Дама с рубинами - Марлитт Евгения. Страница 1

Евгения Марлитт

Дама с рубинами

Глава первая

Надев рабочий фартук, тетя Софи принялась снимать белье с высоко натянутых веревок, и сердце ее радовалось: скатерти, полотняные простыни и наволочки были белее только что выпавшего снега. Да и надо сказать, что погода с незапамятных времен всегда благоприятствовала отбеливанию полотняных сокровищ почтенной фирмы «Лампрехт и сын». В главном доме, фасад которого выходил на самую лучшую часть рынка, было достаточно комнат и зал, обитателей же было немного, так что в верхнем этаже восточного флигеля не было никакой нужды.

Но люди говорили другое. Несмотря на то, что пристроенный дом, ярко освещенный солнцем, со своими высокими, задернутыми гардинами окнами, и казался таким мирным, он был местом таинственной, постоянной и давней борьбы привидений. Так гласила молва в близлежащих улицах и переулках; обитатели дома ее не опровергали. Да и к чему: ведь с 1795 года, когда в боковом флигеле скончалась после родов красавица Доротея, госпожа Лампрехт, не было ни одного из слуг, кто бы хоть раз не видел длинного шлейфа белого пеньюара, волочившегося по полу коридора. Потому-то никто и не жил в этом доме, говорили люди. Причиной же всей этой, чертовщины было нарушение клятвы.

Юстус Лампрехт, прадедушка нынешнего главы семейства торжественно поклялся своей умирающей жене, госпоже Юдифи, что не женится вторично; она потребовала этой клятвы будто бы ради своих двоих сыновей, но на самом деле из-за безумной ревности не хотела уступить другой своего места рядом с овдовевшим мужем. Однако у господина Юстуса было горячее, страстное сердце, и такое же сердце билось в груди его воспитанницы, жившей у них в доме. Она ни за что не хотела отказаться от своего возлюбленного и готова была идти за ним хоть в ад, тем более – выйти за него замуж, назло ревнивой покойнице. Они жили как два голубка, пока в один прекрасный день прелестная молодая госпожа Доротея не удалилась в боковой флигель, где в убранной с княжеской роскошью комнате и произвела на свет дочку. Господин Юстус Лампрехт чувствовал себя на верху блаженства.

Была суровая зима, и на дворе трещал жестокий мороз, когда в ночь под Рождество с последним ударом двенадцати часов дверь из коридора в комнату роженицы медленно, торжественно отворилась и покойница влетела, точно вся окутанная паутиной. Облако в сером платье и кружевном чепце проскользнуло под шелковый балдахин и легло на роженицу, словно покойница хотела высосать кровь из ее сердца. У сиделки отнялись со страху руки и ноги, и, вся, оледенев от смертельного холода, который шел от привидения, она лишилась чувств и пришла в себя только долгое время спустя, когда закричала новорожденная.

Нечего сказать, хорош был рождественский подарок! Дверь в холодный коридор стояла широко открытой, от госпожи Юдифи простыл и след, а госпожа Доротея сидела, выпрямившись, в постели, вся, дрожа от ужаса и стуча зубами, лихорадочный взор ее был прикован к ребенку в люльке; потом она впала в безумие и через пять дней лежала в гробу с мертвым младенцем на руках. Доктора говорили, что мать и дочь умерли вследствие сильной простуды: сиделка по небрежности плохо затворила дверь, заснула и видела страшный сон. Фирма «Лампрехт и сын» торговала полотнами вплоть до конца прошлого столетия, и нередко даваемое ей название «Тюрингский фуляр» как нельзя лучше соответствовало ее назначению.

Внутренность дома па рынке походила в те времена на пчелиный улей – там царило постоянное движение. Тюки полотен громоздились до самой крыши, тяжело нагруженные фуры вывозили их со двора, откуда они отправлялись во все стороны света. Как все меняется на свете! Торговля полотнами давно кончилась и была заменена производством фарфора на фабрике, находящейся вне города, в близлежащей деревне Дамбах.

Теперь главой фирмы «Лампрехт и сын» был вдовец с двумя детьми; тетя Софи, последняя представительница боковой линии Лампрехт, усердно вела хозяйство в доме, соблюдая строжайший порядок и бережливость и не роняя ни в чем честь фамилии. Госпожа советница и ее супруг, господин советник, родители покойной жены господина Лампрехта, жили на третьем этаже главного дома. Старик сдал в аренду свое дворянское поместье, уйдя на покой, но не мог подолгу выносить городской жизни, а потому часто покидал жену и единственного сына и больше проживал в Дамбахе, на деревенском воздухе, где к тому же и лес, и охота были под рукой; здесь он помещался в довольно большом, примыкавшем к фабрике его зятя павильоне, в котором мог жить сколько угодно.

Поблизости на ратуше пробило четыре часа: это было время послеобеденного кофе, которым кончалось беление. Исполинские корзины мало-помалу наполнялись грудами белоснежного белья, и тетя Софи осторожно укладывала в ящики драгоценные древние полотна. Вдруг ее как ножом полоснуло по сердцу.

– Вот так история, – вскрикнула она испуганно и смущенно, обращаясь к своей помощнице, старой служанке. – Посмотри-ка, Бэрбэ! Скатерть с «Браком в Кане» разорвалась, смотри, какая дыра!

– Конечно, это старая вещь! Ее еще принесла в приданое госпожа Юдифь.

Бэрбэ громко кашлянула и украдкой покосилась на окна восточного флигеля.

– Ах, таких людей, которые не лежат спокойно в могилах, не надо называть вслух по имени, фрейлейн Софи, – выговаривала она ей, понизив голос и неодобрительно качая головой. – Особенно теперь, когда они опять начали появляться. Кучер видел вчера вечером, как в углу коридора мелькнуло белое платье.

– Белое? Ну, так это не было привидением в сером паутинном платье. Толстяк кучер просто дурачит вас там, в людской. Погодите, вот узнает хозяин! Из-за вашей трусости опять начнут болтать, бог знает, что о его доме. – Она пожала плечами и сложила скатерть. – Мне-то, собственно, все равно. Я даже люблю, когда люди говорят: «Белая женщина в доме Лампрехтов!» Да, Лампрехты настолько древняя и значительная фамилия, что могут позволить себе эту роскошь – привидения, как те, что живут в замках.

Последние слова, очевидно, были сказаны не для служанки. Карие глаза тети Софи весело посмотрели по направлению группы лип перед ткацкой.

Там блестели очки на тонком носу советницы. Старая дама вынесла своего попугая на свежий воздух и сторожила его от кошек; она вышивала, а около нее сидел за выкрашенным белой краской садовым столом ее внук Рейнгольд Лампрехт и писал на грифельной доске.

– Вы, конечно, говорите это несерьезно, милая Софи! – сказала советница, слегка покраснев и строго глядя на нее поверх очков. – Такими священными привилегиями шутить нельзя – это неприлично, более строгие люди сказали бы – демократично.

– Ну да, это похоже на ваших строгих людей, – засмеялась тетя Софи. – Им бы только опять бродить по свету с огнем и мечом! Но почему же если человек не хочет ползать по земле, как червяк, то он демократ? Выходцы с того света наводят ужас равно на всех людей, не делая никаких различий, и белая женщина в любом замке выходит из тлена, как и красавица Доротея, жена прадеда Юстуса.

Старая дама сморщила от возмущения тонкий маленький нос. Она отложила свои пяльцы с вышиванием и подошла к Бэрбэ.

– Как, и кучер, тоже видел что-то вчера в коридоре – спросила она с любопытством.

– Видел, госпожа советница, и даже сегодня еще не может опомниться от испуга. Он натирал до сумерек полы в парадных комнатах, а когда стал уходить, ему показалось, что позади него тихонько отворилась дверь в коридор, где, госпожа советница, никогда не бывает живой души! Ноги у него как свинцом налились, и он весь похолодел, но все-таки еще имел силы отойти немного в сторону и взглянуть в угол, когда мимо него по длинному коридору пронеслась тонкая-тонкая фигура, вся в белом с головы до ног.

– Не забудь черных лайковых перчаток, Бэрбэ, – вставила тетя Софи.

– Что вы, фрейлейн Софи, на привидении не было ни одной черной нитки! Долетев до конца коридора, оно превратилось в туман и исчезло, кучер говорит – как дым, развеянный ветром. Его теперь не затащить туда в сумерки и на десяти лошадях.