Овидий в изгнании - Шмараков Роман Львович. Страница 72

* * *

— Раньше, — говорила общительная женщина в телевизоре, — мой муж храпел так, что мне казалось, будто я сплю со львом. Но ведь не каждой женщине хочется чувствовать себя укротительницей! Но теперь, — с нескрываемым торжеством сказала она, — у меня есть новый ноздренный фильтр «Ноктюрн»! Он легко крепится на нос, и простым движением завертки я модулирую звук до той частоты, какая мне нравится! «Ноктюрн» — не проводите ночь на арене!

В бравурной музыке растворилось простое, но полное последствий движение, и счастливая семья вихрем скрылась с экрана в супружеские будуары.

— А я видел эту женщину, — заявил младший сантехник, без дальнейших церемоний указывая пальцем на проповедницу «Ноктюрна». — В рекламе вензаболеваний. Она там в белом халате появляется между Адамом и Евой, когда они держатся одной рукой за яблоко, а другой друг за друга, и говорит: а вы уверены, что оно чистое? И пронзительно смотрит в кадр, давая понять, что это в большей степени нас касается.

— Ты зачем про это на ночь рассказал, — меланхолически сказал средний сантехник. — При моей впечатлительности, она мне обязательно приснится, в простом, но изящном платье, держа в одной руке мытое яблоко, а в другой насосную завертку. А утром я буду ни на что не годен.

— Когда же снег, — промолвил старший сантехник, стоявший у окна. Никто на это не ответил. — Сань, — повернулся он, — вот Татьяне выпало на третье в ночь, это какое число, по-нашему?

— Плюс двенадцать дней, — подсчитал младший сантехник, — с четырнадцатого на пятнадцатое.

— Это, стало быть, в понедельник утром.

— Значит, так.

— Как думаешь, выпадет?

— Я думаю, нет. Там же литература, — пояснил он свое мнение, — а тут что. Не выпадет.

— И по прогнозу сказали, что нет, — вздохнул старший сантехник, отходя от окна.

— Мужики, мне же Ясновид дал свою вторую главу, — вспомнил младший сантехник и полез искать, куда дел блокнот. — Романа своего. Вот, нашел; читать, что ли?

— Давай, — сказали ему с умеренной надеждой.

ГЛАВА ВТОРАЯ. СТУПЕНЯМИ В ПРОПАСТЬ

Мне стоит войти в этот бор, затянувшийся ржавью,

Чтоб тотчас почуять, как чуют походку чужого:

Лихим ли добытчиком, зверем иль древнею навью,

Но злобою полон мой путь, и не сыщешь иного.

Себя осмотрю я, пока руки-ноги на месте,

Себя я запомню, чтоб было о чем на досуге

Под хлопанье зимнего ветра по кровельной жести

Рассказывать внукам, и сыну, и верной супруге.

Но нет, не судилось стареть мне под кровлей своею,

Супругу ласкать и младенцев качать на коленях:

Быть может, есть Радость на свете — я спорить не смею:

Но я далеко, и по пояс в кровавой я пене.

— Посмотри, Семен, кому ты фановые трубы чинишь, — сказал средний, — это же свежий Пушкин народился. Народился, окрестился.

— Что это, он весь из стихов? — тревожно спросил старший.

— Нет, это вроде краткого содержания, чтобы знать, чего бояться, — успокоил младший. — Дальше только прозой. Другого пути нет.

Сумерки загустевали. На фоне темнеющего неба угрюмой кромкой прорезались верхи бора. Лесное озеро, на краю которого он решил наконец остановиться, влажно плескало в острые камыши. Выдропуск присел под молодым дубом, устало вытянув гудящие ноги. Остро пахнуло запоздалой ржанкой, и крупный лабардан ушел под воду с тяжелым, мягким плеском.

Подумав, что пора ему браться за дело, он заставил себя отрезветь от накатывающего сна и сжал теплый амулет Нетопыря. «Двумя руками, — сказал ему Энгельрих. — Твое тело должно замкнуться с его помощью в кольцо, иначе твоя сила бесплодно уйдет в воздух или землю. Вот так». Он показал ему, как пальцы должны входить в хитрые скважины амулета. Спасибо, мудрец, с пренебрежением подумал тогда Выдропуск. Мне хватает знать, как пальцам на топоре держаться. Ан, выходит, зря подумал.

Это был не простой амулет Нетопыря, какой можно за небольшие деньги купить у любого гостинника, приторговывающего щепетильным товаром, а особенный, редкостный. Выдропуску на своем веку довелось встретить лишь трех человек, владевших таким, и третий был тот, у кого он снял этот амулет с шеи, убив его в бою. У западных вофернов, которым больше известен этот талисман, — говорят, они-то и производили такие в Перводревности — его называют Зрящий Кожан, дорожа им пуще глаза за то, что не снашивается, как обычные амулеты, и хлебным вином его то и дело протирать не требуется.

Сначала не было ничего. Перед закрытыми глазами стояла обычная снотворная темь, взвихряемая где-то на окраинах шелестящим хаосом. Потом, словно спустившись в погреб и привыкая к темноте, он разглядел очертания своих рук, накрепко зажавших амулет. Перед ним стали мутно вырисовываться предметы. Он стоял перед обшитыми железом, прочно замкнутыми вратами, верхи которых уходили в клубящийся туман. Видевший это впервые, он сумел оценить остроумие людей, окрестивших это сооружение Славуронов Прикалиточек. Он припал к вратам ухом — ни шороха не слышалось за ними. Он ударил в кольцо. Гул прошел по дубовым доскам.

«Скажи Ясак, кто бы ты ни был», — утробно ответили ему врата.

С Ясаком у Выдропуска проблем не возникло. Мало кто не знал, как часто Славурон бахвалится своим боевым кличем «Мокой! Мокой за стропила Славурона!» Мокой, морская гиена с бессмысленно-агатовыми глазами, был чтимым зверем у его предков, изображавших его на своей хоругви и вытесывавших из сосны его прожорливое рыло, чтоб украсить им носы своих кораблей. Выдропуск вынул нож и с размаху вырезал на вратах слово МОКОЙ. Врата дрогнули. Его надпись расплылась и, словно всосанная, втянулась в щели меж досками.

«Ты знаешь Ясак», — монотонно отметили врата.

Выдропуск не знал, будет ли уместным вступать в разговор с Прикалиточком, а потому ничем не откликнулся на его слова. Сейчас, лишь только они начнут отворяться…

«Скажи Зачур, кто бы ты ни был», — пророкотали врата.

А вот этого Выдропуск никак не ожидал. Он растерянно посмотрел на врата, словно ожидая от них подсказки.

Да в самом деле, можно ли было надеяться, что Славурон защитит доступ в свой Посильный Раздол таким нехитрым средством! Но почему же Энгельрих, из мудрейших мудрый, могущественный нутрозор, не подумал об этом?

«Помни, храбрый, но не слишком осторожный вельх, только одно, — сказал он, стоя перед Выдропуском: роскошный златоволосый чародей, с Жезлом Индуктивности в пальцах, никогда не державших меча. — Никто, как ни странно, не мудрит особенно с заветными словами. Их набор невелик и легко предсказуем».

Что он там перечислял?

Это ведь Славурон, ненасытно грабивший все, до чего дотягивались его цепкие руки, пустивший по миру его родную Студеную Ключичку, чья община задолжала ему, покупая зерно в голодный год… Что мог поставить он белегом при входе в задушевное свое логовище?

Выдропуск сжал нож и вытесал на дубе слово ПЕНЯЗЬ.

Мгновенье врата постояли безмолвно, словно осмысливая его реплику. Потом вырезанная им надпись вспыхнула зеленоватым огоньком и исчезла.

«Тебе нет доступа, кто бы ты ни был, — сказали врата. — Тебе неведом Зачур. У тебя есть второй опыт».

Выдропуск переминался с ноги на ногу, держа нож во взмокшей ладони.

Что еще?

Среди истошных кличей и душного зарева захваченной деревни Выдропуску удалось разглядеть, как громоздкий гридин (по-дарански сателлит) тащил за косы из избы бьющуюся, в одной рубашке, черноволосую девчонку — туда, где за околицей, на безопасном расстоянии, виднелись сытые кони и золоченые шатры начальников. Выдропуск шагнул, преграждая ему путь, из-за угла бани, сателлит презрительно махнул в его сторону черным мечом, на котором, как обычно, было спилено клеймо мастера, — но меч почему-то ушел в пустоту, а серебряный с чернью клевец Выдропуска, упав, как молния, развалил тому обширный череп. Девчонка корчилась на талом снегу, пытаясь прикрыть ноги разорванным подолом. «Вставай, — хмуро сказал Выдропуск. — Как звать?» — «Роксолана», — беззвучно выдохнула она.