ОПГ «Деревня» 2 (СИ) - "Alchy". Страница 1

Alchy

ОПГ «Деревня» 2

Глава 1

Ранним утром, часы на церкви не показывали ещё и четырех утра — из Троице-Саткинского завода выехал обоз из трех саней. Спереди и сзади в санях ехали беспечные казаки, ожидая от поездки к уже знакомым деревенским — только хорошее. Ехали к своим недавно поверстаным братьям казакам! Да ещё и на праздник, любый каждой православной душе.

А вот в санях, держащихся посередине сидела троица, настроения рядовых казаков не разделяющая. Николай Корепанов, управляющий заводом (как он сам подозревал — уже бывший управляющий), пономарь из мирян Савва и сотник Пантелей.

Корепанов получил письмо от Ивана Лугинина, что завод продается, деньги на расчет пусть изыскивает сам, а дела следует сдать новым владельцам завода. Выяснив, что одним из новых владельцев оказался староста деревни, которую он хотел приписать к заводу — Николай пал духом. Дело свое он знал хорошо, начинал с самых низов. Одиннадцать лет назад за усердие и тароватость получил вольную из рук самого Лариона Лугинина (ныне покойного), деда нынешних наследничков.

А потом беды пошли одна за другой — трагическая смерть Лариона в 1785 в своем доме в Златоусте от рук грабителей. И сразу вслед за этим стали приходить в упадок дела. Внуки Лариона, по малолетству — заводами управлять не могли, им назначили опекунов: Гусятникова, мужа их тетки и Кречетникова, генерал-губернатора Калужского и Тульского наместничества. Кречетников в дела не вникал, довольствуясь отчислениями. А вот Гусятников, которого за глаза стали звать Крысятниковым — пользовался безалаберностью наследничков по полной. Запустил свои загребущие лапы в казну заводов Златоуста, Сатки, Миасса, Кусы и Арти, выгребая всё подчистую.

В 1793 старший из внуков Иван — вступил в наследство и сделался опекуном двух несовершеннолетних братьев и сестры. Корепанов было обрел надежду, что Крысятникова отодвинули от корыта и Лугинин, как внук своего деда, с деловой хваткой — наведет порядок. Производство требовало реставрации, народ во время управления Крысятникова — уменьшился. Тот, без зазрения совести — переводил из уральских заводов приписных сотнями на свои заводы, но налоги за них продолжали платить из прибыли Лугининских заводов.

Тогда же на Урал приехал средний брат из трех наследничков — Ларион. Названный так в честь деда, он, казалось — перенял от него и деловую хватку и интерес к делам. Сразу же объехал все заводы, неоднократно приезжал в Сатку. Перевел крестьян из купленных в Центральной России имений на уральские предприятия. Затеял ремонт заводов, сплавляся на полубарке с железом от Златоуста до Новой Пристани, всячески вникал в управление.

«Сподобил Господь!» — крестился с облегчением Корепанов. А от старшего, Ивана, служившего в столичной гвардии — только вексели к оплате приходили, за карточные долги. Ларион вексели отсылал обратно и грозился лично приехать в столицу. Начистить рыло старшему брату. А в 1794 году — расшибся насмерть, объезжая дикую лошадь. Злой рок висел над семейством Лугининых! Корепанов, знающий о некоторых сомнительных делишках старого Лариона — считал это карой божьей.

После смерти Лариона всё окончательно покатилось под откос. Иван не только не хотел вникать в нужды производства, но и безжалостно требовал ещё и ещё денег. Доходило до того, что люди в Златоустовском заводе голодали. Приходилось делиться с ними продовольствием, посылая помощь из Саткинского и Миасского завода. Заводское население прозябало в бедности, еле сводя концы с концами, кормясь со скудных участков.

В этом году, с лета — стали приходить тревожные вести. Иван — продувшись в пух и прах, наделав долгов — попытался выправить свое положение продажей заводов. Заводы Лугининские, хоть пришедшие в упадок в следствие пренебрежения владельцем — представляли их себя лакомый кусок. На который коршунами слетелись желающие. От бывшего управителя Златоустовского завода купца Ахматова, отставного майора Хрущева — до немца Кнауфа, гольштейнской кильки. Так уроженца города Киль герцогства Гольштейнского прозвали московские купцы, из веку недолюбливавшие немцев. И было за что…

Перед продажей завода Лугинин вознамерился в последние месяцы владения выжать их них всё, что возможно. Возложив сие на Корепанова, которому деваться было попросту некуда. Теплилась надежда, что новые владельцы оставят его управляющим, но это всё зависело от того, кто приобретет заводы. Если Ахматов, с которым Николай неоднократно имел деловые сношения, когда тот пребывал управляющим Златоустовского завода — то надежды были обоснованны. Коли отставной майор Хрущев — вилами по воде писано. В случае продажи завода Кнауфу — можно было сразу паковать нехитрый скарб, за годы работы Корепанов ни денег не накопил, ни хозяйством не обзавелся. И ещё Лугинин, не обращая внимания на слезные прошения Николая, с просьбой составить ему рекомендательное письмо для дальнейшего трудоустройства — лишь требовал денег.

Завернувшись в длинный, санный тулуп, как в кокон, запахнув полы — Корепанов с тоской вспоминал, как он познакомился с нынешним владельцем. Как он принял его за недалекого деревенского старосту и оскорблял в присутствии поверенного в делах купца Губинина и не ждал от предстоящего Рождества ничего хорошего. Битым бы с этого праздника не уехать — и то хорошо.

Невесел был и сотник Пантелей. Присланное письмо от атамана повелевало ему отныне быть в ведение нового сотника — Сергея. Столь быстрая карьера Сергея подразумевала покровительство и протекцию в верхах. А само письмо оставило в недоумение, коли сотником отныне Сергей, куда ему? В отставку? Десятником? Сам Сергей, его ухватистость и решительность Пантелею понравились. Перед ним, как перед сотником — держался без подобострастия, но с уважением. И вел себя как верный боевой товарищ, разумеющий службу и субординацию.

Думать о том, что Сергей подсидел его — было неприятно и сотник гнал от себя эти мысли. Но, битый жизнью и наученный опытом — ничего не исключал. На душе было неспокойно. Один из купцов, прознав, что они едут в деревню — всучил купцу заказанный деревенскими и привезенным ему намедни кофе в зернах, четыре пуда. С наказом привезти от них оплату. Сотник, и сам любивший кофе, однако пивший нечасто — приобрел у купца мельницу ручную, решив, что будет рождественский подарок новому сотнику. «Будь что будет» — решил Пантелей.

А пономарь Савва просто и незатейливо наслаждался тем, что вырвался из завода, хоть на Рождество. Казалось бы — живи и радуйся, батюшка приблизил к себе, и хоть не осыпал милостью, но всячески содействовал в продвижении в церковной иерархии и намекал, что то ли ещё будет. Только вот причиной этой приязни батюшки была симпатия его старшей дочери к несчастному сироте Савве. Поповна, засидевшаяся в девках — была страшна как первородный грех. С рябым после оспы лицом, на котором словно черти горох колотили. С крупными лошадиными и пожелтевшими зубами, траченными черной гнилью. От дорогого китайского чая и сахара, не переводившихся в поповском доме. Вдобавок, поповна хоть и была ростом с пономаря, но при этом в три раза шире.

Так что когда она зажимала несчастного Савву на конюшне — у него не было шансов. Бился аки птичка божия из клетки, но всё было тщетно. С обреченностью понимал Савва, что добром это не кончится, оженят его, как пить дать. И согласия не спросят. Подумывал уже в монастырь убежать даже. Но хитрый поп, предвидя такое развитие событий — не спускал глаз с Саввы и всем дворовым людям то же самое наказал. А Савва готов был не только в монахи постричься, а и в далекие земли податься, к язычникам, кои погрязли во грехе. Слова божьего не ведают и пропитание для живота своего добывают тем, что умерщвляют своих соплеменников, тем и питаются. Такие истории он слышал от инженеров, с которым часто общался, те ему даже книги читать давали, страсть как завлекательные, не то что церковная литература. Даже такие страсти пугали меньше, чем предстоящая свадьба с поповной.