Коммодор Хорнблауэр - Форестер Сесил Скотт. Страница 60
Он подписал и запечатал записку, крикнул Брауна и поручил ему немедленно отправить ее на берег. Перед Хорнблауэром, помимо официальных депеш, которые он уже прочел, лежала пачка из пятнадцати писем, адрес на которых был написан почерком Барбары; Барбара писала ему каждую неделю с тех пор как они расстались и письма копились в Адмиралтействе, ожидая, пока «Клэм» вернется к эскадре с депешами. Пока нн открыл только последнее, чтобы убедиться, что дома все в порядке и теперь снова взял его, чтобы перечитать.
«Мой любимый муж!
Все домашние новости на этой неделе затмили великие известия из Испании. Артур разбил Мармона и все узурпаторское правительство этой страны теперь уничтожено. Артур стал маркизом. Не помню, в первом или во втором письме я уже писала, что он должен был стать графом. Будем надеяться, что скоро я сообщу тебе, что он стал герцогом — не только потому, что я желаю своему брату стать герцогом, но потому, что это будет означать новую победу. На этой неделе вся Англия только и говорит об Артуре, также, как две недели назад вся Англия говорила только о коммодоре Хорнблауэре и его свершениях на Балтике.
Домашние в Смоллбридже столь возбуждены всеми этими новостями, что гораздо более важное событие едва не прошло абсолютно незамеченным. Я имею в виду то, что Ричард Артур надел свои первые штанишки. Cдетскими платьицами он теперь распрощался навсегда. Мальчик еще слишком мал для таких перемен и миссис Рамсботтом обливалась слезами, расставаясь со своим крошкой, но если бы ты его видел, то, думаю, согласился бы, что он замечательно выглядит в своей новой одежке, по крайней мере, до тех пор, пока ему не удается сбежать из-под присмотра и заняться любимым делом — ковыряться в земле, забравшись куда-нибудь подальше в заросли кустарника. Он проявляет как душевные, так и физические качества, достойные сына прославленного моряка. Когда я закончу это письмо, то позвоню и пошлю за малышом, чтобы он смог добавить что-либо от себя и осмелюсь предположить, что это будет, по крайней мере, отпечаток его испачканного пальчика, который в будущем сменится его настоящей подписью».
Хорнблауэр перевернул страницу. Там действительно было несколько чернильных отпечатков детских пальчиков, стоявших рядом с неуверенным крестиком, напоминающим букву «Х», который Ричард Артур вывел рядом с подписью своей приемной матери. В этот момент Хорнблауэр ощутил отчаянное желание увидеть своего сына, вполне довольного собой, ковыряющегося в земле где-то в зарослях кустарника, погруженного в свою работу со всей серьезностью ребенка. Над «Х», где еще оставалось немного свободного места, Барбара дописала:
«Как обычно, я мечтаю о скорейшем победоносном возвращении моего дорогого мужа, чтобы я могла приложить все усилия для того, чтобы увеличить его радость, вместо того, чтобы просто молиться за него, как я это делаю сейчас».
Хорнблауэр запретил себе становится сентиментальным и попытался жестоко подавить эмоции, поднявшиеся было в его душе. Итак, теперь у него есть двое шуринов, оба маркизы, один из которых — полный генерал, а сам он всего лишь кавалер ордена Бани и — если не случится невероятной возможности обойти старших его стажем — пройдет еще добрых восемь лет, прежде чем он станет контр-адмиралом, даже если ему удастся прожить достаточно долго и его карьера не будет прервана трибуналом. Хорнблауэр протянул руку за первой открытой депешей и еще раз перечитал абзац, который имел самое непосредственное отношение к текущему моменту:
«Их Светлости желают, чтобы я обратил Ваше особое внимание на факт, что Правительство считает особо важным вопрос укрепления обороны Риги так долго, как это только будет возможно. Их Светлости поставили меня в известность, что безопасность эскадры, находящейся под Вашим командованием, имеет лишь второстепенное значение по сравнению с затягиванием осады и приказывают Вам, под Вашу личную ответственность, сделать все, что в ваших силах, чтобы воспрепятствовать неприятелю продолжать свой марш на Санкт-Петербург».
Другими словами, размышлял Хорнблауэр, Ригу нужно защищать до последнего человека — и до последнего корабля — а его просто расстреляют, если в Адмиралтействе решат, что коммодор не сделал всего возможного перед лицом противника. Он крикнул, чтобы спустили катер, закрыл бюро, взял шляпу и, после минутного колебания, пистолеты, после чего велел отвезти себя в Даугавгриву.
Теперь деревня представляла собой просто груду развалин; уцелела только церковь, толстые стены которой устояли под огнем, который буквально опустошил все вокруг и под градом рекошетирующих ядер, сыпавшихся при бомбардировках русских укреплений. Все вокруг пропахло смертью: мертвых было достаточно и похоронены они были неглубоко. Траншеи тянулись от подвала к подвалу разрушенных домов — только так можно было обеспечить безопасный проход через деревню; именно таким образом он и пробрался к церкви. С галереи открывался зловещий вид. Осаждающие закончили вторую линию траншей, которая проходила не более, чем в двух сотнях ярдах от позиций обороняющихся; французские апроши продолжали свою неумолимое продвижение к валу. Большая батарея вела непрерывный огонь; в ответ только изредка грохотали русские пушки — слишком много канониров уже было убито и слишком много орудий разорвано на куски. И пушек, и артиллеристов не хватало так что стоило поберечь оставшихся для того, чтобы отбить очередной штурм. Ниже, у самого уреза воды со стороны осаждающих были выстроены отлично спланированые батареи, на которых виднелись пушки, готовые накрыть своими залпами район бухты, где в свое время стояли на якоре бомбардирские кечи. Теперь не было никакой возможности повторить неожиданную бомбардировку штурмовой батареи, подобно той, что когда-то продлила осаждающим работы на четверо суток — ценой жизни молодого Маунда.
Клаузевиц холодно комментировал ситуацию Хорнблауэру, пока они разглядывали открывающуюся панораму в подзорные трубы. Похоже, для этого доктринера осада была всего лишь поводом для интелектуальных упражнений. Можно было с математической точностью рассчитать скорость продвижения апрошей и разрушительное действие батарей, предвидеть каждое движение атакующих и ответный контрход, с точностью до часа предсказать момент решительного штурма. Теперь, когда уже невозможно было больше вести огонь по все приближающемуся апрошу, настало время попытаться приостановить осадные работы при помощи вылазки.
— Но, — возразил Хорнблауэр, — если французы узнают, что готовится вылазка, то они ведь приготовятся к ее отражению?
— Да, — согласился Клаузевиц, его холодные серые глаза оставались бесстрастными.
— Не будет ли лучше застать их врасплох?
— Да. Но как это сделать, находясь в осаде?
— Мы же захватили их врасплох с бомбардирскими кечами.
— Да, но сейчас…
Клаузевиц указал на батареи, которые прикрывали ближний конец бухты.
— Но все же, — начал Хорнблауэр и прервал на полуслове. Критические замечания не имели смысла, если не сопровождались конструктивными предложениями. Он опять внимательно оглядел осадные работы, призывая на помощь все своё вдохновение, когда внизу взревели пушки. Пушки стреляли и выше по течению реки, где французы штурмовали пригороды Митау, расположенного на другом берегу реки напротив Риги. Силы защитников таяли, а Макдональд, подобно бульдогу, все крепче стискивал хватку своей осады и ослабить ее было нелегко. Все ресурсы Пруссии были брошены на обеспечение снабжения его армии всем необходимым для осады и французский маршал до сих пор доказывал, что ничто не заставит его отказаться от своих замыслов, даже тот факт, что латвийские, ливонские и литовские крестьяне подняли у него в тылу восстание, так что вся страна за спиной у французов была в смятении.
— С верховьев реке приплыли трупы, — проговорил Клаузевиц, его крепкие белые зубы блестели, по крайней мере, вызывающе. Хорнблауэр непонимающе взглянул на него.