Чёлн на миллион лет - Андерсон Пол Уильям. Страница 29

Он отхаркался и сплюнул. Наверное, это заменяло ему слезы.

— Мне говорили, Харальд был уже стар, — вставил Гест. — В Бравеллир его доставили в повозке, и он почти ничего не видел.

— Все равно он умер как мужчина!

Гест согласно кивнул и замолк, занявшись ужином. Они поели молча, вновь утолили жажду из ручья, потом разошлись в разные стороны по нужде. Когда Старкад вернулся к костру, Гест уже сидел у огня на корточках. Ночь вступила в свои права, Колесница Тора [21] блистала над верхушками деревьев, а выше сияла Северная звезда, будто наконечник копья. Старкад навис над костром, расставив ноги, уперев кулаки в бока, и почти прорычал:

— Слушай, ты! Слишком долго я позволял тебе ловко лезть мне в нутро. Чего ты хочешь? Выкладывай, не то разрублю тебя на куски!

Гест поднял глаза. Отблески пламени играли тенями на его лице.

— Последний вопрос, — произнес он. — Тогда все и узнаешь. Когда ты родился на свет, Старкад? Великан изрыгнул ругательство:

— Ты спрашиваешь и спрашиваешь, а сам в ответ ничего путного. Что ты за тварь такая? Сидишь на заднице, как финский колдун…

— Сидеть так, — тихо ответил Гест, покачав головой, — я научился много дальше к востоку. И многому другому научился там, только не колдовству.

— Женским повадкам, к примеру. Появился на поле битвы, когда она кончилась, а потом стоял в сторонке, покуда я дрался один против шестерых!

Гест встал, выпрямился, посмотрел на великана сквозь пламя и сказал жестко, словно вытащил сталь из ножен:

— Это была не моя война, и не по душе мне преследовать людей, от которых уже не исходит зла. — При неверном беспокойном свете, под покровом звезд и Зимней Дороги [22], вдруг показалось, что он одного роста с воином, если не выше. — Люди говорят про тебя, что хотя ты несравненен в схватке, но обречен вершить дурные дела, а то и подлые, без конца и края. Говорят, что Тор наложил на тебя такое проклятие, потому что невзлюбил тебя. Говорят также, что если ты иногда творишь добро, то по воле Одина, отца черной магии. Правдивы ли такие рассказы?

Великан охнул. Будто съежившись, он всплеснул руками и простонал:

— Пустая болтовня. Ничего более.

Но Гест не выпустил его, а продолжал топтать словами:

— Ты не брезгуешь предательством. Сколько раз ты предавал других, если посчитать за все прожитые тобою годы?

— Придержи язык! — заорал Старкад. — Что можешь ты ведать про то, каково быть нестареющим? Сиди тихо, иначе я раздавлю тебя как мотылька — да ты и есть мотылек…

— Раздавить меня не так просто, — ответствовал Гест тихо, почти нежно. — Я тоже долго живу на земле. Дольше тебя, мой друг.

Старкад, издав невнятный хрип, разинул рот. А Гест продолжал сухо, без выражения:

— В этих краях никто не ведет точный счет годам, как на Юге и на Востоке. Говорят, что ты прожил три жизни. Но это ведь ничего не значит, просто люди помнят, что про тебя рассказывали еще их деды. Скорее всего, тебе ныне лет сто…

— Я… мне кажется… больше чем сто.

И вновь Гест поймал взгляд великана и уже не отпускал. Речь была негромкой, но суровой, — хотя голос, пожалуй, чуть подрагивал, как ночной ветерок.

— Я тоже не знаю, сколько мне лет. Когда я был ребенком, в этих краях не знали металла. Ножи, топоры, наконечники копий и стрел тесали из камня и погребальные склепы складывали из камня. Вовсе не йотуны возвели усыпальницы, что стоят и поныне. Это сделали мы, твои предки, оберегая покой наших мертвых и вознося молитвы богам. Только «мы» теперь уже не скажешь. Я пережил их всех, как и многие поколения после них. Я был один — до нынешнего дня, Старкад.

— Но ты седой, — произнес воин жалостливо, цепляясь за единственное возражение, какое мог придумать.

— Я поседел еще в юности. Так бывает, знаешь ли. Других возрастных перемен не произошло. Я никогда не болел, раны заживают быстро и без шрамов. Когда зубы снашиваются, на их месте вырастают новые. У тебя так же? — Старкад дернулся и кивнул. — Разумеется, ты ведешь такую жизнь, что тебе достается больше увечий, чем мне. Я стараюсь быть миролюбивым, насколько это в человеческих силах, и осмотрительным, насколько дано страннику. Когда в страну, ныне именуемую Данией, вкатились боевые колесницы римлян… — Он помрачнел. — Все это позабыто, их войны, их деяния, самая их речь. Только мудрость сохраняется в веках. Ее-то я и ищу по всему миру.

— Послушай, Гест, — пробормотал Старкад, внезапно вздрогнув, — я вспомнил, в дни моей юности болтали о странствующем сказителе по имени Норнагест. Это не ты? Я думал, это просто побасенки…

— Порой я покидал Север на целые столетия, но рано или поздно меня тянуло домой. Последняя моя побывка здесь завершилась лет сорок назад. Я пробыл в отсутствии меньше, чем ранее, хотя… — Гест не сдержал вздоха. — Чувствую, что устал скитаться по земле под ветрами. Значит, люди помнили меня какое-то время, так?

Старкад выглядел совершенно ошеломленным.

— Только подумать, что я, я уже жил тогда! Должно быть, отлучался куда-нибудь… Правду ли сказывают, что Норна предсказала твоей мамаше, что ты умрешь, когда свеча догорит и погаснет, а ты будешь по-прежнему держать ее в руках?

— А ты веришь, — усмехнулся Гест, — что унаследовал срок жизни от Одина? — Посерьезнел: — Не знаю, почему мы двое стали такими, каковы есть. Загадка темна, не светлее той, почему все остальные обречены на смерть. Каприз Норны, воля богов? Именно ради разгадки добирался я до самых дальних концов земли — и еще в надежде найти других мне подобных. Видеть, как любимая жена сходит в могилу, а следом и дети… Однако нигде не сыскал я других, кого щадит время, и нигде не нашел ответа ни на один вопрос. Вернее, слышал слишком много ответов, встречал слишком многих богов. За рубежом взывают к Христу, но, если двинуться дальше на юг, его сменяет пророк Мухаммед, а на востоке верят в Будду Гаутаму, не считая тех мест, где считают мир выдумкой Брахмы или предлагают сонмище разных богов, призраков и эльфов, как в наших северных краях. И почти всякий, к кому я обращался, уверял, что только его народу открыта истина, а все прочие заблуждаются. Если бы однажды услышать слово, которое я ощутил бы хоть полуправдой…

— Не морочь себе этим голову, — заявил Старкад. Самоуверенность мало-помалу возвращалась к нему. — Жизнь все равно не изменишь и от судьбы не уйдешь. Все, над чем человек властен, — покрыть свое имя славой.

— Я все думал, думал, — продолжал Гест, — один ли я такой? Неужто мое бессмертие — проклятие, наложенное на меня за какую-то ужасную вину, которой я уже и не помню? Тоже вроде бы не отгадка. Странные дети рождаются не так уж редко. Чаще всего они немощные создания или уроды, но не может ли время от времени родиться жизнеспособная странность, как клевер с четырьмя лепестками? Может, мы, бессмертные, именно такой клевер? Нас, вероятно, очень мало. Да и те, что есть, в большинстве своем гибнут в войнах и от несчастных случаев раньше, чем замечают, что отличаются от других. Можно себе представить, что кто-то пал от руки соседей, когда те заподозрили в нем колдуна. Или был вынужден бежать, сменить имя, научиться скрывать свою сущность. Я, как правило, поступал именно так, редко задерживаясь длительно на одном месте. Правда, доводилось мне встречать людей, готовых принять меня как я есть, — мудрецов на Востоке или, напротив, совсем отсталых селян Крайнего Севера, — но и они не могли избавить меня от печалей, от бремени перегруженной памяти, так что, в конце концов, приходилось расставаться и с ними. А собратьев я не нашел, нигде, ни одного. Многие-многие следы я распутывал, иной раз годами, только все ни к чему. И вот, когда истаяла последняя надежда, повернул свои стопы к дому. По крайней мере, северная весна всегда молода. И тут я услышал о тебе…

Гест обошел вокруг костра и протянул руки к плечам великана.

— Моим поискам суждено кончиться там же, где они начались, — сказал он, не скрывая слез. — Теперь мы больше не одиноки, нас двое. Отсюда следует, что должны быть и другие, женщины в том числе. Будем искать их вместе, помогая друг другу, поддерживая друг друга, пока не найдем. Старкад, брат мой?