Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович. Страница 95

– Вздор! При чем тут Ионеско? Повторяю, Володя мой самый близкий друг. Со мной он не станет темнить.

– А если выяснится, что ты был слеп и твой друг не стоит доброго слова, что тогда?

– Такого просто не может быть, Маша. Это так же абсолютно, как вращение Земли вокруг Солнца. Иначе просто не может быть.

– Что же ты тогда собираешься выяснять?

– Как лучше помочь тебе и твоему мужу.

– Немыслимо. Люсин работает против Марка. Они естественные враги, и тут ничему уже не поможешь.

– Естественные враги? Ей-богу, Маша, это какой-то бред! Да что они не поделили, в конце концов? Из-за чего им враждовать?

– Схема простая: есть труп, есть следователь и есть единственный человек, кого можно обвинить в убийстве. Попробуй решить задачу сам.

– Труп действительно есть? Это и вправду убийство?

– Скорее всего. Вообще кошмарная история! Тело зачем-то похитили, бросили в озеро… И поскольку твой Люсин понятия не имеет, кто это сделал, у него есть один-единственный выход: свалить все на Марка. Нашел козла отпущения.

– Да откуда это следует? Почем ты знаешь, какие выходы есть и каких нет у Люсина? Он ищет, поверь, он только и делает, что ищет истинного убийцу!.. Ты извини, Мария, но мне надо бежать. У тебя есть телефон?

– Конечно.

– Ну-ка, давай. И не вешай носа! Я тебе позвоню на днях. Уверен, что все утрясется. – Он записал телефон и обнял ее. – Будь здорова, Мария. Салют!

Застегнув плащ на все пуговицы, Березовский заспешил под ленивым дождем. Воспользовавшись моментом, когда прервался поток машин и регулировщик повернулся в другую сторону, перелез через ограждение и перебежал улицу. В иное время он заскочил бы в Дом книги или спросил в магазине фарфора алюминиевую фольгу, в которой так хорошо запекается дичь, и уж наверняка потолкался среди рыболовов, закупающих такое неимоверное количество крючков и блесен, что становилось страшно за рыбу. Но сегодня Березовскому явно было не до того. Разговор с Марией произвел на него настолько тягостное впечатление, что захотелось плюнуть на все и повернуть назад. Он с трудом пересилил себя и, словно бросаясь на штурм, решительно завернул за угол.

«И вообще Люсин не следователь, а сыщик», – мелькнула мысль.

В тихом дворике института сладко пахла растревоженная дождем резеда. Серый обелиск в честь русского востоковеда Лазарева, мокрые куртины и чугунные цепи вокруг центральной клумбы невольно навевали мысли о бренности земной жизни. Заметив забившегося под листик шмеля с дрожащими, съежившимися крылышками, Березовский внутренне улыбнулся, немного печально и, как ему показалось, мудро. «До первого солнечного луча», – подумал он, толкая тяжелую дверь.

Миша сразу же провел его в приемную директора.

– Шеф нас ожидает, – кивнул он референту.

Березовскому, знавшему Бободжанова лишь по печатным работам, знаменитый академик представлялся грузным исполином, который только то и делает, что с крайне озабоченным видом листает санскритские или древнеперсидские рукописи.

Но навстречу им поднялся невысокий приветливый человек в темно-синем костюме с депутатским значком на лацкане. На столе перед ним стояли большой пузатый чайник и три пиалы, украшенные синим традиционным орнаментом из цветков хлопчатника.

– Салом-алейкум! – невольно приветствовал его Березовский.

– Ву-алейкум-ассалом! – с улыбкой ответил академик. – Садитесь чай пить.

Березовский церемонно принял пиалу, в которую Бободжанов налил немного золотисто-зеленого, с тонким сенным ароматом чая.

– Девяносто пятый номер! – поспешил выказать себя знатоком Березовский и, зажмурившись, вдохнул освежающий пар.

– У нас только так, – улыбнулся Миша, взяв в руки горячую пиалу. – Сахару?

– Ни за что на свете! – запротестовал Березовский.

– Правильно, – одобрил Бободжанов и налил себе. – Так и надо пить.

За чаепитием говорили не о делах. Бободжанов, как бы между прочим, упомянул о том, что читал Юрины книги и они ему понравились. Березовский, хотя и понимал, что это не более чем проявление вежливости, был польщен.

– Необыкновенный напиток! – скрывая смущение, он поспешил поднести свеженаполненную пиалу к губам. – Лекарство от всех болезней.

– Амрита! – пошутил Бободжанов, сливая остывший чай. – Искомый вами источник бессмертия.

Березовский понял, что академик, через Мишу, разумеется, уже осведомлен об интересующей их с Люсиным проблеме и приглашает начать разговор.

– Если позволите, Расул Бободжанович, я вас покину. – Холменцов перевернул пиалу и поднялся. – Пришли гранки девятого номера. Надо успеть проглядеть.

– Да-да, Миша, идите, – приветливо кивнул ему академик. – И спасибо, что привели к нам вашего уважаемого друга.

– Мы не прощаемся, – улыбнулся Березовскому Миша. – Зайдешь потом ко мне.

– В связи с чем вас заинтересовали амрита и сома? – спросил Бободжанов, убирая чайный сервиз. – Задумали новую книгу?

– Пока еще и сам не решил, – замялся Березовский. Об истинной цели своих поисков говорить ему было как-то не очень ловко, а врать не хотелось. – Я нахожусь сейчас на такой стадии, когда все интересно и все непонятно. Хочется, Расул Бободжанович, выделить главное, ухватиться за что-то вещественное.

– Но все-таки, почему именно сома? Сокровенное и противоречивое зерно ведических гимнов? Вы, конечно, читали Ригведу?

– В отрывках. – Березовский почувствовал, что краснеет. – И, конечно же, переводных.

– Для создания занимательного сюжета, очевидно, большего и не требуется, – ободрил его Бободжанов. – Значит, вы решили остановиться на соме…

– Видите ли, Расул Бободжанович, сома меня заинтересовала не столько сама по себе, сколько в связи с драгоценными камнями. Недавно мне удалось познакомиться с архивом одного ученого, специалиста по физической химии кристаллов, где я натолкнулся на поразительные вещи…

– Любопытно.

– Насколько я мог понять, в Древней Индии знали сокровенные способы изменения окраски самоцветов. Если верить священным книгам, это каким-то образом было связано с приготовлением напитка из сомы. Вот я и подумал, нет ли здесь и вправду рационального зерна? Что, если жрецы арьев действительно могли с помощью растений придавать алмазам голубые и розовые оттенки?

– В древних памятниках трудно, чрезвычайно трудно отыскать такое рациональное зерно. – Бободжанов с сомнением покачал головой. – Ведические гимны представляют собой сложный синкретический сплав поэзии с мифом, начатков рационального знания – с мистицизмом. Оно и понятно. Не только на Востоке, но и в Европе секреты ремесленного мастерства передавались, подобно древним сказаниям, от поколения к поколению. Это была изустная традиция, незапечатленная тайна, которая распространялась только среди посвященных. Не удивительно, что и в древних памятниках секреты простых деревенских мастеров – всевозможных гончаров, кузнецов и пивоваров – предстают перед нами в облике почти что мистерий. И если бы мы точно не знали, кто именно обжигает горшки, можно было бы подумать, что их обжигают именно боги.

– Совершенно верно! – обрадовался Березовский. – Именно поэтому столь темны и запутанны рецепты алхимиков! За магическими символами драконов, кусающих собственный хвост, воронов и красных львов прячутся элементарные химические реакции.

– В основе вы правы. Но дело в том, что мастерам древности и на самом деле свое ремесло представлялось как некий дар богов, как волшебное действо, в котором строгий ритуал играл едва ли не главенствующую роль.

– Но тот же ритуал, доступный лишь посвященным, способствовал и сохранению тайны! Поэтому столь ревниво оберегали свои секреты алхимики, оружейники, шелководы и виноделы.

– Вот мы и пришли с вами к тому, что в основе всех этих таинственных вещей лежали экономические интересы стран, городов и монастырей. Дамаск торговал булатом, китайцы – фарфором и шелком, Самарканд – непревзойденной бумагой и черным вином мусаляс, а бенедиктинские монахи – ликером.