Человек, который пришел слишком рано - Андерсон Пол Уильям. Страница 1

Пол Андерсон

Человек, который пришел слишком рано

Да, к старости человек узнает так много, что странным кажется, какая малость может его иногда удивить. Говорят, у миклагардского короля перед троном лежит зверь из чистого золота, который будто бы встает на дыбы и рычит. Слышал я об этом от Эйлифа Эйриксона, что служил в королевской дружине, а ему, когда он не пьян, верить можно. Видел он и греческий огонь, горящий на воде.

Вот почему, жрец, я так легко верю твоим рассказам о Христе. Бывал я и в Англии, и в стране франков, видел — хорошо живет там народ. Должно быть, это очень могущественный бог, коли столько народов поклоняется ему — ты как будто сказал, что каждому, кто перейдет в твою веру, дадут белую одежду? Я бы не прочь иметь такую. Только вот заплесневеет она из-за наших проклятых исландских туманов, но ведь можно принести жертву домовым, и… Как? У вас этого не делают? Полно! Я готов даже поступиться куском доброй конины, хоть зубы у меня уже совсем не те… Ведь каждый разумный человек знает, сколько неприятностей могут причинить домовые, если их не накормить досыта.

…Что ж, выпьем еще по чаше и поговорим. Нравится тебе мое пиво? Я сам его варю. А чаши эти я привез из Англии много лет назад. Тогда я был еще молод… Как идет время… Потом я вернулся сюда, получил в наследство от отца вот эту усадьбу и с тех пор уж никуда не уезжал. Плавать с викингами хорошо смолоду, а станешь постарше — начинаешь понимать, чем по-настоящему богат человек: богатство — это земля и скот.

Подкинь-ка топлива, Хьялти! Холодновато становится. Порой мне кажется, что зимы теперь куда суровее, чем в мои мальчишеские годы. Вот и Торбранд из Сэлмондейла тоже так считает, но, по его мнению, это боги сердятся за то, что многие из нас отвернулись от них. Нелегко тебе будет, жрец, обратить в свою веру Торбранда. Уж очень он упрям. Что до меня, то я человек сговорчивый и умею хотя бы слушать.

…И вот что еще. В одном ты неправ. Через два года не будет конца света. Уж это я знаю наверняка!

Ты спросишь меня откуда? Это длинная история, да и жуткая. Хорошо, что я уже стар и буду спокойно лежать в земле, задолго до того как наступит это великое завтра. Страшное будет время перед тем, как придут Великие Морозы. [1] Нет, что я говорю — перед тем, как архангел затрубит в боевой рог. Ведь и проповеди твои я слушаю потому, что знаю: Христос одержит верх над Тором. Скоро вся Исландия примет христианство, так уж лучше оказаться в стане победителей.

Нет, все что я расскажу, мне не привиделось. А случилось это пять лет назад, и мои домочадцы и соседи могут клятвенно все подтвердить. Почти никто из них не верил тому, что рассказывал незнакомец. А я вот верю, хотя бы уже оттого, что лгун, по-моему, не способен причинить столько бед. Я люблю свою дочь, жрец, и когда все кончилось, нашел ей хорошего мужа. Она не возражала, но теперь сидит со своим мужем в усадьбе на мысу и не пришлет мне даже слова привета. Муж ее, как говорят многие, недоволен, что она так молчалива, печальна, потому он и проводит ночи с наложницей-ирландкой… Укорять его я не могу, но, сказать по совести, меня все это очень огорчает.

Так вот. Я уже порядком выпил и могу поведать тебе эту историю. Мне все равно, поверишь ты или нет. Эй, девушки! Наполните-ка нам чаши, не то в горле у меня пересохнет, прежде чем я закончу рассказ.

Случилось это в один прекрасный день, пять лет назад, в конце весны. В ту пору со мной и моей женой Рагнильдой оставалось лишь двое наших детей, которые еще не обзавелись собственной семьей: младший сын Хельги — ему исполнилось тогда семнадцать зим — и восемнадцатилетняя Торгунна. Дочь моя считалась красивой. Много женихов приходило сюда, но она всем отказывала, а я не из тех, кто станет силой принуждать дочь к повиновению. Что касается Хельги, так он всегда отличался проворством и умел неплохо работать, хоть и был безрассуден по молодости лет. Сейчас-то он в Норвегии, в дружине короля Олафа. Кроме нас четверых, в доме было около десятка слуг: двое рабов-ирландцев, две служанки, помогавшие по дому, и шесть керлов. [2] Хозяйство немалое!

Ты еще не видел, как расположены мои владения? В трех километрах к западу находится залив, а примерно в восьми километрах к югу, возле Рейкьявика, — несколько рыбацких дворов. По направлению к Лонг Екуль местность повышается; земля у меня холмистая. Зато покосы на ней хороши, а на берегу можно найти плавник. Я даже выстроил навес для хранения леса и сарай для лодок.

Так вот, с вечера накануне того дня разыгрался шторм, и утром мы с Хельги отправились на поиски плавника. Тебе, норвежцу, не понять, как ценится дерево у нас в Исландии — ведь здесь растет только мелкий кустарник. Нам приходится привозить лес из других стран. В старину, бывало, поджигали дома кровных врагов, но мы считаем такой поступок страшным злодеянием, хотя это и теперь иногда случается…

Я жил в мире со своими соседями, поэтому мы взяли с собой немного оружия: я — топор, Хельги — меч, а у двух керлов, что нас сопровождали, были копья. После ночной бури день стоял ясный, и лучи солнца весело играли в высокой мокрой траве. Я смотрел на свои сочные луга, на сытых овец и коров с лоснящимися боками, на дым, поднимавшийся из отверстия в крыше, и думал о том, что жизнь прожита не зря. Когда усадьба скрылась за холмом и мы приблизились к воде, тихий западный ветерок стал теребить волосы моего Хельги. Удивительно, как ясно вижу я сейчас все, что случилось в тот день, хотя, конечно, этот день и должен был больше врезаться в мою память, нежели любой другой.

Мы спустились к морю. Оно с грохотом билось о камни, и бело-серые волны виднелись до самого края света. Несколько чаек с криком метались над нами: наше появление отпугнуло их от рыбы, прибитой штормом к берегу, где было полно плавника и лежал даже целый сосновый ствол… Наверное, в ту ночь потонуло груженное бревнами судно. Находка была ценной, но мне, как человеку осторожному, следовало совершить жертвоприношение, дабы не опасаться бедствий, которые может наслать дух владельца леса.

Мы потащили это бревно под навес, как вдруг Хельги вскрикнул. Я схватился за топор и посмотрел туда, куда указывал сын. Кровной вражды у нас в ту пору не было ни с кем, но ведь нередко в наших местах появляются всякие бродяги.

Однако этот человек выглядел вполне безобидно. И вправду, пока он, спотыкаясь, шел к нам по сырому леску, я заметил, что он совеем безоружен, и не мог понять, откуда он взялся. Это был рослый здоровяк в очень странной одежде: куртка, штаны и башмаки похожи были на наши, но какого-то нелепого покроя, а на икрах вместо перетянутых крест-накрест ремешков были какие-то чулки из твердой кожи. Не доводилось мне видеть и такого шлема: почти квадратный, он прикрывал шею, а нос оставался открытым — стрелки не было. Держался этот шлем на голове при помощи кожаного ремешка, и, верите ли, он был сделан из одного цельного куска, только не похожего на металл.

Подойдя немного ближе, незнакомец торопливо и неуклюже побежал в нашу сторону, размахивая руками и что-то выкрикивая. Слова его больше походили на собачий лай, чем на любой из языков — а я их слыхивал немало. Он был бритый, темные волосы коротко подстрижены, и я решил, что незнакомец, должно быть, франк. Этот человек был молод и хорош собой — голубоглазый, с правильными чертами, и хотя сложения он был отменного, по цвету его кожи я определил, что большую часть жизни он провел под крышей.

— Может, он с потонувшего корабля? — спросил Хельги.

— Посмотри на его одежду, — возразил я, — она у него сухая и чистая. Видно, он не так давно странствует, даже бородой не оброс! Но что-то я не слышал, что у нас в округе гостит какой-либо чужестранец.

Мы опустили оружие, а он подбежал к нам и остановился, судорожно переводя дыхание. Я увидел, что его куртка и рубашка не зашнурованы, а скреплены какими-то косточками и сшиты из плотной материи. На шее у него висела засунутая под куртку узкая полоска ткани. Все эти одеяния были коричневатых оттенков. Башмаки его тоже выглядели нелепо, но были сшиты на славу. На плотной куртке в разных местах крепились кусочки меди, на каждом рукаве — по три светлых полоски и черная лента с такими же белыми буквами, что и на шлеме. Это были не руны, а настоящие римские буквы «МР». [3] Опоясывал его широкий ремень, на котором сбоку в ножнах висел маленький, похожий на дубинку, металлический предмет, а с другого боку — обыкновенная дубинка.