Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович. Страница 27

В департаментах Государственного совета Сипягин появлялся редко, заменяя себя и там своими товарищами, а в те исключительные разы, когда появлялся, производил впечатление жалкое. Не обладая ни даром слова, ни логическим мышлением, ни знанием техники порученного ему дела, он беспомощно путался в своих объяснениях. Обстоятельство это, однако, не мешало тому, что вносимые им законопроекты, хотя и с разногласиями и урезками, все же благополучно принимались Советом, хотя многие из них отнюдь не нравились его членам. Так, при Сипягине было введено положение о земских начальниках в трех западных и трех северозападных губерниях; при нем же было передано все продовольственное дело от земских учреждений — крестьянским^[145]. Слишком было известно то влияние и благоволение, которым пользовался Сипягин, чтобы большинство членов Совета решалось идти против него. К тому же по многим вопросам у Сипягина был могущественный защитник в лице Витте. Так, именно Витте фактически провел в Государственном совете закон о передаче продовольственного дела земским начальникам и уездным съездам. Руководствовался при этом Витте, вероятно, надеждою, что с этой передачей уменьшатся периодически производимые ассигнования из казны на продовольственные нужды неурожайных местностей. Надо признать, что в ведении земских учреждений дело это было поставлено плохо, в особенности в отношении пополнения продовольственных сельских запасов крестьянскими обществами. Не обладая правом принять какие-нибудь принудительные меры по отношению к этим обществам, земские учреждения лишены были возможности понудить их к накоплению этих запасов.

Впрочем, Витте вообще вполне учел как значение Сипя-гина, так и возможность использовать его в своих целях. Небезынтересно бывало наблюдать, как Витте, взявши Сипягина под руку, расхаживал с ним по залам Мариинского дворца во время перерывов заседаний Государственного совета. Менее схожих между собой людей трудно было себе представить. Благообразный, невзирая на несколько баранье выражение лица, родовитый барин Сипягин с тщательно расчесанной бородой и в прекрасно сидящем на нем вицмундире и небрежный во всем своем внешнем виде, плебей по наружности, но заведомо умный Витте, казалось, не могли иметь ничего обще — го между собой. Не надо было поэтому обладать особой проницательностью, чтобы определить, что Витте пользуется свободной минутой, чтобы обработать по какому-нибудь делу своего далеко не бесхитростного коллегу. Тем не менее в известной мере это ему часто удавалось. Независимо от той поддержки, которой добивался Витте от Сипягина перед государем, он еще достигал от него таких общих распоряжений по Министерству внутренних дел, которые обеспечивали проведение на местах мероприятий по Министерству финансов. Так, например, Витте добился при Сипягине иного отношения со стороны местной губернской и уездной администрации к податным инспекторам, нежели это было до него. Циркуляром Сипягина податные инспектора были даже введены в состав административных присутствий уездных съездов по крестьянским делам на правах полноправных членов. Последнее, несомненно, отвечало пользе дела: личный состав податной инспекции, надо отдать справедливость Витте, набирался весьма тщательно и в общем был вполне удовлетворительный. Фабричная инспекция, которую губернская административная власть вообще недолюбливала, была также до известной степени ограждена Витте через посредство Сипягина от вмешательства в ее действия общей полиции.

Находясь, несомненно, под влиянием Витте и исполняя многие из предположений последнего, Сипягин, однако, одновременно вел и свою определенную линию. Действительно, мысль объединить деятельность отдельных министерств, которую он хотел осуществить, как я уже сказал, еще будучи главноуправляющим собственной Его Величества канцелярией по принятию прошений, он отнюдь не оставил, но способ при этом уже был другой — а именно учреждение должности главы кабинета с подчинением ему в общих вопросах отдельных министров^[146].

Несмотря на то что двухлетнее управление Сипягина Министерством внутренних дел не оставило следа в стране, ему удалось воздвигнуть себе памятник в виде перестроенного здания министерства на Фонтанке^[147]. Витте охотно ассигновал значительные суммы для этой цели, а за исполнением предприятия Сипягин наблюдал самолично. В соответствии с указаниями последнего в столовой был сделан сводчатый потолок, а стены отделаны в древнерусском стиле. Сипягин был хлебосольным и любезным хозяином; он любил хорошо поесть и попотчевать своих друзей отличным обедом; он был знаток кулинарии и большой ценитель русской старины во всех видах; и уж он не пожалел казенных денег для усовершенствования этого своего любимого обиталища. Художественные панели украсили стены столовой; на одной из них изображалось избрание на царство Михаила Федоровича Романова. И, весьма любопытно, на кожаной обивке стульев помещалась собственная монограмма Сипягина. Целью честолюбивых стремлений Сипягина было устроить там прием государя. В действительности в этом заключалась и первопричина всей затеи. Но вмешалась жестокая судьба. Сипягин был убит накануне того дня, когда он должен был дать обед государю. В своем великолепном дворце он прожил всего лишь несколько месяцев.

Распространенное предание гласит, что в этой самой комнате ему было дано знамение приближающейся трагедии. В тот день, когда он въезжал во дворец, тяжелая бронзовая люстра древнерусского стиля упала с потолка и разнесла в щепки накрытый для обеда стол. Говорили, что это происшествие глубоко огорчило Сипягина. Позже, после убийства Плеве, также занимавшего эту квартиру, широко распространилось убеждение, что этот дом приносит несчастье своим обитателям^[148].

Вне ближайшего семейного круга, кажется, никто, за исключением одного Витте, не оплакивал его смерти. Витте не только лишился ценного помощника и ходатая перед государем, но также обрел в лице сменившего Сипягина Плеве серьезного и опасного противника, которому в конце концов и удалось его свергнуть.

Глава 7. Министр юстиции Николай Валерьянович Муравьев

Прочие, кроме обрисованных мною в предыдущих главах, министры описываемого времени редко утруждали Государственный совет своими сколько-нибудь крупными законодательными предположениями; не принимали они и деятельного участия при рассмотрении проектов других ведомств. Политическая физиономия их при таких условиях в пределах Мариинского дворца (посколько он был занят Государственным советом, так как в нем же, занимая особое помещение, находился и Комитет министров) выступала лишь случайно и притом бледно. К тому же военно-морское законодательство проходило помимо Совета^[149], а ежегодные сметы их были фактически забронированы. За исключением каких-нибудь случайных и незначительных ассигнований, расходы этих ведомств предварительно обсуждались в особых комиссиях и приходили в Государственный совет после состоявшегося уже соглашения с отпускавшим государственные средства ведомством, т. е. Министерством финансов, а потому Государственному совету не приходилось в этом деле играть роль той примирительной камеры, которой, как я уже сказал, он был по существу. Идти против состоявшегося соглашения значило идти против правительства вообще, и притом в области управления, а не законодательства. Но об этом Государственный совет не смел и помышлять.

Равным образом совершенно выходила из компетенции Государственного совета вся наша иностранная политика, в том числе и торговая; хотя таможенные договоры и проходили через него, но это было только формальностью. Министр иностранных дел, следовательно, тоже совершенно не зависел от Совета, а потому и сам в нем роли не играл. Не выступал с какими-либо проектами и протестами и Государственный контроль, ограничивая свои замечания чисто формальными соображениями, например, по вопросу об отнесении той или иной учреждаемой должности к тому или иному разряду по выслуживаемой на ней пенсии. Сменившиеся за описываемый период деятельности Совета министры народного просвещения (Боголепов и Ванновский) проявляли свою деятельность почти исключительно в порядке управления и в Государственном совете не высказывались и ничем особенным не выказывались. Министр путей сообщения кн. Хилков представлял, несомненно, несколько отличный тип self made man^[150] — как известно, он начал свою карьеру машинистом в Америке, — но, по-видимому, он был исключительно техником. Свои безусловно демократические взгляды он ничем в Совете не обнаруживал, кроме лишь того, что голосовал при разногласиях всегда с наиболее либеральным из сложившихся мнений.