Служу Советскому Союзу 4 (СИ) - Высоцкий Василий. Страница 39
Он покачнулся. Уперся рукой о столешницу. Его речь стала сбивчивой, язык вялым.
Похоже, что начало действовать.
– Вот поэтому я и хочу разрушить СССР, хочу растоптать так, чтобы... В общем, чтобы... Пусть придут англы, они знают, как управлять... У них эффективно всё. Они могут... Могут...
Ещё раз покачнулся и попытался пробить мою защиту взглядом. Снова не получилось. А я не смог сдержать ухмылки. Да, у меня тоже шумело в голове, но я-то был в лучшем положении. Пусть и со связанными руками, но в лучшем.
– Что ты... Что ты сделал со мной? Что это? Что...
– Не только ты один умеешь подсыпать цианид калия в цыпленка тапака, – усмехнулся я уже не таясь.
Вишневский заморгал, словно пытался прогнать пелену с глаз, уставился на пистолет, сфокусировал взгляд и потянулся к рукоятке.
Глава 20
Ждать выстрела?
Да вот хреном по глупой роже!
– Замри! – гаркнул я, собрав воедино все силы и послав мощный гипнотический удар.
Рука Вишневского зависла в нескольких сантиметрах от рукоятки. Всего несколько сантиметров и…
– Возьми нож! – велел я.
Зависшая в воздухе рука дернулась вправо и потянулась к лежавшему возле селедки ножу. Остроту этого ножа я успел уже оценить со своего места – куски хлеба были нарезаны так филигранно, как будто их строгали на слайсере.
Пальцы Вишневского сжались на рукояти. В его глазах я видел злобу и ненависть. Он успел понять, что это не я попался в ловушку, а он. Это не он охотник…
Его губы подергивались, пытаясь что-то спросить, но мне было не до разговоров. Я тоже не мог держать его вечность в таком состоянии… Да и осталось ему всего ничего…
– Режь веревку!
При гипнозе самое главное – давать минималистичные задания. Такие, которые можно было бы сделать при обычной жизни. И командовать коротко, чтобы у загипнотизированного не возникало разбрасывания внимания. Чтобы мог акцентироваться только на команде.
Вишневский сделал два неуверенных шага ко мне. Он наклонился и ощутимо покачнулся в сторону.
Эх, как бы он не дал дуба раньше времени…
Холодная сталь коснулась кожи на кисти и мне пришлось чуть подвинуться, чтобы острие легло на волокна веревки. Дальше под напором ножа волокна начали распадаться.
Я прислушивался – не послышится ли скрип снега на улице? Но видимо сегодня Фортуна была на моей стороне. Сегодня мне повезло не только не умереть, но ещё и освободиться. Вскоре веревка расползлась, а Вишневский от усердия качнулся вперёд.
Пришлось ловить его, чтобы не рухнул на пол. Я усадил его на свой стул. Отошел к столу. Теперь мы поменялись местами. Уже он находился в плену, а я был на свободе и хозяином положения.
– Оставайся на месте! Можешь говорить, – разрешил я.
– Что… Что ты со мной сделал? – Вишневский с трудом сглотнул.
На его лбу выступили капли пота. Одна капля повисла на левой брови, готовясь сорваться вниз.
– Всего лишь отвесил «леща», – пожал я плечами. – Да, признаюсь, хотел дать пощечину возможным поборникам, чтобы нейтрализовать их на время, но… Мне попался ты. Так что я не мог не воспользоваться случаем. Уж слишком резво ты прыгнул навстречу официанту для своих якобы преклонных лет, дедушка.
– Что было…?
Слова уже давались с трудом.
– А я предупреждал, что алкоголь укорачивает жизнь, – покачал я головой. – Если бы не пил, то мог бы прожить на пару часов дольше. А так… Яд под номером одна тысяча семьсот сорок два отлично работает. Достаточно попасть на кожу и в течение одних суток жертва умирает.
– Но ты… Ты тоже…
– А я успел проглотить ампулу антидота. Да, их было зашито две. И одну я специально оставил, чтобы показать, что я в твоих руках. После такого ты не мог меня оставить на улице. А что до того, что ты хотел перетянуть меня на свою сторону… Нет, Дмитрий Вишневский, не перейду я на сторону Плохишей.
– Сволочь, – процедил Вишневский, откинувшись на стуле.
– Нет, просто Родину люблю. И это не высокопарные слова, а то, что идет из сердца. Тут моя память, тут мои предки, тут всё, что я люблю и чем дорожу.
– Дура-а-ак…
– Может быть и дурак. Но знаешь… В начале семидесятых был проведен такой эксперимент… Женщина-экспериментатор сказала учительнице самого обычного шестого класса, что будет проведен социальный эксперимент. Она рассказала, что будет изучено самостоятельное решение детей даже под влиянием негативных факторов. Не закрывай глаза, ты ещё не умер. Ты успеешь услышать то, что я скажу.
– Не надо… ты выиграл… дай умереть спокойно…
– Ага, сейчас. Чтобы ты отправился на тот свет с мыслями о том, что сделал всё правильно? Ну уж нет. У тебя будет время «на подумать» над тем, что я сейчас скажу. Так вот. Суть эксперимента заключалась в выстреле из духового ружья по одной из двух мишеней. Как мальчишка или девчонка попадает, так на мишени загорается световое пятно. Но если стреляешь в левую мишень, то тебе выпадает рубль в карман. А если в правую, то падает рубль в общую кассу класса. А рубль – это пять мороженых или семь походов в кино. Заманчиво, правда?
– Сука ты… И эксперименты сучьи…
– Нормальные эксперименты, – пожал я плечами. – Однако, была небольшая хитрость – экспериментаторы заранее зажгли на левой панели шестнадцать попаданий, мол, одноклассники выбрали забрать рубль себе. И только два световых пятна справа, мол, два рубля упали в общую копилку класса. Представляешь, какое давление оказывалось на школьников? Они были одни в комнате с двумя мишенями и видели, что большинство из класса забрали деньги себе…
– Я бы тоже забрал…
– В Америке этот эксперимент с треском провалился – дети стреляли в левую мишень, – улыбнулся я. – А вот в СССР… В СССР из тридцати только двое выстрелили в левую мишень, а двадцать восемь попали в правую. Вот ради этих людей я и хочу сохранить СССР. Не ради торгашей, думающих о сиюминутной выгоде, а ради людей, которые думают о других.
– Тварь…
– Может быть и тварь. Но я живая тварь, а ты сейчас сдохнешь. Есть какие-нибудь пожелания?
– Сдохни, гнида…
– Ну, это пожелание я исполнять не буду. У тебя посинели губы. Осталось ещё минут пять. Есть что сказать? Или так и будешь ругаться?
– Зачем что-то говорить? Ты победил… тварь…
– Ну вот, опять ругаешься.
Неожиданно Вишневский через силу раздвинул посиневшие губы в улыбке:
– А всё-таки я успел поднасрать…
– И с этой мыслью ты пойдешь на небо?
– Да… Я оказался… В России я оказался никому не нужен… Никто меня не понимал… Все считали павлином, а я… Я всего лишь хотел признания… И… И чтобы меня заметили… Я хотел заработать много денег, хотел жить так, как живут олигархи… Но я не мог… И надо мной смеялись… Поэтому я возненавидел всех… Возненавидел тех, кто просто жил и работал… Они черви, а я король… Я просто… просто родился не в то время… И они… суки…
– Да ни хрена ты не сделал. По твоей вине оказались убиты люди, но в целом страна движется в правильном направлении. Я сделаю всё от меня возможное, чтобы она и дальше двигалась также уверенно. А вот ты и тебе подобные… Знаешь, чем такие как ты опасны? Не тем, что можете убить, нет… Вы опасны тем, что разлагаете неокрепшие детские умы под видом псевдогероического антуража борцов с системой. Тем, что презираете свою страну и пытаетесь переписать её историю в худшую сторону. Тем, что пытаетесь принизить Россию и русский народ, сделать из наших людей своего рода отверженных, вынужденных стыдиться собственной истории и чувствовать себя всегда и во всём виноватыми. От вас появляются мальчики Коли из Нового Уренгоя, которые, выступая в Бундестаге, рассказывают о бедных и безвинно убитых немецких солдатах, об их неимоверных страданиях на русской земле. А я… Я хочу, чтобы мои сограждане были советскими людьми и стреляли в левую мишень.
Вишневский что-то попытался сказать, но вместо слов из его рта донеслись нечленораздельные звуки, а после показалась белая пена. Он обмяк на стуле, его голова бессильно упала на грудь. На пиджак закапали белые хлопья.