Музей современной любви - Роуз Хизер. Страница 14

— Наверное, поэтому именно ты и будешь первым в нашей семье врачом.

Левину не хотелось думать о том, как выглядит жена. Болтается ли у нее голова? Издает ли она, пытаясь заговорить, ужасные звуки, как люди, перенесшие инсульт? Пускает ли слюни?

Если Лидия вернется домой, возможно, «Кава» станет его последним фильмом. В Нью-Йорке нет места инвалидам и колясочникам. Придется переехать куда-нибудь в пригород. В коттеджный поселок под названием «Солнечный сад» или «Сосновая роща». Они никогда уже не будут путешествовать. Им понадобится климат с нежарким летом и мягкой зимой. Такая жизнь смерти подобна, подумал Левин. Жена спасла его от приходящих сиделок и медсестер. От дома с перилами в коридорах, поручнями в туалете и резиновыми ковриками в ванной. От пластикового стула в душе. От пандусов, кашицеобразной пищи и запаха, который приносят с собой болезнь и угасание.

Когда Лидия заболевала, было весьма трудно переносить ее запах. Левину не нравилось, во что превращалась их спальня и как недомогание, вызываемое болезнью жены, высасывало из него творческую энергию. Внезапно обнаруживалось, что он вынужден ходить по собственному дому на цыпочках. Делить кухню с медицинскими работниками, которых он знать не знает и впоследствии никогда не вспомнит. Нельзя было допоздна играть на рояле, потому что Лидии требовался покой и отдых. Приходилось работать на синтезаторе и в наушниках.

С Лидией уже нельзя было поесть вне дома. Вся пища перекочевывала на подносы, как у стариков. Левин заказывал только то, чего ей хотелось, а она едва прикасалась к блюдам. Или к тому времени, когда он возвращался с готовой едой, слишком уставала, чтобы есть. А если он отправлялся с друзьями в ресторан, болезнь Лидии отравляла весь вечер. Левин радовался, когда жена ложилась в больницу на переливание крови: по крайней мере, можно было притвориться, будто она путешествует. Можно было смотреть повторы игр сезона, ложиться спать как угодно поздно, громко включать музыку, ночевать в спальне, а не в гостевой комнате, где всегда так тоскливо просыпаться.

Он ненавидел это ощущение, что весь мир создан для двух вещей: болезни и смерти. Мать Лидии умерла от того же заболевания, когда та была еще ребенком. Отец позаботился о том, чтобы у Лидии было все самое лучшее — школы, специалисты. Нью-Йорк отлично для этого подходил. Потом Лидия стала архитектором и, несмотря ни на что, демонстрировала выдающийся талант. Пускай физиологию она унаследовала от матери, однако в остальном была дочерью своего отца.

Когда Элис стала подростком, необходимые Лидии вещи в больницу начала носить она. Однако Левину всегда было тяжело переносить отсутствие Лидии, зная, что она в больнице, наблюдать за все учащающимися приступами и усложняющимся лечением. Совсем не такой должна была быть его жизнь. Он представлял себе уютную старость, совместные прогулки, походы в кино. Лето, проведенное в Европе. Ему хотелось вновь посетить с ней Вену, Лондон, Испанию. Хотелось, чтобы Лидия была рядом, когда они опять услышат Берлинский филармонический.

Неужели он действительно готов пожертвовать собственной жизнью, чтобы ежечасно заботиться о жене? Разве он на это подписывался? Лидия и сама этого не хотела. Вот почему она так поступила. Дала ему свободу. Приняла лучшее для них обоих решение. Разве он не делает именно то, что она велела? Ведь Лидия так и сказала: «Пиши. Сочиняй замечательную музыку. Знай, что я люблю тебя. Ни о чем не жалей».

В ее теперешнем состоянии она может прожить еще пять лет. Или два года. Левин понятия не имел. Но она намеревалась прожить их без него. Лидия не просила развода; она просто позаботилась о том, чтобы он не мог ее навещать. Элис могла. Но Левин был освобожден от обязанности пихать ей в рот ложку с жиденькой кашкой или возить в туалет. Может, Лидия теперь пользуется подгузниками. Левин тут же отбросил эту отвратительную мысль. В болезни и здравии? Это старомодно, решил он. С болезнями ныне справляются современным способом. Можно заплатить за уход за лежачим больным. Пусть этим занимаются специально обученные люди. К услугам человечества наука и передовые технологии. Если есть деньги, зачем кому-то терять достоинство? Ему не нужно видеть Лидию, когда ничто в ней уже не напоминает ту женщину, которую он любил. А он может продолжать жить. Потерять ее — трагедия, но еще большей трагедией для них обоих было бы оказаться пленниками одной судьбы. Бесспорно. Грех самолюбия. Эти слова снова и снова преследовали его. Неужели он законченный эгоист? Неужели его спокойная жизнь действительно кому-то вредит? За Лидией присматривают. Ей обеспечен лучший уход, какой только можно купить за деньги. Наука еще может ее спасти. Ее навещает дочь.

Элис ее официальный представитель. Элис сразу поймет, если что-то сделают не так.

— Она действительно никогда больше не сможет ходить? — спросил Левин у дочери во время одного из совместных обедов, которые сделались очень редкими с тех пор, как Лидию хватил удар.

— Говорят, что нет. То есть ей нужна помощь, чтобы сесть. Ее сажают в коляску, потому что ей хочется… Что с тобой? Ты ведь должен был понимать, что однажды так оно и будет.

— Знаешь, я не понимал. Действительно не понимал. Но я в порядке. Честное слово в порядке.

— Неужели? А я так нет.

— Ты сердишься на меня, Элис?

— Нет. Может быть. Думаю, я разочарована.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, вообще-то, я не знаю, что и думать. По-моему, другие мужья… Слушай, забудь об этом. Мне кажется, мама хочет, чтобы ты был счастлив.

— Значит, это преступление? Полагаешь, меня не мучит совесть?

— Полагаю, что нет, папа. Я даже не уверена, должна ли она тебя мучить. И где-то в глубине души даже восхищаюсь тем, что ты такой закоренелый эгоист. А она такая… великодушная.

— Великодушная! Я послушно подчинился ее воле и удостоился за это одного лишь осуждения.

— На мой взгляд, тебе нет оправдания.

— Нет оправдания?

— В том, что ты не сочинил всю ту музыку, которую собирался сочинить.

Однако эти слова по-прежнему имели какое-то отношение к Лидии. Если следующий альбом Левина будет иметь успех, то только потому, что на день рождения Лидия подарила ему «стейнвей». Лидия подарила ему и пространство, и время, и все деньги, в которых он когда-либо нуждался.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Откладывайте на завтра лишь то, что вы не хотите завершить до самой смерти.

ПАБЛО ПИКАССО

14

Элайас Брин изучала алгоритм перформанса Марины Абрамович. Когда очередной визави вставал, художница опускала голову и закрывала глаза. Затем приподнимала плечи, незаметно потягивалась, вздыхала, настраивалась, а когда была готова, поднимала голову и встречалась взглядом со следующим участником.

Элайас гадала, что Абрамович ела на завтрак, чтобы выдержать неподвижное сидение в течение целого дня. Киноа? Миндаль? Смузи из спирулины? Рыбу? Она читала, что Абрамович стала вегетарианкой после того, как в Венеции отскребла все коровьи кости. Этот перформанс принес ей «Золотого льва» Венецианской биеннале.

Элайас ждала, скрестив ноги и набросив на голову шарф. Старая привычка к хиджабу. К тому же хорошо помогает пресекать любые разговоры с людьми в очереди. МоМА перевел Абрамович в разряд ширпотреба. МоМА подарил ей новых поклонников, и количество их неуклонно возрастало. Какие масштабы все это примет, Элайас не знала, но подозревала, что имя Абрамович станет нарицательным, даже если произносить его будут неправильно. Ей приходилось слышать всевозможные вариации. Этот перформанс слишком смел, слишком прост, слишком труден, чтобы пройти незамеченным.

Страдания, которые испытывает Абрамович, неочевидны. На этот раз она обошлась без наготы. И даже без намека на сексуальность. До сих пор ее творчество было рассчитано на любителя. Не каждый способен воспринимать безжалостное обращение или мучения. Абрамович резала себя бритвами. Порола. Ела лук. После прогулки по Великой Китайской стене прошла через странную кристаллическую фазу. Но неожиданно как магнитом притянула к себе внимание широчайшей аудитории.