Идеальные - Хакетт Николь. Страница 48

Мэллори ничего не сказала. Открыв глаза, Холли перехватила ее странный взгляд. Подруга смотрела на нее так, словно изучала перекрашенную комнату, пытаясь понять, нравится ей новый цвет или нет. И Холли вдруг ощутила неловкость, какую редко испытывала перед подругой. Она поспешно отвела глаза, вперив взгляд в бокал с вином.

– Знаешь, – сказала Мэллори, поставив свой бокал на стол. – Это нормально – грустить. Или злиться. Эмоционировать как угодно. Ты не можешь реагировать на все спокойно после того, что пережила.

Холли поискала в вине то, чего найти там не могла – она это сознавала. И вновь подумала об Алабаме, вспомнила ее лицо при их последней встрече. Алабама ничего не значила для нее. Ровным счетом ничего. Она была никем и ничем. И тем не менее ее лицо теперь преследовало Холли. И грозило преследовать до конца ее жизни.

Холли подняла глаза на Мэллори. Та приободрила ее полуулыбкой, и Холли поняла, почему слова подруги – какими бы добрыми и участливыми они ни были – мало что значили для нее.

Мэллори давала ей разрешение на сомнения и колебания, на выплеск эмоций и на борьбу. Но Мэллори не знала ни того, что Холли уже через это прошла, ни того, во что это вылилось. И не только в истории с Алабамой. Холли потерпела поражение во всем. Мэллори не знала о ее переедании, о ее проигрыше в борьбе за сохранение контроля над собой. Подруге было известно о выкидыше, но она даже не подозревала о том, как Холли, согнувшись над унитазом, рыдала из-за потери ребенка, которого сначала не желала иметь. Мэллори ничего обо всем этом не знала, потому что Холли ничего ей не рассказывала. Она лгала подруге так же, как лгала всем остальным.

– Хочешь поговорить об этом, Холл? – мягко спросила Мэллори.

Ее тон был вкрадчиво-осторожным, как будто она чувствовала те вещи, которые Холли не смела высказать вслух. И Холли с удивлением вдруг осознала, что ей очень захотелось излить душу Мэллори. Ей захотелось выдохнуть весь воздух из груди и рассказать подруге все-все-все. Даже самое худшее. Правда – давящий груз, который тяжело нести в одиночку. И Холли внезапно ощутила такую усталость, что на самом деле засомневалась: а сможет ли она и дальше нести это бремя одна?

Но она уже однажды была честна – с Ником. И из-за этого, возможно, потеряла его навсегда.

Холли встретилась глазами с Мэллори. Доброта на лице подруги была невыносимой. Мэллори любила ее. Холли была в том уверена. И именно по этой причине она прошептала:

– Пока еще нет.

Глава 39

Селеста

Спустя два дня

Чикаго, штат Иллинойс

Луи накренился на один бок, пока затаскивал багаж Селесты на крыльцо. Он явно прилагал все усилия, чтобы не позволить ее огромному чемодану бить его по колену при каждом шаге. Селесте было проще – она аккуратно и с легкостью поднимала свою небольшую сумку на каждую ступеньку.

Пока Луи, топчась на коврике, возился с ключами, на нее накатило волнение. А когда муж распахнул дверь, Селеста и вовсе напряглась, пытаясь расслышать за его плечом родные голоса.

– Они, наверное, пошли на улицу, – пробормотал Луи, оставив чемодан жены на лестничной клетке.

Селеста кивнула и поспешила мимо него внутрь. Внезапно ее потребность прикоснуться к дочери стала почти нутряной – как у человека, пересекшего пустыню и впервые за все время перехода увидевшего воду. Селесту уже не заботило, захочет ли Белла ее обнять или вырвется из ее рук. Ей было наплевать, закатит ли дочка очередную истерику или встретит ее с застывшей маской равнодушия на лице. Покусала ли она в ее отсутствие всех мальчишек и девчонок в штате Иллинойс или нет. Селесте все это вдруг стало до лампочки. Все, кроме одного-единственного факта. Того, что она сможет дотронуться до Беллы – теплой, вспыльчивой, живой.

Приблизившись к кухне, Селеста, наконец, уловила бормотание голосов, которого не было слышно в прихожей. Она вошла в комнату, и ее встретили два затылка, разделенные футом в пространстве и пятьюдесятью годами по возрасту.

Мать Селесты услышала дочь раньше Беллы. Она обернулась. Сколько Селеста себя помнила, ее мать всегда носила короткую стрижку. «А-ля Джейми Ли Кёртис», – как любил шутить на эту тему Луи. Только у матери Селесты эта шутка не вызывала смеха. Она, похоже, вообще никогда не смеялась.

– Привет, – сказала Селеста, постаравшись выдавить улыбку.

Судя по выражению на лице матери, улыбка получилась неискренней. Какое еще впечатление могут произвести натужно искривленные губы? Мать толкнула Беллу, а та лишь вскинула вверх руку, как нетерпеливый бизнесмен, не располагающий временем на праздные приветствия. Селеста покачала головой. Ее мать ухмыльнулась.

Селеста подошла к рабочему столу, за которым сосредоточенная Белла горбилась над листком бумаги. Перед девочкой лежали в хаотичном беспорядке – как у художника, поглощенного творческим процессом – разноцветные карандаши. Селеста наклонилась так, что ее лицо оказалось на уровне дочкиного. Достаточно близко, чтобы ощутить тепло ее дыхания.

– Это горлышко бутылки? – спросила Селеста.

Белла наконец-то подняла глаза.

– Это бутылконос, – поправила она мать.

Селеста кивнула и притянула дочку к себе, желая обнять.

Белла на мгновение напряглась, но затем – с таким малым, но точно выверенным усилием, что Селеста едва не заплакала, – наклонилась вперед. Всего на долю дюйма, так, что ее голова ткнулась Селесте в живот. В сильнейшем душевном волнении, переполненная эмоциями, Селеста обняла дочку крепче. Хотя до конца не поняла, что ее побудило так сделать – потрясение или эйфория. А может, и то и другое.

Наконец, исчерпав свой лимит ласки, Белла спокойно разомкнула обвивавшие ее руки и опять занялась рисованием. Селеста выпрямилась, и в этот момент в дверях кухни появился Луи.

– Привет, Деб, – отсалютовал он ее матери. Та признательно кивнула в ответ. – Мне отнести ее наверх, Си-Си? – указал на ее сумку муж.

– Да, пожалуйста, – сказала Селеста, бросив на него быстрый взгляд и тут же снова обратив глаза на Беллу, уже пребывавшую в своем собственном мире. Ей показалось или дочь действительно выросла за эти несколько дней, что она провела вне дома? Удивительно, до чего же быстро все в их жизнях могло изменяться!

Протянув руку, Селеста прикоснулась к прядке дочкиных волос. Белла, всецело поглощенная рисованием, похоже, не заметила этого. Она даже не отбросила ее руку.

– Я рада, что ты вернулась, – произнесла мать Селесты, напомнив дочери, что все еще находится в комнате.

Селеста сделала глубокий вдох, стараясь уловить легкий, сладкий, «пудровый» аромат дочери.

– Это была долгая поездка, – просто сказала она.

Селеста вовсе не собиралась сократить ответ до одной четырехсложной фразы. Но она не знала, ни как объяснить, что случилось в Исландии, ни даже с чего начать.

– Я с сожалением узнала об Алабаме, – сказала мать. И, судя по тону, чистосердечно. Селеста в знак признания кивнула. – До сих пор в голове не укладывается.

Одно время Селеста винила мать в недостаточной взаимосвязи между ними. Но теперь, повзрослев, она больше не считала, что в этом виноват кто-то из них. На самом деле, чем старше становилась Селеста, тем сильней она подозревала, что ничьей вины не было – просто два человека старались, но так и не сумели стать друг другу по-настоящему близкими.

На несколько секунд установилась тишина. Ее прерывало только яростное царапанье карандаша по бумаге: Белла скрупулезно затемняла штриховкой туловище дельфина.

– Наверное, ее мужу сейчас очень трудно, – проронила, наконец, мать, и Селеста почувствовала неприятное покалывание в основании шеи.

Она посмотрела матери прямо в глаза – очень темные, почти черные. Эта темнота не выдавала ничего, ни намека на то, действительно ли Селеста услышала в ее голосе странную интонацию, или ей просто почудилось.

– Мама, – резко сев прямо, окликнула ее Белла. – Мама, посмотри.