Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса. Страница 3
А еще ниже два пункта: «В стационар для наблюдения» и «Пациентка может представлять опасность для себя и окружающих».
— Так вот почему меня тут заперли? — спросила я. — Потому что вы думаете, будто я опасна?
— Ты здесь ради своей же безопасности.
Меня раздражал монотонный тихий голос Легконожки.
— И ради безопасности окружающих, — добавила я.
Легконожка не ответила.
«Пациентка может представлять опасность для себя и окружающих».
Ненавижу, когда говорят: «Может, да, а может, и нет». Абсолютно бессмысленное выражение. В слове «может» уже подразумеваются и да, и нет. Незачем уточнять. Утверждение, будто я могу представлять опасность для себя и окружающих, само по себе означает, что могу и не представлять.
Я вздыхаю и обхожу палату вдоль и поперек. Даже если я здесь застряла, не следует забывать про упражнения. Я не хочу растолстеть. Не хочу, чтобы мускулы атрофировались. Не хочу, чтобы меня привязали к кровати и кормили насильно, как девушек с расстройствами пищевого поведения дальше по коридору. Ну, по крайней мере, мне представляется, что дальше по коридору есть такие девушки. Вообще-то, я еще не видела ни одного пациента, но иногда я слышу, как открываются и закрываются двери, как приглушенные женские голоса постепенно приближаются, а затем затихают, когда их обладательницы проходят мимо. Не раз я слышала девичьи крики, но стены слишком толстые, чтобы разобрать слова. Может, пациентки не хотят принимать лекарства. А может, жалуются на замки в дверях. (Я так думаю, что все двери заперты, как и у меня.) Или девушки возмущаются, что их вообще сюда упрятали. Они-то не пришли спокойно и тихо, как я. Разумеется, остальные пациентки находятся здесь потому, что у них на самом деле проблемы. Я в клинике по недоразумению, так что нет смысла паниковать.
Так или иначе, доносящиеся до меня звуки подтверждают, что хотя бы часть остальных пациенток (все они девушки, судя по голосам) не сидит взаперти в палате, как я. Я встаю между кроватями и выполняю несколько приветствий солнцу. Когда я была маленькая, мама часто брала меня с собой на занятия йогой, куда она ходила подтянуть живот.
Может, заключение положительно скажется на коже. Может, когда все это закончится, я окажусь обладательницей вечно молодого лица, как те жертвы похищения, которые полжизни проводят в подземных бункерах и после спасения выходят в мир с нежной кожей, не тронутой лучами солнца. Может, мое идеальное лицо станет символом выживания, знаком солидарности с похищенными девушками, своего рода униформой: нас всех держали взаперти против нашей воли.
Впрочем, я не собираюсь здесь надолго задерживаться. Я же говорю, это просто недоразумение.
Восемь шагов. Поворот. Семь шагов. Поворот. Я бы предпочла двигаться вдоль стен, будто нарезая круги в спортзале, но мешают кровати.
Доктор Легконожка не пользуется второй кроватью. Не в том смысле, чтобы спать на ней или вроде того, но когда она приходит побеседовать со мной, то приносит с собой складной стул и садится в центре комнаты, спиной к пустующей кровати, а я устраиваюсь на той, где сплю. Может, Легконожка не хочет сидеть на кровати, дабы сохранить официальный тон общения. Мы с ней, в конце концов, не соседки по комнате в студенческом общежитии. Она не Агнес.
Агнес даже не знала, что мы с Джоной мутили. Имя у него, как и у меня, библейское, в честь Ионы, но это не показатель: мы с ним не Библию вместе изучали. Впрочем, если подумать, в Библии такого тоже хватает.
Я смотрю в окно. Закат и рассвет здесь выглядят одинаково. Расползается туман. Повсюду, куда ни глянь, растут секвойи. Сгущаясь, туман оседает на ветвях, и капли падают на крышу. Похоже на дождь, но настоящего дождя нет.
Я говорила, что вижу из окна только кусты, но это неправда. На самом деле мы посреди леса.
Сначала я соврала.
три
Вот что я запомнила, когда меня сюда привезли (с тех пор я не выходила из палаты, так что больше ничего не знаю).
Здание трехэтажное, и я на третьем. Лифта здесь нет; по крайней мере, меня к нему не приводили. Я поднималась по лестнице за мужчиной с планшетом. Стены на лестнице такого же рвотно-зеленого цвета, как и в палате.
Когда мы шли мимо второго этажа, я слышала крики. Не вопли, а нечто вроде гомона, который доносится из класса, полного непослушных детей. Еще так шумят подростки, толпящиеся в кафетерии (ведь здесь наверняка есть столовая).
Первый этаж: регистратура, приемный покой, экстренная помощь, кабинеты.
Второй этаж: столовая, учебные классы (или вроде того).
Третий этаж: длинный коридор с закрытыми дверьми, за которыми, надо думать, находятся палаты пациентов. Интересно, внутри они одинаковые или разные? Например, в зависимости от причины, по которой человека сюда положили.
Возможно, здесь есть и подвал, но, кажется, в Калифорнии подвалов не делают из-за угрозы землетрясений. К тому же здание как бы встроено в скалу, так что для подвала пришлось бы долбить дыру в подножии. Слишком хлопотно для такого учреждения.
Сразу видно, что это не одна из тех построек, которые в прошлой жизни использовались для других целей. Знаете, как больницы превращаются в пансионаты, потом в тюрьмы, а потом в дорогие апартаменты, потому что у здания «крепкая основа»? Но здесь не тот случай. Дом спроектирован именно как клиника. Для чего еще пригодится длинная трехэтажная коробка, встроенная в скалу?
Мое окно обращено к лесу, но готова поспорить, что окна с другой стороны здания выходят на Тихий океан. Не уверена на сто процентов, но вроде бы иногда я чую солоноватый морской воздух.
Интересно знать, кто додумался построить здесь клинику. Здание уродливое, но вот места больше подходят для высококлассного курорта, где городские богачи тратят тысячи долларов, чтобы отдохнуть и расслабиться, будто не подозревая о том, что миллионы людей отдыхают и расслабляются совершенно бесплатно.
С другой стороны, прекрасное расположение наверняка помогает убедить таких родителей, как мои, отправить сюда детей. Так и вижу, как матери говорят дочерям: «В горах Санта-Круз просто замечательно. Ты будто на каникулах».
Так вот.
Если не покидаешь палату, окружающим приходится идти на некоторые уступки.
Уступка 1: утка.
Мне несколько раз в день предоставляют возможность сходить в туалет дальше по коридору, но в комнате все равно есть утка — «на всякий случай». Вообще-то, я даже предпочитаю пользоваться ею: так я хотя бы сама решаю, когда удовлетворять свои физические потребности. Считается, что пользоваться уткой унизительно, но я не соглашусь. Есть своеобразная роскошь в том, чтобы писать не сходя с кровати. И в том, что за тобой убирают другие. Даже смывать самой не нужно.
Уступка 2: еда.
Мне приносят еду на подносе три раза в день. Наверное, блюда те же самые, что дают в столовой другим девочкам, которых не считают «опасными для себя и окружающих». Думаю, можно с уверенностью сказать, что никто не выбирает время приема пищи; скорее всего, режим питания строго соблюдается вне зависимости от того, в палате ты ешь или в столовой. Сегодня утром мне принесли хлопья «Чириос» с медом и орехами, ну или дешевую подделку под «Чириос». Я хотела было сказать, что ненавижу мед, но вряд ли мне предложат меню. Этим летом Джона завтракал хлопьями «Чириос» почти каждый день, хотя, по нашим подозрениям, столовая общежития тоже закупала дешевую подделку, что Джона считал безобразием, если учесть, какую сумму родители платят за летнюю школу. Может, тут за продукты отвечают те же поставщики, что и в общежитии, где я раньше жила. Но даже хлопья из внешнего мира не способны создать иллюзию того, что у нас тут все нормально.
Джона, где бы он ни был, и сейчас, наверное, завтракает хлопьями «Чириос».
Уступка 3: одежда и мытье.
В палате нет шкафа. Нет вообще никакой мебели, кроме двух кроватей. Мне через день приносят смену одежды. Ткань тоньше бумаги, и штаны держатся благодаря коротеньким завязкам, которые приходится затягивать двойным узлом на талии. Думаю, одежду тоже специально так спроектировали, чтобы ее не удалось использовать в качестве оружия. Завязки на штанах слишком маленькие, их даже вокруг шеи не обернешь, чтобы удавиться. Пожалуй, при большом желании можно обмотать шею штаниной и затянуть потуже. Но тогда тебя найдут голой по пояс, а это даже хуже, чем сидеть взаперти.