Дорога перемен - Йейтс Ричард. Страница 3

Перед дверью Фрэнк остановился и осмотрел свою руку в розовых пятнах — ничего, а то уж боялся, что изгрыз до мяса. Потом одернул пальто и по ступенькам взошел в грязноватую комнату, где неприятно яркие пятна света от голых лампочек под высоким потолком перемежались глубокими тенями; там и сям стояли группки размалеванных «лауреатов» и землистых посетителей. Эйприл здесь не было.

— Нет, я серьезно, — говорил кто-то. — Ты понял или нет?

— Да черт-то с ним, все равно это классная потеха, — отвечал другой.

Режиссер, окруженный скудной горсткой нью-йоркских друзей, жадно затягивался сигаретой и качал головой. Шеп Кэмпбелл, усеянный бисеринами пота, все еще держал автомат, но уже явно очухался; он стоял возле лебедки занавеса и свободной рукой обнимал свою маленькую встрепанную жену — оба демонстрировали решимость посмеяться и обо всем забыть.

— Фрэнк! — Привстав на цыпочки, Милли Кэмпбелл окликнула его через рупор ладоней, словно старалась перекричать многолюдную и шумную толпу. — Мы ждем вас с Эйприл! Дербалызнем?

— Ладно, через пару минут! — ответил Фрэнк и подмигнул Шепу, взявшему автомат «на караул».

В уголке подручный гангстер разговаривал с зареванной пухлой девицей, которая в первом акте опоздала на выход, из-за чего в спектакле возникла полминутная дырка. Сейчас девица бодро колотила себя по голове и приговаривала:

— Оссподи! Убить меня мало!

— Ей-богу, это классная потеха, — бубнил гангстер, опасливо размазывая по щекам вазелин. — Сечешь? А в таких делах оно самое главное.

— Извините… — Фрэнк протиснулся к двери гримерной, которую вместе с другими актрисами занимала его жена.

Он постучал и, вроде бы услышав «войдите», осторожно заглянул в комнату. Эйприл была одна; сидя навытяжку перед зеркалом, она снимала грим. Прежде чем повернуться к мужу, она сощурила воспаленные глаза и послала ему слабое подобие поклонной улыбки:

— Привет, ты уже готов?

Фрэнк закрыл дверь и сотворил мину, которая должна была передать его любовь, сочувствие и юмористическое отношение к провалу; он собирался чмокнуть жену и сказать: «Знаешь, ты была великолепна». Однако что-то неуловимое в ее позе говорило о том, что лучше ее не трогать, а заготовленная похвала будет совсем не к месту и прозвучит снисходительно или по меньшей мере наивно, сентиментально и чересчур серьезно.

— Да, кажется, триумф не случился. — Не зная, чем занять руки, Фрэнк небрежно кинул в рот сигарету и звучно щелкнул «Зиппо».

— Похоже на то, — ответила Эйприл. — Сейчас я буду готова.

— Все нормально, не спеши.

Фрэнк сунул руки в карманы и уставился на ботинки, в которых поджались усталые пальцы. Может, все-таки стоило сказать: «Ты была великолепна»? Дежурная фраза, но все же лучше того, что он ляпнул. Предстояло еще выдумать, что говорить потом, но сейчас в голове крутилась лишь мысль о двойном виски, который он выпьет в компании Кэмпбеллов. Глянув в зеркало, Фрэнк сжал челюсти и слегка наклонил голову, чтобы лицо казалось уже и внушительней, — вид, который он с детства придавал своему отражению и который никогда не удавалось ухватить фотографам, но вздрогнул, заметив, что за ним наблюдают. В зеркале он увидел неуютно пристальный взгляд жены, через секунду сместившийся на среднюю пуговицу его пальто.

— Окажи мне услугу, — попросила Эйприл. — Дело в том… — Казалось, из последних сил она старается, чтобы голос ее не дрожал. — Понимаешь, Милли и Шеп хотели где-нибудь посидеть. Скажи, мы не можем, ладно? Мол, надо отпустить няньку или что-нибудь такое.

Не вынимая рук из карманов и ссутулившись, Фрэнк на негнущихся ногах прошелся по комнате, точно адвокат из пьесы, обдумывающий деликатную закавыку в деле.

— Знаешь, я уже сказал, что мы идем. Только что столкнулся с ними за кулисами.

— Да? Ну так скажи, что напутал. Делов-то…

— Слушай, не надо так. Я подумал, дерябнуть будет совсем неплохо, вот и все. Теперь как-то невежливо отказываться, а? Согласись?

— То есть ты не скажешь. — Эйприл закрыла глаза. — Ладно, тогда я сама. Премного благодарна.

В зеркале ее голое, блестящее от кольдкрема лицо казалось сорокалетним и измученным физической болью.

— Да погоди ты. Не заводись, а? Я же не сказал, что не пойду. Просто они сочтут это ужасной грубостью. Это уж так. И я тут ни при чем.

— Ладно, если хочешь, иди с ними, только дай ключи от машины.

— Ну вот, начинается! Почему ты всегда…

— Слушай, Фрэнк… — Эйприл не открывала глаз. — Я никуда ни с кем не пойду. Мне нездоровится, и я…

— Хорошо. — Фрэнк попятился, выставив перед собой дрожащие руки, точно рыбак, сосредоточенно демонстрирующий длину небольшой рыбы. — Все, все. Извини. Я скажу. Сейчас вернусь. Извини.

Пол под ногами гулял, будто палуба корабля, когда он прошел в закулисную часть, где какой-то человек фотографировал узкопленочной камерой со вспышкой («Замерли!.. Чудненько… чудненько…»), а актер, игравший отца Габриэллы, уговаривал пухлую девицу, которая, похоже, опять нацелилась плакать, что нужно просто вычеркнуть этот вечер и больше ничего.

— Ну что, вы готовы? — спросил Шеп Кэмпбелл.

— Боюсь, нам придется свалить. Понимаешь, Эйприл обещала няньке вернуться пораньше, и вот надо…

Физиономии супругов огорченно вытянулись. Милли покусывала нижнюю губу.

— Вот те на! — сказала она. — Что, Эйприл шибко переживает? Бедняжка…

— Да нет, она ничего. Дело не в том, правда. С ней все нормально. Просто нянька ждет, и вот…

За два года их приятельства это была первая подобная ложь, и троица, глядя в пол, прошла через ритуал натужных улыбок и пожеланий спокойной ночи, но всем было паршиво.

Эйприл ждала мужа в гримерной, приготовив любезную светскую улыбку для любого встречного «лауреата», однако им удалось ни с кем не столкнуться. Через боковую дверь они выбрались в пустой гулкий коридор и все его пятьдесят мраморных ярдов, исполосованных лунным светом, шли молча, не касаясь друг друга.

Темнота пахла школой — карандашами, яблоками и конторским клеем, отчего у Фрэнка сладко защипало в глазах и он увидел себя четырнадцатилетним, когда жил в Честере, Пенсильвания… нет-нет, в Энглвуде, Нью-Джерси, и все свободное время планировал путешествие поездом на Западное побережье. В железнодорожном атласе он изучил варианты пути, неоднократно отрепетировал, как будет держаться в бродяжных джунглях (учтиво, но при необходимости даст в морду), и в витрине военного магазина полностью подобрал свой гардероб: джинсы и куртка «Ливайс», рубашка хаки с погончиками, высокие ботинки со стальными набойками на каблуках и носах. Отцовская старая фетровая шляпа, изнутри проложенная свернутой газетой, отлично держалась на голове и была хорошим мазком в образе «честная бедность», а все необходимое в путешествии умещалось в рюкзак, который был искусно укреплен клейкой лентой, заодно скрывавшей бойскаутскую эмблему. Наиприятнейшей особенностью плана была его абсолютная секретность, сохранявшаяся до тех пор, когда в школьном коридоре он, поддавшись порыву, пригласил в попутчики жирного Кребса, которого в то время считал своим лучшим другом. Тот опешил: «Чего, товарняком? — а потом загоготал: — Ну ты даешь, Уилер! Интересно, далеко ли ты уедешь? Как это тебе втемяшилось? В кино, что ли, подглядел? Знаешь что? Хочешь, скажу, почему все считают тебя придурком? Потому что ты придурок и есть, вот почему!»

Знакомые запахи разбередили душу, и Фрэнк, взглянув на бледный профиль жены, допустил ее грустное детство в орбиту своих ностальгических воспоминаний. Такое бывало не часто, поскольку ее сухие рассказы не давали повода сентиментальничать («Я всегда знала, что всем на меня плевать, и ни от кого не скрывала, что мне это известно»), но сейчас школьные ароматы напомнили один случай, когда посреди урока у нее начались месячные, ошеломившие своей внезапностью и обильностью. «Сначала я как дура просто сидела, а потом было уже слишком поздно», — рассказывала Эйприл. Фрэнк представил, как она выскочила из-за парты и бросилась вон из класса, а тридцать мальчиков и девочек в немом удивлении смотрели на красное пятно, размером с кленовый лист, на заду ее белой полотняной юбки. В кошмарной тишине коридора она мчалась мимо дверей, за которыми бубнили ученики, роняла и подхватывала учебники и вновь бежала, оставляя на полу след из аккуратных кровавых капелек. Она подбежала к медкабинету, но войти побоялась и другим коридором полетела к пожарному выходу, где стянула и повязала на поясе свитер; послышались чьи-то шаги, и она выскочила на залитую солнцем лужайку, но домой шла медленно, с высоко поднятой головой, чтобы всякий, кто выглянет из сотни окружающих окон, подумал: ученицу в обычно повязанном на бедрах свитере отправили с каким-то обычным школьным поручением.