Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович. Страница 39

Часть II. Наша внутренняя политика за время управления Министерством внутренних дел В.К.Плеве

Глава 1. Министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве (12 апреля 1902 г. — 15 июля 1904 г.)

В десятых числах апреля 1902 г. в служебный кабинет статс-секретаря Государственного совета барона Р.А.Дистерло неторопливыми, мягкими шагами вошел статс-секретарь того же Совета П.А.Харитонов. Поздоровавшись с хозяином кабинета и бывшими тут другими лицами, Харитонов мягко опустился в кресло и, усевшись в нем поглубже и поудобнее, тоном, исполненным шутливого благоговения, таинственно заявил: «Были в Царском Селе. Предложено министерство внутренних дел. Принято». Присутствующим смысл этих слов был вполне понятен. Означали они, что государственный секретарь В.К.Плеве был вызван к государю и принял предложенную ему должность министра внутренних дел.

Несколько затянувшееся после убийства Сипягина назначение министра внутренних дел более обыкновенного интересовало петербургские чиновничьи круги. Оно и понятно. Кандидатами на этот пост называли помимо избранного Плеве еще министра юстиции Н.В.Муравьева и товарища министра внутренних дел П.Н.Дурново. От выбора того или иного из этих кандидатов зависела судьба множества других лиц из высшего состава Министерства внутренних дел и юстиции, а также Государственной канцелярии. При назначении Муравьева многие должностные лица центрального управления Министерства внутренних дел неминуемо были бы заменены судебными деятелями, а с назначением Плеве ожидалось такое же замещение служащими в Государственной канцелярии, что, в свою очередь, приводило к усиленному движению по иерархической лестнице и в самом этом учреждении. Последнее действительно и произошло. Но не одними личными соображениями был вызван исключительный интерес к новому назначению, причем именно возможность выбора Плеве порождала в бюрократических кругах наибольшее количество толков и пересудов. Дело в том, что всем было известно несовпадение взглядов Витте и Плеве и даже их личное нерасположение друг к другу. Было известно и то, что положение Витте уже несколько поколеблено, а что престиж Плеве, как всякого нового министра, будет, по крайней мере в первое время, неминуемо расти. Бюрократический мир ввиду этого не без основания ожидал столкновения этих двух ловких и почитавшихся за сильных людей, заранее предвкушал то удовольствие, которое доставит им зрелище предстоявшей борьбы, и уже учитывал шансы того и другого на победу над своим противником. Возможный уход Витте от власти многими при этом не только учитывался, но и отвечал их скрытым желаниям. Властность Витте, принимавшая с годами все более резкий, а по временам и дерзкий характер, зависимость всех ведомств в наиболее жизненном вопросе — ассигнований денежных средств — от всесильного министра финансов, не раз проявлявшееся Витте пренебрежение к правам Государственного совета, выражавшееся в том, что он проводил некоторые, и притом самые важные, меры помимо этого учреждения непосредственными и всеподданнейшими докладами и Высочайшими указами, все это создало для Витте, как в правительственном синклите, так и в Государственном совете, множество лиц, не решавшихся открыто выказывать ему недоброжелательство, но в душе желавших его падения. Выражаясь крат — ко, бюрократический мир все более ощущал и все менее выносил тот гнет, который на него оказывали как личность Витте, так и его неугомонное, беспрестанное творчество, силою вещей отражавшееся на всех, даже ему не подведомственных отраслях государственного управления.

Нельзя, однако, сказать, чтобы сам Плеве пользовался сколько-нибудь широкими симпатиями. Собственно, личных друзей общительный, легко создававший связи в самых различных кругах Витте имел несравненно более, нежели Плеве, хотя последний принадлежал к петербургскому чиновному миру с значительно более давнего времени, нежели первый. Впрочем, Плеве был вообще из той категории людей, которым легче завязать дружеские сношения с женщинами, нежели с мужчинами. Известность Плеве приобрел еще на должности директора департамента полиции, на которую был назначен вскоре после убийства 1 марта 1881 г. императора Александра II. В ту пору он настолько сумел наладить полицейский аппарат, что ему удалось в короткий срок почти совершенно разгромить революционную партию «Народной воли»: не только прекратились террористические акты, столь частые в последние годы царствования Александра II, но даже сами попытки их совершения^[194]. На должности товарища министра внутренних дел, которую он занимал, если не ошибаюсь, с 1886 г. при гр. Д.А.Толстом и заменившем его Иване Николаевиче Дурново, Плеве выказал несомненные административные способности. Фактически управляя всем министерством, так как ни И.Н.Дурново, ни тем более гр. Толстой текущими делами министерства не занимались, Плеве, несомненно, значительно улучшил работу центрального аппарата, невзирая на то что выбор личного состава министерства зависел не от него; его шефы, спихнув на него почти все свои обязанности, ревниво сохраняли за собою все свои права.

Невзирая, однако, на столь давнее вращение Плеве в высшем бюрократическом мире, все же вполне определенного представления о нем как о человеке мир этот не имел. Почитали его за умного, деловитого чиновника, но его сокровенный взгляд на государственное управление был для многих неясен. Наиболее распространенное мнение о нем было, что он — простой карьерист, исповедующий те взгляды, которые в данную минуту в служебном отношении разделять всего выгоднее. Известный своим злоязычием П.В.Оржевский, бывший в первую половину царствования Александра III командиром корпуса жандармов, заведовавшим департаментом полиции, говорил про Плеве: «По течению и мертвая рыба плывет», и эта фраза имела в то время успех.

Так ли это было в действительности? Ближайшее знакомство с ним убеждало в обратном. Что Плеве был честолюбив и стремился сделать карьеру, что он в особенности добивался назначения на должность министра внутренних дел — несомненно. Столько же неоспоримо, что он высказывал те взгляды, которые соответствовали господствующему настроению, но совершенно неверно, что он при этом насиловал свои внутренние убеждения или вообще их не имел. Плеве отнюдь не был индифферентом, он искренне и глубоко любил Россию, глубоко задумывался над ее судьбами, сознавал всю тяжесть того кризиса, который она переживала, и добросовестно стремился найти выход из него. Убежденный сторонник сильной и неограниченной монархической власти, Плеве был того мнения, что ни русский народ в его целом, ни, быть может, в особенности его интеллигентские слои недоразвились не только для самостоятельного управления государством, но даже до широкого участия в его строительстве. Русский народ — его серая земледельческая масса — ему представлялся в виде загадочного сфинкса, и он любил говорить, что будущее России зависит от того, насколько государственной власти удастся верно разгадать его затаенную сущность.

Задумываясь над будущими судьбами России, Плеве, по-видимому, представлял себе, что вернейшим способом обеспечения ее спокойного и правильного развития является прежде всего усовершенствование правительственного механизма. Прямо он этого, однако, не высказывал, так как ум его, несомненно, постигал, что жизнь народов зависит от их органических свойств, а не от механических надстроек над нею. Но это положение, при всей его непреложности, было для него лишь теоретическим и умозрительным; реально он сосредоточивал свои помыслы именно на этой внешней стороне народной жизни. При этом он вполне сознавал, что русский управительный механизм не успевал развиваться и совершенствоваться в соответствии с новыми, выдвигаемыми народной жизнью, потребностями. К личному составу администрации Плеве относился при этом критически. Обладая природной, обостренной службою в прокуратуре и по департаменту полиции способностью знать закулисную жизнь и всю подноготную большинства лиц, занимавших сколько-нибудь крупные должности в бюрократическом мире, он не прочь был при случае рассказать про них какой-нибудь пикантный анекдот, из которого становилось ясно, что расценивает он их невысоко^[195].