Дневник писателя 1877, 1980, 1981 - Достоевский Федор Михайлович. Страница 154

На деле «диктатура сердца» Лорис-Меликова и его конституционные планы представляли собой в действительности робкую и непоследовательную попытку несколько обновить монархическое устройство России, придав ему более «респектабельный» вид, и тем самым предотвратить нежелательный революционный ход событий, разрядить напряженную обстановку в обществе, изолировать крайние элементы, приручить либеральную интеллигенцию незначительными уступками, ограничившись в основном демагогическими обращениями и посулами.

Закономерно, что реакция демократических «Отечественных записок» на новые «веяния», в том числе и на знаменитое обращение «диктатора» к жителям столицы, была скептической.

Скептическое направление вскоре возобладало и укрепилось в «Отечественных записках» особенно после того, как осенью 1880 г. Лорис-Меликов под сильным давлением реакционной оппозиции в правительстве предупредил прессу, разъяснив, до каких скромных границ простирается его «либерализм», и какого рода «конституцию» он намерен подарить России. Елисеев в информационной заметке «Несколько слов по поводу вопросов злобы дня» присовокупил к программе министра внутренних дел сдержанный, по необходимости дипломатичный, но в то же время недвусмысленный комментарий — мнение редакции журнала о «диктатуре сердца»: «Всякий видит, чего он (Лорис-Меликов. — Ред.) хочет, к чему будет стремиться, следовательно, никто не будет обманываться в своих ожиданиях, а потом впоследствии никто не будет заподозревать в деятельности министра разных хитростей и лавирования, как это бывает зачастую». [180]

В январском «Внутреннем обозрении» Елисеев очертил позицию редакции журнала еще резче и определеннее, подвергнув критике сентябрьскую речь Лорис-Меликова. К весьма ироничной и непочтительной реплике Елисеев, полемизируя с восторженными апологетами Лорис-Меликова, присоединил сомнение в его возможностях («силе») справиться с больными проблемами русского общества, даже если он будет руководствоваться благими намерениями и действовать энергично и смело: «Власть каждого министра, несмотря на ее кажущуюся великую силу, оказывается ничтожною, раз он вступает в борьбу с рутиной веками утвержденного зла, потому что министр остается всегда одиноким в этой борьбе, за рутину стоит весь подчиненный ему персонал, так как он сжился с этой рутиною, с нею связаны все его материальные и моральные интересы. А целый персонал чиновников — тысячи исправников, становых, урядников всегда сильнее своего министра <…> Вот почему, как бы ни был хорош и добросовестен состав высшего управления, страна, при управлении через чиновников, продолжает терпеть всякого рода разорения и притеснения». [181]

Но умеренно-либеральные круги продолжали питать хотя бы и очень скромные конституционные «иллюзии». Несколько улучшилось положение печати, что позволило на короткий срок либеральным газетам почувствовать себя хозяевами положения. Появились новые либеральные органы вроде газеты Стасюлевича «Порядок», получил разрешение издавать еженедельник «Русь» И. С. Аксаков, в чем ему, кстати, в 1879 г. было отказано. Резко возросла активность ведущих публицистов либерального лагеря (различных оттенков), особенно А. Д. Градовского («Голос», «Русская речь»), Г. К. Градовского («Молва»), Л. А. Полонского («Страна»), В. И. Модестова («Голос»), П. А. Гайдебурова («Неделя»). К либеральной прессе примкнул и орган славянофилов-реалистов, «Русская мысль» С. А. Юрьева и А. И. Кошелева, занявший по многим вопросам позицию, противоположную «Руси» Аксакова: характерно, что в этом журнале корректной, но принципиальной и резкой крике подверглась пушкинская речь Достоевского и его ответ А. Д. Градовскому. Не было случайностью в то же время появление на страницах «Русской мысли» «Писем из Медвежьего угла» К. Д. Кавелина, «западника» 1840-х годов, активно вмешавшегося в общественно-литературную борьбу 1880 г. 1

В конце 1880-начале 1881 г. недовольство высказывалось уже не только «Отечественными записками», но и в крайне осторожной форме «Вестником Европы», «Порядком», «Молвой» и особенно самым радикальным из либеральных органов печати тогда — газетой «Страна» Л. А. Полонского, осмеливавшейся давать советы Лорис-Меликову, требовать более энергичной и последовательной политики. Именно «Страна» в передовой «Петербург, 14 января» обратилась к правительству с призывом вернуть из ссылки Н. Г. Чернышевского: «Мы ставим вопрос практически — „простите”. Дайте еще один, весьма крупный залог, что, в самом деле, вы желаете умиротворения <…> Поистине, нужна доля жестокости, чтобы ответить на наш призыв отрицательно. Не только жестокости простой, но жестокости бюрократической, жестокости неосмысленной, той, которая не хотела бы подвинуть пальцем для того, чтобы сдвинуть со своего пути тяжелый упрек». [182] На призыв «Страны» правительство ответило предупреждением газете, но показательны и сама возможность появления такой статьи и почти единодушная поддержка прессой такого призыва.

Естественно, что в то время, как либеральная пресса вошла в силу, понизилось влияние газет реакционных: «официозный» «Берег» Цитовича погиб, сопровождаемый презрительными насмешками большинства петербургских и московских журналов и газет. Резко упало влияние «Московских ведомостей», оплакивавших отставку Д. А. Толстого и упразднение III Отделения, выражавших недовольство речами и политикой Лорис-Меликова и проектами финансовых реформ А. А. Абазы. «Московские ведомости» не изменили своему крайне реакционному курсу и в год «диктатуры сердца», но они утратили львиную долю прежнего влияния, разойдясь не только с требованиями либералов и демократов, но и с деятельностью правительства. Торжествовать будет Катков в марте-апреле 1881 г., после отставки же Д. А. Толстого он оказался во временной изоляции, что было очевидно всем, в том числе и Достоевскому, который безусловно обратил внимание на статью О. Миллера «Пушкинский вопрос», содержащую чрезвычайно лестную оценку его речи и полемики с А. Градовским. Миллер разграничивал взгляды Достоевского и идеологическую позицию газеты Каткова, выражая недоумение и сожаление, что речь писателя появилась в «Московских ведомостях»: «Когда все единодушно заговорили о подъеме общественных сил <…> одни „Московские ведомости” упорно продолжали рекомендовать только щедринское „подтянуть”. Вместо замаскировывающего обращения к слову „недоразумение” нужно было прямое сознание в своем заблуждении. Самолюбие не позволило этого г-ну Каткову, и Ф. М. Достоевскому следовало бы шепнуть и ему, как пушкинскому Алеко: смирись, гордый человек! Вместо этого, к сожалению, мы встретили речь Достоевского на столбцах „Московских ведомостей”. Потом она, правда, была им выделена в „Дневник” <…>, но тяжелое впечатление уже было произведено, несмотря даже на пословицу, что „человек красит место”. Не будучи психологом, как Достоевский, я не берусь разгадать этого странного для меня, как для многих, факта. Но именно всечеловек всего менее и подходит к „Московским ведомостям”». [183] Таково было мнение «умеренного» славянофила О. Миллера, защищавшего Достоевского, с которым во многом не согласилась более либеральная и «европейская» редакция журнала.

Достоевский внимательно и заинтересованно изучал общественно-журнальную борьбу и потому, что приходилось знакомиться с многочисленными полемическими отзывами на «Братьев Карамазовых» и «Дневник писателя» 1880 г., и потому, что это было особенно необходимо ему в период работы над первым выпуском собственного срочного и ежемесячного единоличного журнала. Новая ситуация предъявляла свои властные требования Достоевскому-публицисту, которому предстояло высказаться по всем «коренным» проблемам, занять позицию — равно «партийную» и независимую. Естественно, что Достоевского заинтересовала и личность Лорис-Меликова, с которой более всего связывали «новые веяния» и надежду на «умиротворение».