Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович. Страница 43

Но, прежде чем визирь успел сообразить, куда клонит подсудимый, вмешался Зах.

– Перед царской печатью бессильно всякое колдовство! – взвизгнул горбун. – На ней крылатый бык! Сам Митра!

– Согласен, почтеннейший! – обрадовался Спитама. – Но, в таком случае, едва ли возможно причинить колдовством вред священной особе, самому шахиншаху! Не так ли?

В тронном зале настала тишина. Все затаили дыхание.

Первым опомнился Зах.

– Мне кажется, – он значительно прокашлялся, – подсудимый хочет увести разбирательство в сторону. Какая, в сущности, разница, мог или не мог причинить он своим колдовством вред? Главное для нас заключается в том, что он злоумышлял против священной особы шахиншаха. А это доказано!

– За что меня судят, великий визирь? – вскричал Спитама. – За умысел или же за деяние?

Визирь беспомощно оглядывался то на жрецов, то на трон.

– За умысел, – пришел на помощь царь.

– Пусть так, – просветлел лицом Спитама. – За умысел нельзя казнить мучительной смертью.

– Тебя не станут терзать, – успокоил Виштаспа. – Значит, ты сознаешься в преступном умысле?

– Дозволь мне продолжить, шахиншах!

– Продолжай, – нехотя согласился царь.

– Итак, мы все пришли к согласию, что священная особа не подвластна злому деянию, и даже ее печать с крылатым быком оному препятствует. Так, верховный карпан?

– Так, – подумав, подтвердил Зах.

– Но разве нет возможностей обойти печать? – Спитама сделал долгую паузу. – Разве верховный жрец не признал здесь, что может проходить сквозь стены? Все слышали?

– Это ты на кого намекаешь, бродячий некромант? – с угрозой спросил Зах. – На меня? На главу коллегии карпанов и кави Ирана?

– Спаси меня Ахуромазда от такой страшной мысли! – В притворном ужасе Спитама закрылся широким рукавом длиннополой рубахи из домотканой холстины. – Но ведь сам карпан признал, что колдовское искусство позволяет проходить сквозь стены, становиться невидимым. Почему бы не предположить тогда, что неизвестный недоброжелатель незримо для присутствующих здесь бравых воинов проник в мой покой и подбросил все эти гадости? Я ничего не утверждаю. Я только спрашиваю: такое возможно?

Вновь воцарилась настороженная тишина.

– Ответь ему, верховный карпан, – распорядился наконец царь.

– Что я могу сказать, шахиншах? Такое безусловно возможно. Но где, позволь спросить, доказательства? Предполагать, конечно, можно всякое. Только следует ли суду заниматься предположениями? Вот в чем вопрос. – Горбун удовлетворенно хмыкнул.

– Говори теперь ты, Спитама. – Виштаспа наклонился к пророку. По всему было видно, что он с интересом ожидает продолжения диспута. – Что ты можешь возразить нашему Заху?

– Ровным счетом ничего. Я абсолютно согласен с верховным. Суд не должен заниматься предположениями. Оставим кости гадальщикам, не так ли, Пок?

– И зубастым. – Шут разинул рот, демонстрируя голые десны, и сделал вид, что со смаком обгладывает бараний позвонок. – Нет ничего вкуснее мозга, – зачмокал он.

Раздался дружный смех.

– Молчи, дурак! – прикрикнул царь, не в силах скрыть улыбку. – Выходит, ты признаешь правоту Заха, пророк?

– А как же иначе? Высокому суду действительно не подобает руководствоваться голословными утверждениями и бездоказательными предположениями. Все признают, что при желании почти любой из присутствующих магов мог тайно проникнуть ко мне. Но доказательств нет, и суд не может позволить себе поверить в такую возможность. Поэтому трижды прав верховный карпан! Но меня, пророка света, борца со скверной и мерзостями, обвиняют в чудовищных поступках, и высокий суд склоняется на сторону клеветников! – Спитама резко повернулся к жрецам и указал пальцем на горбуна. – Где же здесь доказательства? Прости, почтенный Зах, но тут мы с тобой расходимся.

– Вот они доказательства, – жрец пренебрежительно скривил губы, – на твоем платке.

– Это действительно твой платок? – спросил визирь, которому не терпелось оказаться вновь в центре внимания. – Так?

– Так! Но и только. Комната тоже моя и постель тоже, но из этого не следует, что я занимался некромантией. Где труп, от которого взяты представленные здесь части? Его нашли? Моя причастность к его расчленению установлена? Молчишь, хранитель справедливости? Как ты мог, как все вы могли поверить, что я способен хотя бы притронуться к падали? Разве не учил я вас, что мертвая плоть является самой нечистой? Она загрязняет живых, оскорбляет землю, оскверняет огонь! Как же вы смели возвести на меня такое? Уберите эту падаль и совершите потом подобающее очищение. Все вы нечисты теперь сорок три дня, и я вместе с вами… Дворец же, куда вы бездумно привнесли смерть, окурите священным кипарисом, обмойте бычьей уриной, плодотворящей землю, и молоком, питающим жизнь. Больше я вам ничего не скажу.

– Может быть, ты, Спитама, располагаешь еще какими-нибудь доказательствами своей невиновности? – мягко спросил царь. – Или желаешь выставить свидетелей? Назови их суду. Поверь мне, что, если бы ты не попросил опечатать твою келью, все обвинения были бы развеяны. Ты сам дал оружие против себя.

– Еще бы! – торжествующе захохотал Зах. – Он потому и попросил опечатать дверь, что боялся разоблачения! Вдруг забредет кто-нибудь и увидит, чем занимается пророк света! Пусть попробует опровергнуть мои слова! – Он самодовольно окинул взглядом коллег.

– Думаю, это будет не так-то легко, – заметил визирь.

– Почему ты молчишь, Спитама? – участливо осведомился царь. – Твое молчание может быть истолковано как признание вины.

– Помнишь, царь, ты позволил мне сесть на твоего вороного?

– Конечно, Спитама! Я был очень удивлен, когда Черный Алмаз не сбросил тебя с седла. Ты, наверное, околдовал его, когда шептал ему на ухо какие-то заклинания?

– Не заклинания, – Спитама не спускал с шахиншаха неподвижного, завораживающего взгляда, – я сказал ему о своей невиновности. Теперь он мой свидетель, Виштаспа. Настанет час, и он заговорит.

– Пусть будет по-твоему. – Виштаспа разочарованно откинулся на высокую прямую спинку царского кресла.

– Заметь, шахиншах, – горбун вновь выскочил вперед, – он начал клясться в невиновности еще до того, как ему предъявили обвинения! Недаром народ говорит, что у лжеца память коротка. А еще…

– Чистому золоту нечего бояться земли, царь, – перебил жреца Спитама. – Я давно ждал, что меня обвинят в чем-то подобном, потому и просил опечатать дверь на то время, пока буду отсутствовать.

– Почему же это ты «ждал»? – передразнил его Зах. – Народ говорит: «У кого счет в порядке, тому нечего бояться проверки. Никто не скажет, что его айран [16] кислый».

– Ты, я вижу, знаток пословиц, почтенный, – Спитама обернулся к верховному карпану, – потому я отвечу тебе пословицей моего народа: «Верблюда под ковром не спрячешь». Вот почему я готовился к подлости. Горе не извещает, когда придет.

– А в Иране говорят, – не растерялся Зах, – «верблюд стоил бы дешево, если бы не его ошейник. Кто украл яйцо, украдет и верблюда. Лгун забывчив».

– На всех лает собака, на меня – шакал.

– Лису спросили: «Кто твой свидетель?» Она ответила: «Мой хвост».

На этот раз карпану удалось рассмешить весь зал. Он даже отвернулся, чтобы скрыть самодовольную улыбку, и с независимым видом возвратился в толпу жрецов. Но Спитама и не думал сдаваться.

– Народ обманешь, да бога не удастся обмануть. Разве не говорят у вас в Иране, что не каждый, у кого есть борода, – дедушка? Так помните же мои слова. Когда вор у вора крадет, горе последнему вору. Ты бросил в меня песок против ветра, карпан, смотри, как бы не запорошило глаза. А теперь суди меня, великий визирь, только не забывай, хранитель справедливости, что выпущенную стрелу обратно не возвратишь.

– Он еще угрожает! – не выдержал Зах.

– Можно убить живого, но как оживить мертвого? – не обращая на карпана внимания, заключил Спитама. – Я в твоей власти, визирь.