Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич. Страница 10

Сокольный и прежде не раз ловил себя на мысли, что у других всегда получается лучше, чем у него. Он словно бы идет по краю жизни, а не самой серединой ее. Военная служба сначала импонировала его натуре, вызывала стремление стать сильным, волевым человеком. Но потом заболела нога, и все пошло прахом…

Сейчас он остро чувствовал, что, видно, не быть уже ему в строю, не быть в армии таким, как все, и это болью отзывалось в сердце. Даже неловко стало ощущать на себе красивую военную форму, смотреть на блестящую планшетку. Казалось, будто все это на время лишь одолжил у кого-то, чтобы вот так, в военных атрибутах, показаться дома.

А у Жарского все по-иному. Вот он сейчас в обычном гражданском костюме, кажется, в том же самом, какой носил до армейской службы: темно-серый, уже не новый пиджак, синие брюки-клеш. И все же выглядит настоящим военным, не хуже любого кадрового! Почему? Возможно, окончил военное училище и пришел на побывку, а может, по какой-нибудь другой причине отпустили, – ну, например, как отличника боевой и политической подготовки. Из рассказа Жарского этого не узнать. Андрею хотелось спросить, почему человек дома, но стоило заикнуться, как Жарский сразу поднимал обе руки, повышал голос и принимал такой вид, будто его собирались обидеть. «Раз человек хочет, чтобы его не перебивали, – подумал Андрей, – пускай говорит». Мало ли на свете людей, которые не любят слушать других, а сами готовы рассказывать хоть двое суток подряд. Над такими людьми часто посмеиваются, однако их не презирают. Возможно, Жарский не такой, – Андрей мало знал его.

Рассказ директора затянулся до того, что Евдокия, прикрывая рот платком, начала позевывать. У Веры тоже притупилось внимание, она все чаще и чаще выражала свое нетерпение. Андрей слушал хотя и внимательно, но было видно, что он устал, и эта усталость отражалась в его глазах, ощущалась в односложных фразах, которые иногда удавалось ему вставлять в почти бесконечный словесный поток Жарского.

Наконец директор привстал, будто собираясь уходить, и Евдокия сразу подхватилась, чтобы проводить его. Однако вместо этого он придвинул свой стул поближе к Андрею и вспомнил новый эпизод. Евдокия не выдержала и вышла в сени. Там лежало несколько охапок мелко порубленных сучьев тополя. Тихо и быстро стала она складывать их в темный угол и прикрывать разным домашним хламом.

Жарский в конце концов заметил, что стал уже надоедать своими рассказами, и вскоре попрощался, пригласив Андрея на школьный выпускной вечер. Едва он стукнул дверной щеколдой, как Евдокия выпрямилась над кучей сучьев, растерянно опустив руки. Директор посмотрел на нее, наклонил голову, прощаясь, и только теперь заметил дрова.

– Почему же вы не посидели? – опередила женщина его вопрос. – У нас сегодня такая радость…

– Насиделся уже, надурил людям голову.

– Ой, что вы! Я так все слушала…

– Скажите, Евдокия Филипповна… Знаете…

– Что?

– Нехорошо, что вы все эти сухие сучья к себе перетаскали. Учителя жалуются! – в голосе директора слышался упрек.

– Жалуются?

– Ну конечно.

– А мне только и беды, что они жалуются!

– Все же нужно было поделиться, раз так вышло…

– А с кем мне делиться? – сразу переменив тон, набросилась Евдокия. – Может, с вашей женой? И не подумаю! Ее муж прослужил три дня – и дома, а мой!..

Жарский махнул рукой и поспешил выйти из сеней.

Андрей удивленно посмотрел на Веру.

– Лучше ее не трогать, – тихо сказала та, – никому не уступит.

– Нет, но ты слышала? Неужели правда то, что она сказала?

– Про Жарского? О его службе?

– Да.

– Правда. Он только месяц прослужил в армии и вернулся домой по состоянию здоровья. Еще и директора нового не успели подобрать. Разве я тебе не писала об этом?

– Нет, не писала. – Андрей задумался. – Смотри ты, как выходит. А я было… Вот так говорун!

– Говорить он умеет, – улыбнулась Вера, – особенно перед новыми слушателями.

Резко открыв дверь, вошла Евдокия.

– Делиться с ними! – все еще бушевала она. – Сухой сучок принесла со двора, и тем делись. А со мною они делятся? Лучшие огороды позахватывали, школу хлевами, как те ласточки гнездами, облепили. И везде заводилой Жарский со своей кралей!

Андрей, прихрамывая, прошелся по комнате, сделал медленный, но все же, как заметила Вера, правильный военный поворот и остановился у окна. Вокруг школы на самом деле выросли за это время хлевушки. Были они разных размеров, разной формы, беспорядочно разместились тут и там и этим очень портили как внешний вид школы, так и окрестный пейзаж, когда-то пышный, молодой и веселый.

Навещали Андрея и многие другие люди. Стоило ему показаться на школьном дворе, как и там здоровались, расспрашивали о службе, о здоровье, приглашали в гости. Так прошла большая часть дня, а потом они с Верой и Евдокией отправились на школьный выпускной вечер.

В тот год школа впервые выпускала десятиклассников. Выпускников было немного: семеро девушек и восемь парней. Не мудрено, что это были теперь самые уважаемые люди как в школе, так и во всем Красном Озере. Учителя смотрели на них, как на свое счастье, – на первый, такой наглядный результат собственной работы. А колхозникам было приятно, что школа помогает вывести в люди их детей. Приезжает из города студент – ему уважение, но все же не такое: многие в городе учатся. А идет по улице свой десятиклассник – и женщины проводят его теплым материнским взглядом, мужчины здороваются за руку, как с равным, подростки стараются уступить дорогу. Где-нибудь в тенечке, во время перерыва на полевых работах, начнется разговор, и сразу все чуть ли не в спор: куда кому из выпускников идти учиться дальше, где работать, как жить. И чего только не наговорят женщины! Им легче судить, они знают все черточки не только учеников, но и родителей их, и родичей. Ничего не утаить от людского ока в деревне. Если, к примеру, Ваня Трутиков, сын председателя колхоза, часто забегает в МТС посмотреть интересную машину, а потом часами рассказывает о ней, его и метят в механики, в инженеры. Если Маханьков-старший и Глинский-младший не могут дойти до школы, чтобы не остановиться на колхозной пасеке, а дела колхозного садовода интересуют их больше, чем членов правления, значит, про них и говорят: «Агрономы!»

Девушкам пророчат разное: кому – медицину, кому – педагогику, кому – бухгалтерство в колхозе. А о Варе Ладутьке, дочери председателя сельсовета, у всех одно мнение: эта скоро замуж выскочит, еще в девятом классе засматривалась на парней.

Десятиклассники знают, что о них только теперь и разговору, что следит за ними много доброжелательных глаз, и стараются быть уважительными к людям, скромными, держатся группками, поближе к учителям. Близкое расставание со школой, со своими воспитателями и беспокоит их, и радует. Хорошо, конечно, что школу окончили, но жаль все же покидать тех, с кем вместе прожиты многие годы, с кем делились лучшими мыслями и светлыми мечтами.

Когда выпускники вошли в самый большой класс, используемый для собраний и вечеров, все, кто уже сидел за партами, повернулись к ним. Несколько младших школьников встали, стуча крышками парт, но смутились и снова сели, растерянно глядя на старших товарищей и родителей. Директор школы озабоченно посмотрел на столики, составленные в длинный ряд для президиума: скоро ли там все закончат? Анна Степановна, заменявшая заведующего учебной частью, и с нею еще две школьницы торопливо накрывали эти столики отрезами зеленого сукна, расставляли на них букеты свежих цветов.

Выпускники тихонько разместились поодаль от президиума. Ваня Трутиков, круглолицый, белоголовый, исподлобья посматривал на всех так, будто чувствовал за собой какую-то вину. Миша Глинский с подчеркнутой внимательностью начал перелистывать недавно купленную книжку. Варя Ладутька то и дело окидывала зал блестящими глазами и, казалось, искала лишь повода, чтобы рассмеяться. Остальные десятиклассники с уважением следили за тем, что происходит в президиуме, и с любопытством наблюдали за беготней озабоченных членов комиссии, готовивших неофициальную и для многих, конечно, самую интересную часть вечера.