Тайная тетрадь - Бисавалиев Магомед. Страница 7

В какой-то момент раздался душераздирающий то ли крик, то ли вой, то ли стон, и мы встали как вкопанные. От страха я буквально прирос к земле, перед глазами всплыли ужасные картины из страшилок детства. В горах много рассказывали о встречах людей с кавтаром в лесах Цора, и истории эти редко заканчивались хорошо.

Ибрагим молчал, я несколько раз потёр уши, не послышалось ли мне. По его виду чувствовал, что не послышалось, и мы оба боялись спросить, что же это было. Мы пошли дальше. Через час с небольшим замелькали огоньки. Навстречу вышел молодой человек из Белокан и повёл нас к кунакам. В Белоканах была совсем иная жизнь, ничуть не похожая на аульскую. Маленький провинциальный городок у подножья горы, утопающий в зелени. Мягкий субтропический климат и много солнца. Много фруктов и овощей, растущих в каждом огороде, маленькие изумрудные и, главное, безопасные речушки, спустившиеся со снежных вершин, что белоканцы называют на свой лад булахом. Опьяняющий аромат цветущих роз, виноградные лозы и уютные навесы, а под ними — топчаны, чайные самовары, мангалы для шашлыка, тандыры для хлеба почти в каждом дворе, и приветливые гостеприимные кунаки. После трапезы мы, как подкошенные, свалились в постель и заснули мертвецким сном…

Крики, хохот и шум во дворе разбудили меня утром.

— Ле, Назирав!!! Люди!!! Есть тут кто??? — кричал дядя Магома, или Сер МухIама, как называли его в Джурмуте.

— У вас, падарал, кушать не бывает что ли? Налейте сто грамм, разожгите костёр, подайте кушать, что вы за народ, чёрт побери…

Борода придавала Магоме сходство с Емельяном Пугачёвым, а вот пышные усы и густая шевелюра отсылали к фотографиям молодого Иосифа Джугашвили после ссылки. У него всегда бывали дорогие красивые кони-иноходцы. Он пил чачу и не пьянел, сколько бы ни пил. Иногда во время дружеского застолья брал пандур и, аккомпанируя себе, пел старинные песни. Пел и шуточные, когда компания пьянела.

Особо популярна была в те годы русско-аварская песня Магомеда Сулиманова.

«Водку пить, конечно, каждому можно,

Но не каждому гьеб полезно бугеб.

Коньяк ли, если есть, ерунда гуро,

Но пугает он нас цена борхиялъ.

Жить кI иго нухалда рижуларелъул

От души чункизе копой дуниял…»

— пел выпивший Сер МухIама.

Такой своенравный и одновременно обаятельный мужик, младше моего отца лет на десять.

Отец мой среднего телосложения сухощавый интеллигент, филолог, директор школы в горах. Он был педагогом и охотником, хозяйственником и поэтом местного масштаба, который сочинял на ходу сатирические весёлые стихи. Землю пахал, сено косил, одним словом, занимался тем же, чем и простые горцы. Дети всегда ждали его урока литературы, он был лучшим рассказчиком на моей памяти, и по сей день остался таким, хвала Всевышнему. Отцу сегодня 82‑й год пошёл.

Мы остановились в доме отцовского кунака, инженера-строителя из Белокан Гараева Низирова. Добрейшей души спокойный, интеллигентный, обаятельный человек. Он же был другом и кунаком поэта Омаргаджи Шахтаманова. Шахтаманов часто бывал у него в гостях. С моей семьёй у Гараевых куначеские отношения имели историю в несколько поколений. Брат Низирова, Гараев Далгат, работал прокурором в Закаталах. В общем, Гараевы в Белоканах — знатный и уважаемый род.

Когда я вышел на крыльцо и взглянул во двор, хозяйка дома Мадина накрывала стол. По профессии учитель физики, очень привлекательная, приветливая и красивая женщина в расцвете лет, с постоянной улыбкой на лице. Было ясное солнечное утро. Сыновья Низирова Измир и Али встали, повели нас умыться, и сразу к столу. Они учились в русской школе и лучше нас говорили на русском. А наш русский был очень ограниченным. В горах тогда ещё не работал телевизор, в школе говорили на аварском, не было русскоязычной среды и крайне тяжело было перейти языковой барьер.

Настоящую русскую речь я слышал лишь один раз, когда отец разговаривал с какой-то экспедицией геологов. С большим любопытством улавливал отдельные слова из разговора. Ибрагим с растерянностью и надеждой смотрел на меня как на знающего язык, а я… Как там было у Онегина? «С учёным видом знатока хранил молчанье в важном споре…», хотя ни черта не понимал, о чём речь идёт за столом.

У Низирова была и дочка шестнадцати лет, красавица Самира. Кудри до плеч, выразительные черты лица и тонкий стан. Ходила в шляпе, что ей чрезвычайно шло, выглядело милым кокетством и сразу давало понять, что эту девочку в семье очень любят и балуют. Мы завтракали, а она музицировала, и звуки фортепиано долетали до нас из отрытого окна. Одним словом, это был совершенно новый для меня, удивительный мир. Ничем не напоминавший тот, что я знал, в котором вырос, — суровый и аскетичный мир за перевалом.

Теперь вернёмся к нашим баранам, в прямом и переносном смысле. Приехал молодой человек, что встречал нас у подножья горы. Всю нашу отару загрузили на КамАЗы и отвезли в Закаталы на бойню. И мы с Ибрагимом поехали туда, чтобы пасти барашков, пока одну партию зарежут и сдадут. Два дня провели в Закаталах и вернулись в Белоканы на такси. Отец вместе с Магомой каждому кунаку в Белоканах во двор выгрузили по барашку. Это был очень хитроумный и дальновидный ход. Зная гостеприимство белоканцев и их успехи в кулинарии, они решили дней на десять обеспечить себе столы под виноградными навесами.

Кахетинское вино и отменного качества чача лились рекой. Изысканная азербайджанская кухня, грузино-аварские тосты, песни и пляски под пандур. Иногда всей компанией направлялись в знаменитый в то время ресторан Али Анцухского в живописном месте в лесу «Беш булах» (Пять родников). Мы с Ибрагимом ходили по паркам, аттракционам и фруктовым садам Белоканов и Закаталы, осваивали новые территории неведомого края. Освоили русский на уровне заезжего туриста-англичанина, что никого не смущало.

Всему на свете наступает конец, наступил конец и нашему отдыху. В один день дядя Магома подозвал меня к себе и сказал:

— Магомед, ты Белоканы знаешь нормально?

— Конечно, дядя Магома, даже Закаталы знаю.

— Закаталы оставь, сходи вместе с Ибрагимом в парикмахерскую, пусть постригут его. А то он совсем лохматый.

Я, очень довольный таким ответственным поручением старшего, направился с Ибрагимом в парикмахерскую. Мы открыли дверь и сразу наткнулись на чей-то свирепый взгляд. В зеркале было отражение мужчины, сидевшего к нам спиной, его жирное лицо было выбрито лишь с одной стороны. Видимо, парикмахер отлучился, и недобритый клиент уже начал нервничать. Остальные два места были заняты. Мы уселись и принялись ждать. К недобритому подошёл смуглый парикмахер почти вдвое шире него. Ибрагим испуганно смотрел по сторонам, казалось, он хочет сказать: «Лучше бы побрили меня в горах, не хочу подставить этим непонятным людям свою голову». Когда место освободилось, толстяк-мастер повернулся к нам и спросил что-то на азербайджанском. Наступило время блеснуть знанием моего русского, и я с видом профессора бросил:

— По-русски понимаю…

— Русски??? Русски знаес, да-а… Прицоска надо, да-а?

— Ну да, конечно, он хочет, — сказал я важно и подтолкнул Ибрагима к парикмахеру. Тощий маленький Ибрагим сел в большое кресло, парикмахер накинул кусок белого материала на его плечи и начал стричь. Ибрагим через зеркало пристально смотрел на меня. Видно, его что-то беспокоило. Я подошёл, и он, не поворачивая головы, над которой трудился мастер, скосил глаза и спросил по-аварски, сколько будет стоить его причёска. Тут же я вспомнил Асадулу из Тляраты, который не взял у меня ни копейки. И, как человек умный, повидавший мир, я объяснил другу на аварском, что не надо ни одной копейки, у них, мол, зарплата. А напоследок предупредил, чтобы больше такие глупые вопросы не задавал.

Постриг парикмахер Ибрагима и направился руки мыть. Мы встали и направились домой. Через пару минут слышим, кто-то кричит и бежит за нами через дорогу. Смотрим, этот парикмахер, разъярённый, машет руками и что-то громко на азербайджанском говорит. Поняли, что требует деньги. Ибрагим с виноватым видом вытащил из кармана помятые рубли, протянул.