестичасового торга были расценены как «неоднозначные». Лелик Сальников так и выразился в кулуарах: «Результаты неоднозначные, но то, что они херовые – это однозначно».

В соответствии с достигнутыми договоренностями «Куранту» достался ксерокс и кофеварка – судите сами, обмишурила нас Зайкова или нет. В последний момент нам подкинули еще магнитную доску для брифингов. Доска была первоклассная, только без магнитов.

Ну ладно, притащили мы все это в дежурку, что дальше-то делать? Ксерокс благополучно занял треть помещения, однако целесообразность его приобретения оставалась под большим вопросом. Копировать было особо нечего. Разве что только оскорбительные картинки, которые я рисовал для первой смены.

Исторически сложилось так, что первая смена «Куранта» в большинстве своем питала необъяснимую слабость к физкультурному обществу ЦСКА. Вторая, то есть наша поголовно болела за «Спартак». Экзотическим исключением являлся Саша Кирьянов. Он от всего своего кирьяновского сердца переживал за раменский «Сатурн».

ЦСКА, как известно, это «кони», а «Спартак» в память о названии команды-предтечи «Пищевик» обзывают «мясом». Да пусть обзывают, подумаешь. Мы давно уже не обижаемся, и с недавних пор вроде как стали даже гордиться этим. Естественно, между личным составом постоянно возникали незначительные трения почве этих конфессиональных разногласий. Нет смысла скрывать, что я был активным участником, а зачастую и инициатором подобных конфликтов. Придав древней вражде упорядоченный характер, я в самые сжатые сроки раскалил ситуацию до состояния истерии, до почти что религиозного фанатизма.

Когда я только-только пришел в «Курант», футбольный вопрос внутри коллектива как-то вообще не стоял. Главной точкой соприкосновения внеслужебных интересов сотрудничков было вполне себе пошлое занятие: распитие суррогатного, якобы греческого коньяка «Метакса» под лимончик. Курантовцы являлись трагически разобщенной, лишенной великой объединяющей мысли массой. Так и бродили толпой во тьме своего неведения. А потом как-то потихоньку пошло-поехало… Аполитичный, без четкой жизненной позиции элемент незаметно, сам собой отсеялся, зато оставшиеся вдруг ясно осознали ради чего родились на свет. Как выразился Сергей Львович: «Мы наконец-то обрели национальную идею!». И в честь этого радостного факта повесил на стену за своим столом огромное спартаковское красно-белое знамя.

Все было даже несколько серьезнее, чем можно предположить. До драк, к сожалению, дело не доходило, но моральный террор в отношении иноверцев был делом обычным.

Например, в пору моей вербовки в «Курант», о своей симпатии к «армейцам» неосторожно признался Олег Баранкин. Ну брякнул человек, с кем не бывает. Так или иначе, а возникали же какие-то нейтральные разговоры общефутбольного характера… Вот он, не подумав, и раскрыл свою жалкую сущность. Болею, мол, я за ЦСКА, Фил. Ах, говорю, как это мило, Олег Алексеевич, что вы интересуетесь спортом!

И ему этого не забыли. Будучи административно ничтожным, я помалкивал, ибо терпение – лучшая добродетель благородного мужа, а месть – блюдо, которое подают холодным. Чуть погодя, окрепнув и обретя определенный авторитет, я крепко взялся за Олега. В конское сафари охотно включился весь спартаковский актив – Сергей Львович, Валерьян Кротов, Диментий Беденков, и Цеков. Остальные просто поддакивали в нужных местах.

Довольно скоро совместными усилиями Олежа был доведен до некой черты, за которой перед ним вставал вопрос непростого выбора: или ему просить перевода в первую смену, или он что-то сделает над собой. Олег выбрал второе. Он торжественно сжег свой носовой платок «Indezit – официальный партнер ЦСКА», после чего, прилюдно покаявшись, перешел в истинную веру. (Платок, кстати, я ему и подарил когда-то. Со змеиными словами: «Это вам, Олег Алексеевич!». А после лично организовывал гражданскую казнь изделия). Свое решение Олег объяснил внезапным нравственным перерождением, а также разочарованием в «армейских» идеалах. Мы, правда, ему как перебежчику не доверяли до конца. "Жид крещеный, что вор прощеный".

Так как в быту мы с оппонентами из первой смены практически не пересекались, то первостепенное значение придавалось наглядной агитации. Это было для нас важнейшим из искусств. Будучи одаренным рисовальщиком (по крайней мере, самым одаренным из имеющихся в наличии), я взял это направление на себя. Времени-то у меня, старшего сотрудника имелось в достатке, а делать все равно было нечего.

Обычно я изображал жанровые сценки из жизни животных, и методично вывешивал их на всеобщее обозрение. Тематика была узка, но исключительно злободневна: изобретательное, с выдумкой унижение маленьких лошадок огромными гориллоподобными поросятами в армейских ботинках.

Приходит природный конь Владимир Иванович Рашин на работу, включает свет… И первое, что он видит: ишак с пакетом на голове, пеньковой веревкой привязанный за тощую шею к перекладине футбольных ворот. Рядом стоит замотанный в шарф-хулиганку поросенок-ultras и как бы поясняет Владимиру Ивановичу смысл происходящего: «Мы вас повесим!». И Владимир Иванович потом минимум до обеда ходит в приподнятом, бодром настроении.

Что касается изобразительного содержания прочих дацзыбао, то, повторяю, обычно оно было весьма однообразно. По большей части Владимир Иванович и его товарищи наблюдали пиковые моменты противоестественных сношений громадного, давно небритого свина с дрожащей, жалкой, обтрухавшейся кобылкой. Как-то в первую смену завербовался болельщик «Динамо», организации дружественной ЦСКА. Так я не поленился и специально для него соорудил огромный плакат формата А2. С плаката грозно смотрел одноглазый поросенок в куртке Lonsdale и недвусмысленно напоминал пространству: «Конские шлюхи, мы помним о вас!». Немудрено, что рисунки мои рвались конявыми коллегами в клочья и восстановлению не подлежали. Мне приходилось рисовать снова и снова.

Многократные повторения оттачивали технику, да и автор я оказался достаточно плодовитый, но, в общем, слегка утомляли. Появление ксерокса было хорошим подспорьем в пропагандистской войне. Да-а-а! Доктор Геббельс мог только мечтать о подобном техническом оснащении. Оригиналы я теперь складывал в папочку, а на дверь прикалывал копии. Кроме того, лепил их в гардеробе на «ноль-шестом», обязательно в туалете, засовывал между страниц в Журнал, клал на стол под стекло, в ящики стола, и в сейф на радиостанции тоже клал.

Один раз нашлепал штук сорок экземпляров и разбросал их по всей дежурке, как в кино революционеры прокламации. Смысл воззвания не оставлял простора для толкований, и представлял собой старинный клич спартаковских фанатов. Начинался он пусть не оригинально, но довольно бодро: «Хей-хей!..», зато заканчивался неожиданно: «…отсоси у красно-белых!». В углу холста находилась вислоухая пегая лошадка в состоянии крайнего морального опустошения. Рашин в бешенстве покусал кресло.

И, кстати, небольшое отступление. Именно в тот год, осенью 1998 года ЦСКА буквально растоптал «Спартак», выиграв дерби со счетом 4:1. Просто размазали нас по газону, вынесли с пляжа, раскатали в тонкий блинчик. Да, не играл Цымбаларь. Да, Титов тоже не вышел. Но 4:1 – это было все же слишком. Получить такого сочного поджопника от какого-то невнятного Хомухи, друга его Филиппенкова и прочих неизвестно откуда взявшихся волшебников мяча… Несмываемый позор.

Черный день случился в нашу смену. Отсмотрев экзекуцию по телевизору у диспетчеров, мы, оглушенные и подавленные вернулись обратно в дежурку. Гробовое молчание нарушалось только протяжными междометиями типа: «ё-ё-ёбанарот…» и риторическими вопросами вроде: «сукабля, ну как же так, а?…». Так и просидели до самого вечера, будто окоченелые.