Метод супружества (ЛП) - Малком Энн. Страница 45

— Он с кофеином. Я бы так с тобой не поступил. Хотя это всего лишь двойная порция, наверное, обычная четверная порция превысила бы порог двести миллилитров, особенно если ты съешь «пейн с шоколадом», — он кивает на коробку.

Я пялюсь на него, все еще пытаясь сориентироваться.

— Дай мне кофе, — требую я.

Кип отдает мне чашку, на которой написаны характерные каракули из пекарни.

Я делаю глоток и позволяю кофеину проникнуть в мой организм. Затем тянусь за телефоном, лежащим на столике рядом со мной.

— Как получилось, что я пью теплый кофе из пекарни в семь утра, если до Юпитера почти четыре часа езды туда и обратно? — спрашиваю его.

Он делает глоток своего кофе, который, бьюсь об заклад, с четверной порцией.

— И откуда ты знаешь, что мне разрешено принимать только двести миллилитров кофеина в день? — добавляю я.

— Ну, Нора открыла пекарню пораньше, потому что знала, что все, что тебе понадобится после пробуждения на больничной койке, — это выпечка и хороший кофе, поскольку мы оба знали, что ни одно кафе в радиусе пятидесяти миль не соответствует твоим стандартам.

Хмуро смотрю на него.

— Я не виновата, что эта страна решила, будто в «Starbucks» нормальный кофе, — я вздрагиваю при мысли об этом.

Он поднимает руки, сдаваясь.

— Согласен. Я не могу пить ничего, кроме кофе Норы. Кое-как пил то дерьмо из закусочной последние несколько месяцев.

Я приподнимаю бровь, глядя на него.

— Да, видимо, тебе было тяжело.

Кип выглядит отчитанным, потянувшись за коробкой из пекарни.

— Тут много лучших пирожных Норы, — говорит он, открывая ее.

Внезапно у меня просыпается аппетит, и я тянусь за шоколадным круассаном, все еще мягким и теплым.

Кип достает салфетку для крошек, которую я с благодарностью принимаю.

— Ты ездил в Юпитер и обратно, чтобы купить мне круассаны и кофе? — уточняю.

— Ну, себе я тоже взял кофе, так что это был не совсем бескорыстный поступок, — он поднимает свою чашку.

— Если ты пытаешься «вернуть меня», то должен знать, что для этого потребуется нечто большее, чем выпечка и кофе, — сообщаю я ему, не отказываясь ни от того, ни от другого.

Кип усмехается. Мне понравился этот звук. Я не слышала его несколько месяцев, и это согрело меня до костей.

— Я понимаю, что для этого потребуется гораздо больше. Но ты сейчас признала, что я могу вернуть тебя, — говорит он тоном, полным триумфа.

Черт.

— Я не это имела в виду, — огрызаюсь.

Кип ухмыляется.

— Именно это и имела. У меня все еще есть шанс.

— Не обольщайся.

Хотя в моем голосе звучит горечь, что-то внутри меня оживает, я рада оказаться в знакомом ритме, увидеть знакомую картинку.

В этот момент входит медсестра, чтобы проверить мои жизненные показатели и сердцебиение ребенка с помощью портативного допплерографа¹⁷. Я поняла, как он выглядит, потому что в течение первого триместра каждый вечер смотрела на сайте этот аппарат, прикидывая, хорошо это или плохо — иметь возможность определять сердцебиение ребенка.

Решила этого не делать.

Я бы сходила с ума, постоянно пытаясь найти этого маленького засранца, а потом впадала бы в глубокую депрессию, если бы не находила. Я и так нервная.

Как бы то ни было, я пугаюсь, когда медсестра достает эту маленькую штучку, у меня внезапно пересыхает во рту и замирают конечности.

Биение сердца, исходившее от маленькой машинки, является обнадеживающим и желанным звуком, но я не учла присутствия Кипа и не ожидаю от него какой-либо реакции.

У него отвисает челюсть, и он наклюнется вперед, так что его локти упираются в кровать, когда он с благоговением смотрит на мой живот. Если бы я когда-нибудь попыталась убедить себя, что Кипу наплевать на ребенка, я бы не смогла, только не после этого момента.

Это пугает меня. Переход от такой холодности к такому… изумлению и преданности.

Я не знаю, что с этим делать. Все материнские гормоны, циркулирующие по моему телу, сделали меня мягкой и требовали простить его и вернуться домой счастливой семьей.

Которой мы не были.

Мне нужно помнить об этом.

Поэтому я отступаю.

Остаток утра я не смотрю на него, не улыбаюсь и не позволяю его нежному выражению лица и чрезмерной заботливости проникнуть внутрь. Вместо этого я сосредоточиваюсь на том, чтобы собраться, убраться нахрен из больницы и вернуться домой.

Они заставили меня выехать в инвалидном кресле, что подпортило мой имидж: «я все могу сама».

Потом Кип помогал мне забраться в его грузовик и вылезти из него, как будто я гребаный инвалид. Хотелось оттолкнуть его, но грузовик этого ублюдка высокий, и я не могла забраться туда одной рукой. В больнице мне не дали ни одного из хороших лекарств из-за беременности. Поэтому у меня не только пульсирует запястье, но и такое чувство, будто меня сбила машина.

Хотя, почти так и есть.

Я нуждалась, чтобы Кип помог мне забраться в грузовик и выбраться из него, а затем дойти до дома, где он уложил меня на диван с одеялами. Опять же, я могла бы поспорить, но мой диван и одеяла сейчас действительно нужны.

— Я приготовлю ужин, — говорит он после того, как закутал меня, как буррито. — Чего хочешь?

Я поджимаю губы, не желая больше ничего требовать от этого человека.

— Закажу пиццу, — решаю я, роясь под одеялом в поисках телефона.

— Я приготовлю пиццу, — заявляет Кип.

Сердито смотрю на него.

— Пиццерия приготовит пиццу. С соусом «ранчо».

Он не хмурится в ответ. У него мягкое выражение лица, преданность, смешанная с весельем. Это причиняет боль. И от этого я чувствую себя такой расслабленной.

— Я умею готовить пиццу. И соус «ранчо».

Я открываю рот, чтобы возразить ему, но меня перебивает Каллиопа. Она приехала вскоре после того, как мы вернулись домой из больницы, то есть после того, как я убедила Нору и Роуэна вернуться домой к их дочери и собаке, за которыми присматривала мама Роуэна.

Каллиопа молчала во время всего этого шоу с укутыванием одеялом, потягивая вино из бокала, который я уговорила ее выпить.

— Пусть он готовит долбанную пиццу, — говорит она. — Никто за пределами Неаполя не готовит пиццу лучше, чем Кипперс или Дейдре, поскольку он научился этому у нее, — я перевожу взгляд в ее сторону, который она встречает с удивлением. — Я понимаю, что ты пытаешься бороться против заботы мужчины, — продолжает она, догадываясь, что скрывается за моим взглядом. — И я поддерживаю это. Но о тебе нужно заботиться… чуть-чуть, — она разводит указательный и указательный пальцы в миллиметрах друг от друга. — Потому что ты беременна, ранена и ни хрена не умеешь готовить.

Я перестаю сверлить ее взглядом и продолжаю искать свой телефон среди горы одеял.

— Может, я и не умею готовить, но могу пользоваться телефоном, — возражаю я, продолжая поиски.

— Только не тогда, когда он на кухне, — возражает Каллиопа. — Просто позволь Кипу приготовить гребаную пиццу.

Черт.

Кухня недалеко.

Но я беременна, восстанавливаюсь после автомобильной аварии и укутана в одеяла, поэтому расстояние кажется огромным.

Перевожу взгляд с Кипа на Каллиопу.

— Сейчас вы оба мне не нравитесь, — ворчу я.

Они улыбаются.

— Мы не обязаны тебе нравиться, — отвечает Каллиопа. — К тому же, ты захочешь выйти замуж за Кипа и родить ему детей, как только попробуешь эту пиццу, — она многозначительно смотрит на мой живот. — Знаешь, если ты еще не сделала это.

Я показываю ей средний палец.

Кип наклоняется и целует меня в макушку, прежде чем уйти.

Я игнорирую Каллиопу. Ее это не беспокоит.

Потом Кип приготовил пиццу.

И Каллиопа была права — один укус, и мне захотелось выйти за него замуж и родить ему детей.

Вот только я уже на пути к этому.

***

Кип записывает меня на прием к гинекологу на следующий день после того, как мы приехали домой.