Клон 8012 - Dar Anne. Страница 7

Стоило мне оценить размеры иглы, как в моих ушах начал раздаваться бой пульса. Подойдя ко мне впритык, Роудриг положил свою сильную ладонь на мой лоб, повернул голову влево и в следующую секунду, напряженная до предела, я ощутила, как мою шею слева пронизывает неописуемая в своей силе боль… Я издала крик. И потеряла сознание сразу после того, как игла была вынута из-под моей кожи. Я почувствовала, как непроизвольно закатываются мои глаза, даже успела осознать, что вхожу в состояние обморока, и расслышать непонятное слово “рэйвен”, а после… Ничего. Как и обещали оригиналы: никакой загробной жизни для клонов, лишь пустота и ни капли осознанности.

Я начала приходить в себя на рассвете. Время суток определила по косым лучам блеклого солнца, проникающим в высокое окно. Высокие окна, почти под самым потолком, есть только в медицинском крыле – они расположены на высоте трёх метров, чтобы любопытные клоны не имели возможности с улицы наблюдать за процессом изъятий.

Моё возвращение в сознание не было замечено сразу, поэтому я стала свидетельницей разговора, который не должна была слышать, во-первых, потому, что клоны не должны быть проинформированы, а во-вторых, потому, что говорящие стояли в коридоре и, зная пределы возможностей своего слуха, я физически не могла слышать их… Но ведь слышала! Разговор вели Роудриг и Хеллстрём. Первые слова принадлежали главному хирургу Миррор:

– Группа клонов 7015-8015 – самая незащищенная. Эта партия неофициально зовётся “зарубежной”: все оригиналы – британцы. Понимаешь, что́ это значит?

– Что их владельцы не смогут заявить на нас, если с их собственностью случайно что-то произойдёт.

– Сам понимаешь, что эти клоны произведены от непростых оригиналов – все они очень значительные личности. Британцы боятся международного преследования, изгнания из собственной страны, но смерти они боятся ещё больше, поэтому мы и имеем целую тысячу британских клонов…

– Уже гораздо меньше тысячи. Многие давным-давно разобраны, – Хеллстрём немного помолчал, прежде чем задал следующий вопрос. – Почему для эксперимента выбран именно этот клон? Что такого необычного в 8012?

– У этого клона до сих пор не было ни одного изъятия. Ни разу не порезанный и совершенно здоровый экземпляр, что редкость для такого зрелого возраста. Плюс её оригинал, Кассандра Джой, стабильна – она не только ни разу не востребовала изъятий органов из своего клона, но и, насколько мы можем судить по имеющейся у нас информации, не должна давать о себе знать в ближайшее время…

– Всякое может случиться. Несчастный случай – и миссис Джой может понадобиться трансплантация. Или органы её клона могут понадобиться не ей, а её ближнему окружению. И что тогда? Мы поставим им органы, над которыми проводили генетические эксперименты? А если в организме 8012 произойдёт слишком значительный скачок мутации? Что тогда?

У меня непроизвольно перехватило дыхание… Имя моего оригинала – Кассандра Джой?! На мне провели генетический эксперимент?! У меня будет мутация?! Только после третьего прозвучавшего в моей голове вопроса я поняла, что со мной уже что-то не так. Чувствовать страх – это нормально. Но чувствовать его так… Ярко. Слишком ярко… Это ненормально. Перед глазами почему-то всплыл образ клона 11111… Неужели внутри меня тоже сломали какую-то шестеренку, и теперь я чувствую… Чувствую то же, что прежде, только по-другому… По-настоящему?.. Или я просто слишком сильно испугалась, в результате чего у меня открылся обыкновенный шок?..

В коридоре послышались неровные шаги. Странно, но я сразу поняла, что они могут принадлежать только Джерому Баркеру. Но ещё более странно, что я будто бы слышала прерывистое дыхание остановившегося возле двери наставника.

– Ну что, не убила девчонку ваша необыкновенная вакцина? – прохрипел Баркер.

– Нет, эту задачу мы предоставим тебе, – отозвался Роудриг.

– Что это значит?

– Отдаю тебе её на две недели. Режь её, бей её, топи – убивай всеми способами, на которые только сможет развернуться твоё богатое воображение. Верни с повреждениями пятой степени тяжести и с полным отчётом о физической и психологической нагрузке, которой она будет подвержена в процессе эксперимента, а также не забудь в подробностях отрапортовать об уровне её устойчивости и его изменении с момента ваших последних тренировок.

– И не думай проявлять жалость к этому существу, – ухмыльнулся Хеллстрём.

– Ну к тебе же я ничего подобного не проявляю, – хладнокровным тоном отозвался Баркер, который с первого раза понял, что́ именно́ от него требуется.

Глава 8

Баркер кричал в моё разбитое лицо слова о том, что вырастит из меня воина. Мне было наплевать на его притязания относительно моего будущего – у меня из носа потоком хлестала кровь, и её запах, и вкус казались мне гипертрофированными. Это радовало и даже веселило меня, потому что через такую кровавую пелену было не пробиться перегару Баркера, до сих пор регулярно вторгающемуся в моё пространство.

Я уже третий час подвешена на ремнях, прикрепленных к крюкам, торчащим из потолка подвального этажа главного здания Миррор. Уже две недели, как Баркер пытается обучить меня ноцицепции, согласно которой боли вовсе не существует, но до меня явно туго доходит, потому как я начала переставать ощущать боль только к началу четырнадцатого дня пыток, и-то, подозреваю из-за онемения тела – доходило бы до меня быстрее, и не испытывала бы страданий последние триста двадцать часов своей жизни.

Баркер действует не только своими руками – ему помогает парочка заинтересованных происходящим лаборантов. В общем и целом весь процесс походит на пытки: по утрам меня топят в бочке, ближе к обеду бьют, топчут и режут, вечерами подвешивают к потолку и водят скальпелем по рукам, ногам, торсу… Сначала я боялась, потому как всерьёз считала, что истеку кровью до смерти, но каждое утро следующего дня моё тело, по непонятной причине, заживало – свежие шрамы становились розовыми, а спустя ещё два дня полностью исчезали, не оставляя после себя и белых следов. Это было удивительно даже для меня.

Баркера постоянно не устраивала моя реакция на боль: он не желал слышать моих криков, но и рот мне не затыкал, ведь он стремился научить меня не терпеть боль, а именно не чувствовать её. Стремился очень рьяно, так, что каждый вечер перед моим повешением лично полосовал моё растянутое и связанное на кушетке тело: изо всех сил порол розгами мою спину до тех пор, пока я не прекращала кричать – он всякий раз надеялся на то, что я затыкаюсь из-за того, что приручила свою способность ощущать боль, и всякий раз разочаровывался, потому как я всего лишь теряла сознание. Я не видела состояния своей спины, но лаборанты, каждое утро водящие по моей пылающей коже своими мерзкими холодными пальцами, уверяли друг друга, будто моя рассеченная спина заживает быстрее возможного: сутки на схождение дермы, ещё двое суток на то, чтобы на её поверхности не осталось даже розовых следов – белых шрамов вовсе не было, хотя именно такие, белые и глубокие рубцы, после подобных пыток должны были остаться на моей коже до конца моих дней.

– Ты кровавый бифштекс! – обойдя меня сзади, Баркер изо всех сил продолжил бить меня по спине кожаным ремнём, приправляя каждую свою новую фразу ещё более сильным ударом. – Кусок мяса! Фарш! Что скажешь мне на это?! Отвечай!

Стоило ремню ещё раз, но с большей силой полоснуть меня чуть ниже лопаток, как я вздрогнула всем телом, но не вскрикнула и ничего не ответила. Баркер вновь обошел меня, и я уже думала, что он продолжит избивать меня тем же ремнём, только теперь по животу, но он вдруг приблизился к моему лицу и, не обращая внимание на мой измождённый хрип, проговорил совсем не тем тоном, который я ожидала от него услышать:

– Запомни, клон 8012, каждый день, проведённый в этом подвале, и особенно этот день, потому что к концу сегодняшнего дня ты будешь пребывать на грани своего помутнённого сознания… Запомни это состояние, чтобы вспоминать его, когда в будущем будешь переживать ужасное. Воспринимай эту часть своей жизни так: если ты смогла пережить эти муки, значит, сможешь пережить и всё остальное.