Коммодор Хорнблауэр - Форестер Сесил Скотт. Страница 13

— Почти девять узлов, сэр! — доложил мичман Харсту.

— Почти девять узлов, сэр! — доложил Харст Хорнблауэру.

— Очень хорошо.

Значит, пройдет добрых восемь часов, прежде чем они обогнут Сальтхольм и будут в относительной безопасности. Справа по носу показался берег Дании, слабо различимый в предрассветной мгле. Пролив быстро сужался. Хорнблауэр представил сонных часовых и дозорных, которые всматриваются со своих постов в едва видимые паруса, вызывают своих сержантов и сержанты сонно выходят, чтобы проверить доклады часовых, а потом торопятся, чтобы уведомить своих лейтенантов. Барабаны бьют тревогу и артиллеристы бегут к пушкам. На датском берегу они готовятся к стрельбе; датчане — союзники Бонапарта и любой парус для них означает приближение врага. А на шведском? На что решился Бернадотт в течение нескольких последних дней? Остался ли бывший наполеоновский маршал нейтральным или в последний момент решил бросить вес Швеции на чашу весов своей родной страны?

Вот и низкие утесы Эльсинора, а вот верхушки колоколен Хельсинборга, спускающиеся к порту, и крепость, царящая над городом. «Лотос», почти на милю впереди, должен уже подходить к горловине пролива. Хорнблауэр направил свою подзорную трубу на шлюп: его реи перебрасовывались к повороту, но до сих пор не прозвучало ни одного выстрела. Следом повернул «Клэм». Дай Бог, чтобы неуклюжие бомбардирские кечи не подвели. Ага, вот оно — глухой тяжелый рокот первого пушечного выстрела и, следом за ним, рев залпа. Хорнблауэр перевел подзорную трубу на шведский берег. Над ним не было видно ни одного дымка. Теперь снова на датскую сторону. Появились клубы дыма, которые, правда, быстро развеялись на свежем ветре. По команде Буша рулевой повернул штурвал на одну-две рукоятки, готовясь к повороту; Эльсинор и Хельсингер неожиданно оказались совсем близко. Пролив шириной всего в три мили и Викери на «Лотосе» четко исполнял полученный приказ, придерживаясь левой кромки фарватера: в двух милях от Дании и только в одной миле от Швеции, а остальные корабли эскадры шли точно за ним. Если заговорят шведские пушки, к тому же хорошо наведенные, эскадра получит чувствительный удар.

Три всплеска на поверхности моря на правом траверзе; хотя ядра, оставившего их, было не разглядеть, в том, что именно оно сомневаться не приходилось. Правда, последний всплеск находился, по крайней мере, в кабельтове от борта. Шведские пушки все еще не стреляли; Хорнблауэру очень хотелось, чтобы кто-нибудь объяснил ему причину — то ли шведские канониры были захвачены врасплох, то ли получили приказ не открывать огня. Эльсинор был уже позади траверза. Пролив начал расширяться. Хорнблауэр со щелчком сложил подзорную трубу, ощущая некоторое разочарование. Теперь ему трудно было понять, из-за чего он так беспокоился. Представив себе карту пролива, которую он так внимательно изучил накануне, Хорнблауэр сделал вывод, что пройдет еще около часа, прежде чем эскадра вновь приблизится к берегу на расстояние пушечного выстрела — там, где фарватер проходил вблизи шведского острова Гвен — или как там еще произносится это название на варварских северных языках. Эта последняя мысль заставила его оглядеться по сторонам. Браун стоял на своем посту, на шканцах, рядом с коммодором — как это и должно быть. Опершись руками о планширь, он разглядывал шведский берег. Хорнблауэр не видел его лица, но каждая черточка фигуры Брауна выражала готовность к немедленному действию. Бедняга, сколько раз он разглядывал незнакомые берега, на которые ему так никогда и не довелось ступить. Вообще, мир полон несправедливостей, но Брауна Хорнблауэру почему-то было особенно жалко.

Наконец солнце выглянуло из-за холмов Швеции, и они как бы раздвинулись, открывая долину. Все обещало прекрасный солнечный день. Потеплело: тень от такелажа бизань мачты передвинулась со шканцев и Хорнблауэр вдруг почувствовал, что он застыл и продрог — так долго он принуждал себя стоять неподвижно. Он пару раз прошелся взад и вперед по шканцам, восстанавливая кровообращение, и вдруг новая мысль озарила его — оказывается, он хочет завтракать! Прекрасные видения дымящихся чашек с кофе пронеслись перед его мысленным взором и тут же, с чувством глубочайшего разочарования он вспомнил, что на корабле, приготовленном к бою, с погашенным на камбузе огнем, он не имеет никаких шансов получить горячей пищи. Разочарование было столь острым, что Хорнблауэр был вынужден виновато признать в душе, что шесть месяцев, проведенных на берегу, разбаловали его и сделали слишком снисходительным к собственным слабостям; теперь ему абсолютно не улыбалась перспектива позавтракать куском хлеба и холодного мяса, препроводив их в желудок кружкой корабельной воды, которая, как обычно, слишком долго простояла в бочках. Эта последняя мысль напомнила ему о матросах, терпеливо стоящих около пушек. Хорнблауэру хотелось бы, чтобы Буш также вспомнил про них. Конечно, как коммодор, он не должен был бы без особой нужды вмешиваться в детали корабельного распорядка — это принесло бы больше вреда, чем пользы — но его так и подмывало отдать приказ, который буквально вертелся у него на языке. Он попытался было телепатировать свои мысли Бушу, но, по-видимому, тот оказался невосприимчив к телепатии — впрочем, как Хорнблауэр и предполагал. Он перешел на подветренную сторону шканцев, делая вид, что хочет получше рассмотреть шведский берег, и остановился в двух ярдах от Буша.

— Шведы, как будто, сохраняют нейтралитет, — произнес Хорнблауэр как бы между прочим.

— Да, сэр.

— Мы узнаем об этом еще лучше, когда достигнем острова Гвен — Бог знает, как они это произносят. В этом месте нам придется пройти прямо под пушками — так проходит фарватер.

— Да, сэр, я помню.

— Но нам остается еще без малого час. Я как раз собирался приказать принести сюда легкий завтрак. Присоединитесь ко мне, капитан?

— Спасибо, сэр. Это будет великолепно.

Приглашение такого рода, исходящее от коммодора — все равно, что приказ для капитана. Но Буш к тому же был слишком хорошим офицером, чтобы даже думать о еде, в то время, когда его подчиненные не могут себе этого позволить. Хорнблауэр видел, как на лице Буша отражалась его внутренняя борьба с объяснимым, но абсолютно непрактичным нервным желанием — продержать команду у пушек в течении всего ближайшего напряженного часа. Буш лишь недавно вступил в командование линейным кораблем и груз ответственности давил на него. Но в конце-концов, здравый смысл победил.

— Мистер Харст! Отпустите подвахтенных вниз. У них есть полчаса, чтобы съесть завтрак.

Буш отдал в точности те же самые приказы, которые хотел от него услышать Хорнблауэр — но удовольствие, полученное от того, что они все же прозвучали не компенсировало раздражения, которое Хорнблауэр испытывал из-за необходимости вдаваться в ненужный разговор, — а теперь еще предстояло поддерживать непринужденную беседу за завтраком. Напряженная тишина корабля, замершего по боевой тревоге сменилась суетой смены вахты; Буш приказал принести на шканцы стол и стулья, а теперь суетился рядом, дожидаясь, пока коммодор соблаговолит усесться. Одного взгляда, брошенного Хорнблауэром на Брауна, хватило, чтобы стол был мгновенно накрыт деликатесами, соответствующими важности момента, которые Браун выбрал из запасов, присланных на борт Барбарой — лучшие бисквиты, которые только можно было купить за деньги, масло в каменном горшочке, еще совсем почти не протухшее, земляничный джем, хорошо прокопченная ветчина, копченая баранина с фермы в Эксморе, сыры: чеддер и стильтон. Брауну пришла в голову отличная идея — пожертвовать несколькими драгоценными лимонами и приготовить импровизированный лимонад, облагородив, таким образом вкус воды из корабельных запасов. Браун знал, что Хорнблауэр не переносил самой мысли о том, чтобы пить пиво на завтрак, даже самый маленький стаканчик — а кроме пива и воды ничего не было.

Буш довольным взглядом окинул накрытый стол и, по приглашению Хорнблауэра, присел, аппетитно потирая руки. Буш тоже большую часть своей жизни был беден и, к тому же, отягощен целым сонмом сестер, живущих на его жалование. Он пока еще не пресытился излишествами относительно обеспеченной жизни. С Хорнблауэром же воображение сыграло злую шутку: он хотел кофе и не мог получить его; в результате ему не хотелось вообще ничего. Даже лимонад казался лишь жалкой насмешкой над мечтами желудка. Хорнблауэр ел рассеянно, ему даже казалось, что Буш, щедро намазывая маслом бисквит и поглощая его, с аппетитом, которого от него следовало ожидать после ночи, проведенной на палубе, делает это так откровенно нарочно, чтобы его позлить. Буш покосился на него через стол и счел за лучшее отказаться от своей предыдущей мысли — похвалить богатство стола. Если его странный коммодор решил испортить себе настроение, то лучше оставить его в покое. Обостренное восприятие Хорнблауэра уловило этот жест. «Буш порой понимает меня лучше жены» — подумал он.