И.С.Т. (СИ) - "shizandra". Страница 44

— Знаешь, вообще очень многие авторы, как современные, так и древние, пытались описать грань дружбы-любви. Ту, которая еще не пошлая похоть, но уже пересекла рубеж обычной теплой привязанности. Это очень сложно, чудовищно сложно. Такое невозможно описать, не познав. Но к сожалению, большая часть современных авторов, пишущих об этом, либо женщины, либо геи. Ни те, ни другие это чувство, эту грань, описать попросту не способны. А это оооочень обидно, я тебе скажу. Такое чувство называют модным словом «броманс», но на мой взгляд, оно все равно не точно описывает состояние души тех, кто на этой грани балансирует. Вот как мы с тобой…

— Где-то ты явно ошибаешься. Может, в том, что описать это современные авторы не в состоянии. Женская дружба бывает порой очень странной. И часть геев с тобой тоже не согласится. Особенно те, которые до встречи с кем-то единственным предпочитали противоположный пол. Но думать мне лениво, — Ваня, с первого дня в Институте откликавшийся на Айвена, потянулся и снова откинулся на лежак, щуря глаза. Странно, но солнечные очки он не любил и практически не носил. — Что касается остального — у нас будет шанс проверить. Третий курс и метатренинг. Наконец-то, — он повернулся к соседу и с улыбкой смахнул с его плеча песок, оставшийся после последнего купания.

Тот отложил книгу и сел, тут же зарываясь пальцами ног в белый песок. Мечтательный флер стек с красивого лица. Светло-серые глаза затянуло тяжелой дымкой, и он глубоко вдохнул жаркий сладкий воздух. Он часто погружался в видения. Чтоб избегать дурацких ненужных мелочей, чтоб помогать тем, кого считал своей семьей, чтоб просто сделать жизнь немного легче.

Путанные линии в туманной взвеси. Сверкающие потоками силы и тяжелыми узлами, пульсирующие мощью и волей, одна — рядом, стоит протянуть руку и коснуться и она, дрогнув, отзовется на прикосновение, как на ласку, задрожит, будто живое человеческое тело. Так восхитительно, так чувственно. Он любил свое предназначение за эту вот чувственность. Он и сам испытывал ощущение, сходное с оргазмом, когда касался этих линий-нитей-лент. Но твердо удержать в руках их мог только парень, лежащий на шезлонге рядом. Только он.

Кольнуло ревностью. Что он хочет проверять во время метатренинга?

— И что же ты хочешь проверить?

— Связи. Якоря, — Айвен отзеркалил его движение, сев напротив. — Вряд ли мы будем исключением, и крыша у нас будет ехать ничуть не хуже. Кто кого удержит? Чье запечатление истинное, а чье — тот самый броманс. — Потянулся, подушечкой пальца провел по скуле. — Анж, а тебе не страшно?

Боль на мгновение исказила красивое лицо, и парень всем собой обнял собеседника, оплетясь вокруг руками, ногами, лицом зарываясь в шею. Не страшно? Страшно. До удушающей паники. До ночных тихих истерик страшно. Потому что то, что он видит — уничтожит их. Разорвет. Раскидает по миру. Не позволит быть одним целым. Единым целым. Организмом, понимающим и чувствующим без слов и признаний. Без ненужных объяснения.

Он задыхался от этого чувства. И не мог остановиться. Даже здесь и сейчас на залитом солнцем пляже посреди теплого океана.

— Страшно, Айвен… страшно… я боюсь что у меня отберут тебя… что не станет рядом Санады, что наш прекрасный Матей отчалит в какой-нибудь другой филиал и мы никогда больше не увидимся.

— Ты знаешь, что процент ошибки на нашем уровне — больше половины. Не знаю, что ты видишь, но это пока еще одна из вероятностей, — Айвен несильно его сжал, но даже такого усилия хватило, чтобы почувствовать себя как в тисках. Медведь сибирский… — Что бы кто ни говорил — мы уже группа. Метатренинг просто должен все расставить по местам. Не грузись. Впереди лето.

— Я это вижу, Айвен, уже четвертый месяц вижу, — зашептал ему на ухо Анжей. — Не говорил, потому что сам так думал. Но что-то меняется. Не наши вероятности, другие, чьи-то, и наша вероятность становится все материальней, четче. Аххх… — он выгнулся, пальцами впиваясь в его плечи, запрокидывая голову. Ему нравилось так. Сильно. Чтоб тело ощущало не просто реальность происходящего, чтоб несло на себе отпечаток сбывшегося.

— Нет, не так глубоко, — Айвен подхватил его, с силой вжавшись губами в шею. Он не видел того, что было перед глазами Анжея, но на уровень вслед за ним провалился мгновенно. — Остановись. Еще рано, ты еще не можешь это контролировать. Убью Матея, чем еще он тебе голову задурил?!

Здесь прохладней, а ветер опьяняет как старое вино. Терпко. Сладко. До головокружения. Здесь песок светится призрачным лунным светом, а море почти черное. И жемчужно-серое небо.

— Я могу контролировать больше чем ты думаешь, — горько-соленый вкус. Терпкий. Сильный. Йодистый. — И Матей здесь ни при чем… я просил найти что-то для стабилизации и обретения точки возвращения. Он нашел. Я сумел заглянуть дальше… нас попытаются разбить, Айвен, а я не позволю этому свершиться. Слышишь? Я не могу позволить, чтобы тебя забрали, чтоб Санада достался какому-нибудь Рихарду, чтоб Матея отдали в Португальское отделение. Я не могу, слышишь?

— Тише, — здесь, на планаре, все было не так. Они сами были другими. Истинными. Но там, «в реальности», было лучше. И Айвен рванулся прочь, потянув почти пьяного от ощущений оракула за собой. И обнял, опрокидываясь на шезлонг. — Я боюсь, что ты когда-нибудь там останешься, — выдохнул он свой самый большой страх, перебирая светлые волосы.

Анжей раскинулся на нем совершенно бесстыдно, глядя в потемневшие глаза своими, пьяными-шальными. Кончиками пальцев погладил красивое лицо, коснулся голой груди, а потом губами вжался в губы. Почти больно. Чтоб снова помнить. Снова чувствовать.

— Мне нечего там делать без тебя…

— Я не могу разделить это с тобой, — пела в голосе Айвена горечь. — Я не вижу, что видишь ты, — с силой провел ладонями по спине, бокам, прижимая к себе и не давая отстраниться и сминая губы в ответ, открывая языком.

— Но ты можешь взять то, что неспособен брать я, без тебя я — калека, мой Айвен, — и снова солнце, жара, нега, безумная лазурь воды и небесного свода. — Но если ты хоть раз глянешь на кого другого… Ооо, клянусь, я тебя придушу!

— Матей и Санада считаются? — лукаво улыбнулся тот, целуя сладко, жарко и чуть лениво. — Я буду знать, что мне делать, если захочу от кого-нибудь избавиться.

Анжей обеими ладонями уперся в его грудь, подтягиваясь и буквально усаживаясь на него верхом. Обеими ногами сжал бедра. Здесь, вдали от всех, он напрочь игнорировал одежду, так что загар покрывал все его тело. Ногтями прочертив по бронзовой от загара груди собеседника белесые полоски, он уже с нежностью накрыл ладонью его член под тонкой тканью плавок. Легонько сжал уже достаточно напряженное естество, ловко избавил от символической одежды и, приподнявшись, направил в себя, глядя в глаза любовника.

— Ты всегда это знал.

Айвен выдохнул долго, протяжно, закрывая глаза и стискивая пальцами края шезлонга. Пусть последний раз любовью они занимались утром, Анж все равно слишком узкий. И как всегда — жадный.

— Я никогда не мог угнаться за тобой и твоими мыслями, — уже не дергает. Просто так вышло. Спустя долгую почти минуту привыкания он подал бедрами вверх, словно пытаясь опрокинуть любовника на себя.

— Зато ты… всегда был способен меня околдовать… — как в трансе выдыхал зацелованный солнцем бог в такт толчкам внутри его тела. — Кричи для меня, мой Айвен, стони для меня… я обожаю твой голос, мой Айвен.

Тот скрипнул зубами, взвился, подхватывая так, чтобы входить как можно глубже. Заглянул в прозрачные блядские глаза, полные дурмана и похоти, стиснул талию, почти не давая двигаться. В такт своим жестким, на грани жестокости толчкам впился губами в подставленную шею, оставляя метку-след.

— Ты не мой, — рвался из горла рык. — Никогда моим не будешь. Поэтому… ты кричи сейчас… для меня!

Анжей гортанно рассмеялся и вскрикнул. Не то от боли, не то… на дрожащих губах цвела улыбка. Ломкая, блуждающая. Он не противился, нет, он отдавался, жмурясь от удовольствия, постанывая и терзая припухшую губу зубами. И кричал, да, сжимая в себе напряженный член любовника, извиваясь на нем, пальцами впиваясь в его руки, бедра, в его тело.