Чокнутая будущая (СИ) - Алатова Тата. Страница 40

Мы долгие годы оставались по разную сторону кулис — Алеша на свету, в центре внимания, а я темноте, безликая зрительница, одна из многих. Меня такое положение дел вполне устраивало, я даже не помышляла о том, чтобы приблизиться к нему, заговорить, познакомиться. Зачем? Ведь у каждого свое место, у него на сцене, у меня — в зале.

Феей-крестной выступила костюмерша Роза Наумовна, в прошлом году неожиданно остановившая меня после спектакля. «Голубушка, — сказала она, — сегодня в театре небольшая вечеринка. Почему бы тебе не присоединиться к нам». Это показалось мне неуместным, ненужным, и я попыталась объяснить ей, что буду ощущать себя крайне неловко. Однако она не слушала, ворковала, тянула меня за сцену.

И утянула все-таки.

Алеша недавно развелся и достал всех дурным настроением. Театральная семья суматошно подыскивала для него новую даму сердца, я просто была самым удобным вариантом — верная поклонница, всегда одинокая. Так начался наш стремительный роман.

Даже после замужества мое фанатское восхищение его талантом никуда не исчезло. Я смотрела, как он живет на сцене — роль была многогранная, Алеша чувствовал себя как рыба в воде, он насмехался, огрызался, влюблялся, горел страстью, пылал ненавистью. Богическая Римма не уступала ему, она соблазняла и обманывала, смеялась и плакала, предавала и страдала. По сюжету богатая женщина пригласила в свой дом бродягу, который должен был сыграть ее умершего мужа. Два жадных человека, готовых на все ради денег, самым неожиданным образом влюблялись в друг друга, но заканчивалось все трагически.

Режиссура тут разительно отличалась от классической в русской драме, актеры вели себя куда свободнее, экспрессивнее, переходили с крика на шепот, перетекали от неприязни почти в эротику, порой смотреть на них было невыносимо — как будто подглядываешь в замочную скважину.

В этот вечер я поняла, отчего Алеша так горит в последнее время: он правда застоялся в прежнем театре, исчерпал свой репертуар, а теперь на полную катушку наслаждался новым диапазоном.

Пересобрал себя заново и вернулся к зрителям во всем блеске своего таланта.

Зрители аплодировали стоя, долго не отпускали артистов со сцены, многие женщины откровенно ревели.

Это был триумф, и можно было не сомневаться: спектакль еще долго будет пользоваться бешеным успехом.

Фуршет накрыли прямо в фойе, экспериментальный театр занимал небольшое помещение на третьем этаже торгового центра, здесь было тесно, а обстановка казалась слишком будничной. Но все это было неважно, ощущение волшебства, которое мы только что увидели, никуда не исчезло.

Я стояла поодаль от других, тихо наблюдая за тем, как режиссер говорит длинную речь, как сияет Алеша, как Вадим наливает шампанского Римме Викторовне, как бледная Лиза флиртует с кем-то из артистов, как Арина тянется к тарталеткам, как незнакомые мне сотрудники театра хвалят героев вечера. Суета, болтовня, смех, в которых я потерялась.

Поймала ощущение, когда за всем наблюдаешь будто со стороны.

— Старый конь борозды не испортит, — Римма Викторовна расцеловала Алешу в обе щеки и поднесла этими словами фитиль к бомбе.

— Дорогая, — воскликнул мой муж, всегда болезненно воспринимавший намеки на его возраст, — так ты меня благодаришь за то, что я выбрал этот маленький театр?

— Почему это я вообще должна тебя благодарить? Да без меня ты продолжал бы покрываться мхом на диване.

— Да без меня ты бы не вытянула это спектакль!

— Я сыграла бы его даже с деревом!

Их обоих несло — после трех часов голого нерва, после изматывающих репетиций, после шампанского и аплодисментов.

Обомлев, все растерянно таращились на внезапно вспыхнувшую ссору, не зная, кого успокаивать первым.

— Что это было вообще в первом акте? — наступала Римма Викторовна. — Посмотри, у меня синяк на руке, зачем ты так сильно схватил меня?

— Потому что ты стояла слишком далеко!

— Это ты двигался не по схеме!

— Да потому что я артист, а не робот!

— Да потому что ты достал уже своими импровизациями!

Только режиссер оставался спокойным и расслабленным, не мешая этим двоим выпустить пар и как следует проораться.

Я отступила назад, не желая быть слишком близко к чужим зашкаливающим эмоциям, как будто меня могло задеть осколочными.

И спиной в кого-то уперлась.

— Простите… — поспешно отскочив, оглянулась и увидела Антона.

Он стоял возле стеклянной двери запасного выхода — провожал до такси сонную Сашу и только сейчас поднялся.

— О, — заметил он, глядя на скандалящих звезд. — Прямо как в моем детстве. Я вырос под их ссоры…

Весь вечер я тихонько наблюдала за Антоном издалека и, оказавшись нос к носу, запаниковала. Ноги вмиг стали ватными, во рту пересохло, а глаза забегали. Представилось, как все вокруг показывают на нас пальцем с криком: «смотрите, смотрите! Они же спят друг с другом».

— Так, — Антон встревоженно взглянул на меня, — ты собираешься во всем признаваться здесь и сейчас?

Он спрашивал просто, без упрека или нажима, но в моей голове окончательно все перебултыхалось.

— А? Н-нет.

— Тогда сделай что-нибудь со своим лицом.

«Ты просто не уважаешь меня как партнера», — кричала где-то далеко Римма Викторовна.

Как, скажите мне, я должна была сделать что-нибудь со своим лицом? Это Антон умел ловко притворяться, это Алеша был актером, а я — обычным человеком.

— Прости, — прошептала я, чувствуя себя круглой дурой, — дай мне минутку.

«Подожди, дай мне минутку» — воспоминание пронзило железным штырем в пояснице. Его рубашка под моей ладонью, тяжелое дыхание, запах на губах.

Уши заполыхали, а перед глазами все поплыло.

— Понятно, — быстро проговорил Антон и, подхватив меня под локоть, вывел через стеклянную дверь на тускло освещенную лестницу. Я шла за ним, ничего не соображая и не чувствуя своего тела.

Антон оглянулся на красный зрачок камеры видеонаблюдения, и утащил меня на пролет вниз. Так из межзаборья мы попали межлестничье.

Здесь было прохладно, панорамные окна открывали вид на замерзшую набережную. Я вцепилась в перила, чтобы обрести почву под ногами, и уставилась на зимний пейзаж.

— Дыши, — посоветовал Антон мягко. — Все нормально, не дергайся так. Скажешь Лехе, что тебе надоели их вопли.

— Ненавижу, — с высвистом сказала я, — людей, которые сначала изменяют, а потом каются. Раз уж у тебя хватило духа на такое, то молчи об этом до самой смерти. Не расстраивай ни в чем неповинных людей только для того, чтобы успокоить свою совесть.

— Понятно.

Я посмотрела на него — он стоял очень близко, но не касался меня. Внимательно за мной наблюдал.

Ну почему он такой непрошибаемый?

У него вообще нервов нет?

— Ты меня пугаешь, — сообщила я со слегка истеричным смешком.

— Ты меня тоже, — он хмыкнул. — И что это тебя в адюльтер понесло, с такой-то эмоциональностью. У тебя же на лице все написано.

— На воре и шапка горит. Повсь ава, аф шужярь аф пенгя… Жена Алеше досталась ни солома ни полено. Повезло ему.

— Когда ты волнуешься, то всегда переходишь на пословицы.

— Знаю. В школе из меня так и сыпались мокшанские премудрости. А порой и армянские.

— Что мне с тобой делать? — вдруг вздохнул Антон, и я снова устыдилась, смутилась, бестолочь же! «Эх, кулема», — говорила бабушка, и это забавное прозвище из детства вдруг успокоило меня, перестроило на смешливый лад.

— Ну, — я легко, одним большим пальцем, коснулась его ладони, — тут столько всего сразу на ум приходит.

На мгновение Антон оторопел, а потом тихонько рассмеялся.

— Ты неисправима, — заметил он. — Минуту назад глаз не могла поднять, а теперь снова бросаешься в бой? Так расскажи мне, что же именно тебе приходит на ум.

Он добавил в голос теплого бархата, пересыпал интонации перечно-пряными нотками, отчего у меня сладко затянуло под ложечкой.