Чёлн на миллион лет - Андерсон Пол Уильям. Страница 39

И тут же была Атенаис, перебирающая струны арфы. При виде гостя она отложила инструмент и промолвила:

— Приветствую тебя, господин Кадок из дальних стран. — Голос у нее был негромкий, тщательно поставленный, едва ли менее музыкальный, чем только что угасшие звуки струн. — Вдвойне приветствую, если ты принес новости о чудесах света, желанные, как свежий ветер.

Он поклонился:

— Моя госпожа чересчур любезна по отношению к бедному страннику.

В то же время он оценивал ее неотрывно и пристально, как мог бы оценивать врага. Она расположилась на белой с золотом кушетке в платье, которое почти ничего не открывало, зато оттеняло все, что хотело оттенить. Из драгоценностей на ней были браслет, а еще подвеска и три кольца, тонкие, но изящной работы. У нее хватало ума подчеркивать не столько свое богатство, сколько индивидуальность и характер. Формы у нее были великолепными, пышными в восточном вкусе, но за этой пышностью угадывались и гибкость, и сила. А лицо он без колебаний мог бы назвать прекрасным: прямой нос, полные губы, карие глаза под ровными дугами бровей, сине-черные волосы, пышно взбитые вокруг смуглого лба и щек. И все-таки не красота сама по себе привела ее сюда, в эти покои, а знание людей, ловкость, восприимчивость, добытые опытом… очень ли долгим опытом?

Ее смех прозвенел, как колокольчик.

— Бедные сюда не попадают. Подойди, сядь, подкрепись. Давай познакомимся…

Ему доводилось слышать, что она никогда не торопится в спальню, разве что по настойчивому требованию клиента, но у таких торопливых мало шансов попасть сюда снова. Предварительная болтовня и флирт — часть удовольствия, необходимая, чтобы финальная его стадия стала незабываемой.

— Я и впрямь видел немало чудес, — объявил Кадок, — но самое дивное из всех вижу сейчас.

Позволив слуге снять с себя верхнюю одежду, он присел с нею рядом. Появилась девчушка, опустилась на колени, наполнила бокалы. По мановению пальчика Атенаис все прислужники с поклоном удалились. Она прошептала, одарив его легким трепетом ресниц:

— Оказывается, иные гости из Британии бывают более утонченными, чем можно бы ожидать, исходя из общей на их счет молвы. Ты сейчас прямо оттуда?

Он уловил остроту притворно-скромного взгляда, каким она одарила гостя, и понял, что Атенаис, в свою очередь, примеривается к нему. Если ему хотелось когда-нибудь встретить женщину, у которой на уме больше, чем на языке, — вот именно то, что надо. Следовательно…

Сердце снова дало перебой. Только выдержка, накопленная в течение столетий, дала ему возможность спокойно вернуть взгляд, отхлебнуть выдержанного вина и улыбнуться.

— Нет, — произнес он. — Я не бывал в Британии — в Англии и Уэльсе, как они теперь именуются, — уже довольно давно. И я не уроженец этой страны, хоть и назвал ее родиной, когда твоя приспешница спросила меня о том. Но я не родился там, да и ни в одной другой стране из существующих ныне. В мое последнее пребывание в этом городе мне случилось узнать о тебе. Что и заставило меня вернуться сюда при первом же удобном случае…

Она почти собралась что-то ответить, но сдержалась и просто продолжала сидеть, настороженная как кошка. Разумеется, она оказалась слишком умна, чтобы кокетливо воскликнуть: «Льстец!..» Он усмехнулся не сильнее, чем разрешил себе.

— Смею заметить, что твои… посетители… некоторые из них подметили кое-какие странности. Ты даришь им счастье или нет в зависимости от собственного расположения. Чтобы добиться подобной независимости, нужно было выдержать длительную жестокую борьбу. Ну что ж, в таком случае не согласишься ли ты на мой каприз? Каприз совершенно безобидный. Я хочу всего-навсего поговорить с тобой, и то не слишком долго. Мне хотелось бы поведать тебе одну историю. Возможно, она тебя развлечет. Ты не против?

Она не сумела, вернее, не вполне сумела скрыть, что напряжена.

— Мне, господин, на моем веку довелось выслушать немало историй. Однако послушаю и твою…

Он откинулся назад и позволил словам течь плавно. Смотрел он строго перед собой, наблюдая за Атенаис лишь уголком глаза.

— Давай отнесем это к россказням, какими моряки любят потчевать друг друга на спокойной вахте или в таверне на берегу. История тоже касается морехода, хотя впоследствии он знавал множество разных занятий. Он полагал себя обычным сыном своего народа. Да и другие думали так же. Но капля за каплей, год за годом за ним начали подмечать кое-что странное. Он никогда не болел и, более того, не старел. Жена его состарилась и, в конце концов, умерла, выросли и поседели их дети, у тех завелись свои дети и в свой срок завели собственных детей, и все платили естественную дань времени, кроме него самого. А он не менялся ни на йоту с тех пор, как вступил в свой третий десяток. Ну не удивительно ли это?

Кадок видел, что завладел ее вниманием, и даже испытал что-то очень похожее на торжество: она не сводила с него глаз.

— Сперва казалось, что его особо отметили боги. Однако ему не были дарованы никакие особые силы, и никаких примечательных подвигов он тоже не совершал. Он делал щедрые приношения, а позже, когда впал в отчаяние, советовался с самыми дорогими магами, но на него не снизошло откровение, и не было ему утешения, когда тех, кого он любил, уносила смерть. А окружающие начали мало-помалу испытывать по отношению к нему благоговейный страх, затем этот страх постепенно перешел в зависть, отвращение и, наконец, ненависть. Что такого он сделал, чтобы заслужить подобное проклятие? Разве он продал душу в обмен на такую судьбу? И во что превратился он сам — в колдуна, демона, в живой труп? Он едва избегнул соблазна покончить с собой. В конце концов власти решили предпринять расследование, и он бежал, догадываясь, что его будут подвергать допросам под пыткой, пока не замучают до смерти. Он ведь знал, что его можно ранить, и не сомневался, что, хотя легкие раны заживляются быстро, по-настоящему серьезное увечье окажется для него смертельным точно так же, как для любого другого. Да, он был мучительно одинок, и все-таки в нем не гасли свойственные молодости жажда жизни и желание наслаждаться ею, несмотря ни на что. Он выдержал паузу. Она не нарушала молчания.

— Столетие за столетием он скитался по всей земле. Случалось, и часто, что тоска пересиливала осторожность и он оседал где-нибудь, женился, заводил семью, жил, как простые смертные. Но неизменно был обречен потерять все, чем дорожил, и, прожив оседло не дольше, чем отпущено смертному, исчезнуть. А затем приходилось вновь менять занятия, выбирая по преимуществу такие, в которых появление новых лиц — дело обычное. Например, моряцкое ремесло, знакомое ему с юности. Бродя по, свету, он повсюду искал себе подобных. Неужели он один такой во всем мироздании или есть и другие, но их чрезвычайно мало? Если несчастье или злой умысел не погубили их в расцвете сил, они вынуждены, как он сам, держаться в тени. Но коли так каким образом он может обнаружить их или они его?

Еще минута молчания.

— И если его жизнь тяжка и исполнена риска, насколько же труднее была бы подобная участь для женщины! Чем прикажете ей заниматься? Ясно, что уцелеть сумели бы лишь самые сильные, самые умные. Как выжить вечно молодой женщине, как?.. Но представляется ли эта головоломка занимательной для моей госпожи?

Он отхлебнул еще вина, — может, на дне бокала найдется хоть капля спокойствия. Она смотрела вдаль, поверх его головы. На сей раз молчание тянулось долго. Наконец она вздохнула, вновь встретилась с ним глазами и неспешно сказала:

— Любопытную сказку поведал ты, господин Кадок. Действительно любопытную…

— Сказку, именно сказку, моя госпожа, чтобы позабавить тебя. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы меня упрятали в клетку как сумасшедшего.

— Понимаю. — По ее лицу скользнула тень улыбки. — Но умоляю тебя, продолжай. Удалось ли этому неумирающему когда-либо встретить себе подобных?

— Об этом еще пойдет речь, моя госпожа. Она кивнула:

— Допустим. Тогда расскажи подробнее про него самого. Покамест он остается для меня призраком. Когда он родился и где?