Добрые соседи - Ланган Сара. Страница 46

Здесь пахло чистотой. Дезинфекцией. И слегка гарью.

Открытый простор первого этажа заставил ее сердце забиться сильнее. Здесь не спрячешься. А поймают — быть беде. Могут посадить. Посадят и Арло — дети попадут в приемную семью.

Сердце так и колотилось. Пыталось выскочить наружу. Гупешка брыкалась.

Герти медленно пошла вперед. Через открытое пространство. Мимо аккуратно примагниченных к холодильнику рождественских фотографий семейства Шредеров — за двадцать с лишним последних лет. Красные свитера, синие, зеленые — всегда на всех одинаковые. Мимо раковины, почему-то почерневшей. Мимо дубового обеденного стола, которым Рея очень гордилась. На столе неубранные тарелки, прилипшие крошки. Похоже, что разлито молоко — его никто не вытер. Оно попортило дерево.

Герти вышла в коридор. Отсюда видно двор перед домом. Ее собственный домишко с облупившейся краской, с раскиданными перед ним ржавыми игрушками. Настоящая халупа. Они не занимались домом. Она никогда не видела свое жилище в таком ракурсе, и ей стало так стыдно, что она просто отвернулась.

Пошла вверх по лестнице. Скрип-скрип. Из спален доносились какие-то звуки. Элла и Фрицик. Где они? Застукают ее?

Скрип-скрип-скрип.

До самого верха. В конце длинного коридора — главная спальня. Рядом другая, поменьше. Одна дверь приоткрыта. Герти заглянула. Элла Шредер сидела на полу, обхватив подушку руками и коленями. Очень сосредоточенно смотрела «Баффи — истребительницу вампиров», хотя на экране были почти одни сплошные помехи.

Герти потрогала соседнюю дверь. Не заперто.

Фрицик — телом уже взрослый, так что это выглядело неловко, — лежал поверх одеяла в одних лишь свободных голубых трусах и крепко спал. Экий самодовольный вид у этого метателя кирпичей. Потенциального детоубийцы. Прежде чем выйти, Герти заметила кое-что. Темное круглое пятно. Он во сне замарал постель.

Рядом со спальней Реи и Фрица — еще одна комнатка. Здесь раньше жила Шелли. Дверь не поддавалась. Ее что-то держало. Герти нагнулась — живот вжался в колени, — просунула руку под дверь, отодвинула какой-то ярко-розовый предмет одежды.

Открыла.

Зажала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть.

Ореховый комод перевернут, лежит на боку. Зеркало сорвано со стены, разбито — осколки усыпали стопку трусиков-«неделек», купальников и махровых полотенец. По стенам долго молотили кулачками, осталось множество вмятин. Рея? Шелли? Фрицик? Фриц? Кто все это натворил?

Господи боже мой — а может, они все вместе?

Герти открыла ящики стола: пусто, все вывалено на пол. Заглянула под кровать, под матрас. Ничего, только одежда и старые домашние задания, тут и там — колечки для ключей, стеклянные шарики или рисунки углем или пастелью. Заглянула в платяной шкаф, в самую глубину. И там ничего.

Герти двинулась в родительскую спальню. Комнату Реи. Комнату Фрица. Повернула ручку. Она своими глазами видела, как Рея и Фриц уехали, но все равно боялась, что они здесь, ждут ее. Молотят по стенам и хлебают красное вино, пока дети их прячутся в жарких комнатах.

В центре стояла большая двуспальная кровать, два толстых отдельных матраса. В середине обоих под многолетним давлением тел образовались выемки. Даже очертания различались, хотя сверху было наброшено покрывало. Рея справа, Фриц слева. А между ними — больше полуметра. Обстановка скудная.

Герти вошла. Воздух застойный, запах человеческих тел. И пота.

Босые ноги ступили на синий персидский ковер. Здесь было страшно. Вообще в этом доме. А снаружи он казался таким красивым. Она открыла тумбочку Реи. Ничего, только старые книги. Никаких детских писем — признаний в вечной любви. Ни украшений, ни антигистаминов. Даже вибратора нет. Открыла тумбочку Фрица. Только четки в футляре, от которого пахло дешевыми духами. В изножье домашние туфли, носками строго на дверь.

Выдвинула ящики комода. Ничего необычного. Даже ничего интересного.

Она пошла к выходу из общей спальни Шредеров, и тут входная дверь раскрылась шире.

Кто-то зажег свет.

Интервью из сборника Мэгги Фицсиммонс «Край: Происшествие на Мейпл-стрит»

«Помню, я услышала, что девочка упала в провал, но особого внимания не обратила. Не знала, что речь идет о моей сестре… Меня все порицают, что я даже домой не поехала, но про исчезновение Шелли мама мне сказала только через несколько дней после поминальной службы. Она не хотела, чтобы я возвращалась. Я же училась. Маме было важно, чтобы я побыстрее сдала зачеты и окончила учебу досрочно, как и она в свое время. Она считала это моей основной задачей. Остальное неважно… Мама была неплохим человеком. Никогда меня не била. Только обнимала… Она нас растила одна. Отца будто и не было. К Шелли она, пожалуй, относилась строже, чем к другим, можно даже было подумать, что в процессе воспитания она изобретает искусственные проблемы, чтобы потом их решать, но я тогда это так не воспринимала. Мне казалось, мама очень заботится о сестре. Видимо, многое изменилось после моего отъезда. Мне даже сейчас тяжело слышать про нее такое. Для меня это доказательство того, что она была серьезно больна, но старалась изо всех сил, чтобы мы этого не заметили».

Гретхен Шредер

Общественный колледж Нассау

31 июля, суббота

Кафедра английского языка. Нужно проставить оценки за первый семестр летней школы, плюс еще какое-то там заседание в связи с новыми сотрудниками, которые выйдут на работу осенью. Все это время Рея продолжала работать. Чтобы не лишиться рассудка. Работа — единственное место, куда еще не простерся мрак.

Впрочем, и это менялось, потому что она не смогла вспомнить, чем занималась последний час, пока сидела здесь и думала о девочке на полу туалета и о последних невнятных кадрах «Черной дыры» — куда можно попасть из сияющего центра этой сингулярности: в путешествие во времени? В рай? В ад? — и о том, как сильно она желает Герти и всему ее семейству поскорее сдохнуть.

В дверь ее кабинетика постучали. На пороге со скорбным видом стоял заведующий кафедрой. Что было, вообще-то, странно. Обычно вид у него жизнерадостный, как у плюшевого медведя или пьяницы.

— Привет, Аллен! — поздоровалась она.

Сорокадвухлетний Аллен окончил какой-то заштатный университетик на юге, который все называли Южным Гарвардом.

— Можно с тобой поговорить? — осведомился Аллен.

Она поморщилась, убрала ноги с его пути. Колено здорово распухло. Она его постоянно теребила, смещала чашечку — порвала все образовавшиеся внутри рубцы. Указала на пустоту второго стула:

— Пусть устрицей будет тебе мой кабинет.

Он кивнул; лицо красное, дыхание учащенное.

— Очень смешно. Слушай. У меня тут проблема. — Аллен положил на стол папку, открыл, вытащил что-то знакомое.

Рея вспыхнула еще до того, как успела рассмотреть: вспомнила что-то, хотя суть этого чего-то от нее и ускользала.

— Это работа Мигеля Сантоса. Он пришел ко мне вчера…

— Выходит, он лжет. Пропустил вчера занятия. Якобы по болезни, — заметила Рея.

— Ты правда дала ему прозвище Спиди Гонзалес?

Щеки у Реи запылали. Да, было такое, на прошлой неделе. Он тогда посмеялся. Как и остальные студенты.

— Я что, похожа на полную идиотку?

— Ясно. То есть нет. Очень рад. А еще правка. Вся эта правка. — Он поднял работу повыше. Запыхтел пуще прежнего. — Вот это что такое?

— Аллен, я увлеклась. Прошу прощения. Я с ним поговорю. — Произнося эти слова, она верила в собственную искренность. Всецело.

— Мне кажется, тебе нужно оставить работу. Я найду тебе замену до осени. Ты слишком рано вернулась. — Он все произнес скороговоркой, и Рея поняла, что именно эти слова и висели у него на языке с самого начала. Он угнездился в них, как вот людям случается угнездиться и застрять в определенной должности.

Рея поджала губы. Пожевала их изнутри и только потом заговорила: