Кривой домишко - Кристи Агата. Страница 22

Меня насторожил резкий треск сухой ветки.

Глава 14

Из большой гостиной доносился приглушенный шум голосов. Я поколебался, но прошел мимо и, повинуясь какому-то импульсу, открыл дверь, ведущую на половину слуг. За ней оказался темный коридор. Внезапно одна из выходящих в коридор дверей распахнулась. В освещенном проеме появилась полная пожилая женщина в белоснежном накрахмаленном фартуке. При виде нее у меня сразу же возникло чувство покоя и уверенности, какое всегда возникает в присутствии старой доброй няни. Мне тридцать пять, а ощутил я себя четырехлетним мальчиком, надежно защищенным от всех невзгод. Нэнни никогда раньше меня не видела, но вопрос ее был чисто риторическим:

— Вы мистер Чарлз, не так ли? Заходите на кухню, я угощу вас чайком.

Кухня была просторная, светлая, с веселыми занавесками на окнах. Я сел за стоящий посередине стол, Нэнни поставила передо мной чашку чая и блюдечко с двумя пирожными. Больше чем когда-либо в жизни я почувствовал себя маленьким ребенком в уютной детской. Здесь царили доброта и спокойствие — страх темноты и ночные ужасы оставили меня.

— Мисс София очень обрадуется вашему приходу, — сказала Нэнни. — Она чересчур возбуждена сегодня. Все они чересчур возбуждены. — Это было добавлено осуждающе.

Я оглянулся через плечо:

— А где Джозефина? Ведь она вошла в дом вместе со мной.

Няня неодобрительно поцокала языком:

— Наверное опять подслушивает где-нибудь под дверями и записывает в этот дурацкий блокнот, который постоянно таскает с собой. Ей бы ходить в школу да играть со своими ровесниками. Я это говорила мисс Эдит, и она согласилась со мной, но хозяин решил, что девочку лучше держать дома.

— Наверное, он очень любит ее, — сказал я.

— Да, сэр. Он очень любил их всех.

Я несколько удивился тому обстоятельству, что чувства Филипа к своим отпрыскам так определенно относятся к прошедшему времени. Нэнни увидела выражение моего лица и, чуть покраснев, пояснила:

— Когда я говорю «хозяин», я имею в виду старого мистера Леонидиса.

Прежде чем я успел ей ответить, дверь распахнулась и в кухню вошла София.

— О, Чарлз… — выдохнула она и потом быстро проговорила: — Нэнни, как я рада, что он пришел!

— Знаю, золотко.

Нэнни нагрузила поднос кастрюлями и сковородками и отправилась в помещение для мытья посуды. Когда дверь за ней закрылась, я встал из-за стола, подошел к Софии, обнял ее за плечи и притянул к себе:

— Милая. Ты вся дрожишь. В чем дело?

— Мне страшно, Чарлз. Страшно.

— Я люблю тебя. Если бы только я мог забрать тебя отсюда…

София отстранилась и покачала головой:

— Нет, это невозможно. Мы должны пройти через все это. Но, Чарлз, как тяжело знать наверняка, что… кто-то в этом доме… кто-то, с кем я вижусь и разговариваю каждый день, является хладнокровным расчетливым убийцей…

Я ничего не мог ответить на это. Такая девушка, как София, не нуждается в пустых, ничего не значащих словах утешения.

— Если бы только знать… — прошептала она. — Больше всего меня пугает, что мы можем не узнать никогда…

Да, это действительно было страшно представить… И действительно существовала возможность так никогда и не узнать имени убийцы.

И тут я вспомнил, что хотел задать Софии один вопрос на интересующую меня тему.

— Скажи, София, а кто в доме знал об этих глазных каплях, об эзерине? То есть, первое, что они у дедушки есть и, второе, что они смертельно ядовиты?

— Понимаю, куда ты клонишь. Но это бесполезно. Об этом знали все.

— Да, конечно, вообще знали все… Но конкретно…

— Мы все знали конкретно. Как-то мы пили кофе у дедушки всей семьей. Он любил, когда вся семья собиралась вокруг него. Вдруг у него заболели глаза, и Бренда достала эзерин, чтобы закапать дедушке. А Джозефина, которая всегда и по любому поводу задает вопросы, спросила: «Почему на этикетке написано „Только для наружного употребления?“ А дедушка улыбнулся и ответил: „Если бы Бренда по ошибке ввела мне вместо инсулина эзерин, пожалуй, я бы задохнулся от негодования, порядком посинел и затем умер, потому что, видишь ли, у меня не очень сильное сердце.“ — „О-о…“ — сказала Джозефина, а дедушка продолжал: „Так что мы должны внимательно следить за тем, чтобы Бренда не перепутала лекарства и не сделала мне инъекцию эзерина вместо инсулина“. — София помолчала и закончила: — Мы все это слышали, понимаешь? Мы все это слышали!

Я понимал. Если до сих пор у меня еще оставалась слабая надежда, что убийца должен был обладать какими-то специальными знаниями, то теперь оказалось: старый Леонидис самолично подсказал убийце план действий. Преступнику не нужно было ничего придумывать — простой и легкий способ умерщвления предложила ему сама жертва.

Я глубоко вздохнул. Прочитав мои мысли, София сказала:

— Да, это ужасно.

— Знаешь, София, — медленно проговорил я, — я понял одну вещь.

— Какую?

— Ты права: Бренда этого сделать не могла. Она не могла убить старика именно этим способом… После его слов, которые вы все слышали… И все прекрасно помните…

— Не знаю. Бренда довольно глупа в некоторых отношениях.

— Но не настолько же! Нет, Бренда не могла это сделать.

София отстранилась от меня:

— Тебе просто не хочется, чтобы это оказалась Бренда, да?

Что я мог ответить на этот вопрос? Я не мог, просто не мог заявить: Нет. Я надеюсь, убийцей окажется Бренда.

Почему? Не знаю, просто я видел: Бренда осталась совсем одна против враждебно настроенной могущественной семьи Леонидисов. Было ли это рыцарством? Жалостью к слабому, к беззащитному? Я вспомнил, как Бренда сидела на тахте в своем дорогом траурном платье. Вспомнил нотки безнадежности в её голосе и выражение страха в глазах.

Тут очень кстати вернулась Нэнни и, наверное, почувствовав возникшую между мной и Софией напряженность, неодобрительно заворчала:

— Все говорите об убийствах и тому подобном. Забудьте об этом, вот мой вам совет. Вас это дело совершенно не касается. Оставьте это полиции.

— О, Нэнни… Разве ты не понимаешь, в этом доме живет убийца…

— Чепуха, мисс София. Просто не знаю, что с вами делать. Разве передняя дверь не открыта все время? Да все двери в доме открыты… Свободный вход любым ворам и грабителям.

— Но ведь это не мог быть грабитель, ведь ничего не украдено! И вообще, зачем грабителю травить дедушку?!

— Я не сказала, что это был грабитель, мисс София. Я только сказала: все двери в доме всегда открыты. В дом легко мог войти любой человек. Я лично считаю — это дело рук коммунистов. — Нэнни покивала с удовлетворенным видом.

— Но чего ради коммунистам убивать бедного дедушку?

— Ну… За всеми темными делами стоят коммунисты. А если и не коммунисты, то, по крайней мере, нечестивые католики. Блудница Вавилонская — вот кто их направляет.

И с видом человека, сказавшего свое последнее и решительное слово, Нэнни снова отправилась мыть посуду.

Мы с Софией рассмеялись.

— Старая убежденная протестантка, — заметил я.

— Да… Слушай, Чарлз, пойдем в гостиную. Там что-то вроде семейного совета. Вообще-то мы намечали его на вечер, но он начался стихийно.

— Наверное, мне не стоит влезать в ваши дела?

— Если ты собираешься когда-нибудь стать членом нашей семьи, тебе лучше заблаговременно познакомиться с ней поближе.

— А что обсуждается сегодня на семейном совете?

— Дела дяди Роджера. Кажется, ты в курсе его неприятностей. Но как ты мог подумать, что он убил дедушку? Дядя Роджер просто обожал его!

— Я подозревал не Роджера, а Клеменси.

— Только потому, что я сама подкинула тебе эту мысль. Думаю, Клеменси совершенно не расстроится, если Роджер потеряет все деньги. Скорей всего, она даже будет довольна этим. У нее странная страсть не иметь лишних денег. Пойдем.

Когда мы с Софией вошли в гостиную, громкие голоса сразу смолкли. Все посмотрели на нас.

Вся семья была в сборе. Филип сидел у окна в большом, обтянутом малиновой парчой кресле. Его красивое лицо напоминало холодную суровую маску. Он походил на судью, готового огласить приговор. Роджер пристроился на пуфике у камина. Видимо, продолжительное время он нервно ерошил волосы, и сейчас они стояли дыбом по всей голове. Левая штанина у него задралась, галстук сдвинулся набок. Великан тяжело дышал, лицо его раскраснелось. Рядом с мужем сидела Клеменси — ее миниатюрная фигура буквально утопала в огромном глубоком кресле. Отвернув лицо в сторону от остальных присутствующих, она бесстрастным взглядом изучала обои на стенах. Эдит, прямая как палка, восседала на дедушкином кресле и, плотно сжав рот, с невероятной скоростью орудовала вязальными спицами. Самыми привлекательными фигурами в гостиной были Магда и Юстас, будто сошедшие с портрета Гейнсборо. Мать и сын расположились на диване — смуглый красивый подросток с мрачным взглядом и около него, небрежно бросив руку на спинку дивана, Магда, герцогиня из замка «Три фронтона», в изысканном темном халате, из-под полы которого была аккуратно выставлена маленькая ножка в парчовой туфельке.