Повелитель Ижоры - Егоров Александр Альбертович. Страница 50

– Ники? Что с ним?

– Он спрашивал тебя. Ничего больше. Он говорил: если ты умер, он тоже. Смешно. Он прыгал за тобой в море – ты помнишь?

Несколько картин всплыли в моей памяти. И вкус холодной воды во рту. И то, как не хотелось умирать, когда солнце – вон оно, там, высоко, куда уже не вынырнуть, хотя кто-то и тащит тебя за волосы. И как я, кажется, уже был мертв. И как кто-то темный, чей силуэт я видел сквозь закрытые веки, поднял руку, что-то сверкнуло, и мое тело изогнулось и затряслось на мокром песке, как прошитое автоматной очередью уже после смерти, а затем я вскрикнул, и закашлялся, и снова начал дышать.

– Я еще долго говорил с ним, – продолжал меж тем Эйнар, нехорошо усмехаясь. – Тогда он плакал. И еще он говорил: смерть – это один лишь выход. Так он сказал.

Мне стало грустно. Не знаю, почему. Может быть, из-за выпитого пива, а может, и нет.

– Где он? – спросил я. – Я хочу его увидеть.

Тут Эйнар, казалось, смутился.

– После, – отрезал он. – После. Сейчас – молчать.

Так закончился еще один день, а может, ночь в этом проклятом подземелье. Что было дальше? Я плохо помню. Час тянулся за часом. Я бродил на своей цепи, как пес, потом валился на пол и снова вставал, что-то бормотал себе под нос и умолкал. Допил до последней капли пиво, пустую фляжку выбросил. К ней тут же подобрались мыши. Их возня развлекла меня, но ненадолго.

Наконец светильник над дверью помигал и погас совсем. В кромешной тьме я потерял счет времени и вырубился уже всерьез. Мне снилось, что Эйнар снова бьет меня кнутом, неправдоподобно медленно и как-то по-подводному бесшумно, причем я не чувствую боли, а чувствую только горечь и стыд; а суровый король Олаф прямо из воздуха лепит сверкающие шаровые молнии и подвешивает их в пространстве, как шарики на новогодней елке. Один за другим эти шарики летели ко мне, ударялись в лоб и взрывались. Тогда я пытался кричать, но голос мне не повиновался; обмирая от ужаса, я пытался бежать, но и бежать не получалось.

Я очнулся, когда кто-то окликнул меня по имени.

В дверях маячил мой тюремщик с факелом в руке. А в стороне, у стены, стараясь держаться от него как можно дальше, стоял младший ярл Ники. Щурясь от огня, я пригляделся. Ники зачем-то вырядился в спортивный костюмчик викинга-подростка: в куцую кожаную куртку и такие же штаны, узкие и неудобные. Но я не смеялся над ним, нет, не смеялся. В пляшущем свете факела его лицо беспрестанно менялось. Больше он меня не окликал, так и стоял с открытым ртом.

Тогда я тоже встал и сделал несколько шагов. Моя цепь загремела, натянулась, Ники немедленно споткнулся об нее, и я чуть не вывихнул ногу.

– Ты живой, – проговорил Ники. – А этот гад все темнил, темнил…

– Два парень, виру вдвое, – прогудел тюремщик сзади, но никто его не слушал. Я хлопнул Ника по спине, он дернулся от боли: приглядевшись, я понял, что ему досталось не меньше моего. Эта скотина Эйнар умел разговаривать с людьми.

– Ничего, все будет нормально, – зачем-то сказал я Нику.

– Я так не думаю, – ответил он чуть слышно.

– Эй, Ингварссон, ты надеть это, – прервал его Эйнар. Подошел ко мне и протянул ворох каких-то тряпок. Мне тоже досталась кожаная куртка из лоскутков, связанных ремешками, – изрядно потрепанная, – кожаные штаны вместо порванных и полотняная рубашка. Темные пятна на ней мне не очень-то понравились, но выбирать не приходилось.

– Цепь сними, – напомнил я. – Как я штаны надену?

Замок щелкнул, и кольцо на ноге распалось на две половинки. Ржавая цепь осталась лежать на полу. Я натянул эти странные местные джинсы, и тогда тюремщик кинул мне пару стоптанных кожаных башмаков, остроносых, какого-то гномьего покроя. От башмаков пахло сыростью и крысами. Натягивать их пришлось на босую ногу, о чем я не раз пожалел в дальнейшем. Когда я кое-как оделся, Эйнар смерил нас обоих неприязненным взглядом и приказал вполголоса:

– Молчать. Weg, weg. Пошли отсюда. Кто обмануть – сейчас мертвец. Это все.

Вот странно: вместо того, чтобы подниматься наверх, к выходу из башни, мы спускались еще глубже в подземелье по нескончаемой винтовой лестнице. Идиотские башмаки скользили на каменных ступенях. Я шел первым, нес факел и все боялся обжечься: факел шипел и брызгался смолой. Пару раз спотыкался, рискуя свернуть себе шею, и тогда Ники испуганно хватал меня за воротник, а Эйнар недовольно клекотал там, сзади.

Наконец лестница кончилась. Мы оказались в тесном сыром тупичке с земляным полом и осклизлыми каменными стенами; Эйнар остановился возле дощатой двери, больше похожей на днище от бочки. «Добро пожаловать в ад», – прошептал Ники. Я только головой покачал.

Дверь в ад была заперта на засов. Смазанная каким-то вонючим жиром, кованая задвижка легко отползла в сторону. За дверью открылась черная дыра – подземный ход. «Туда, скоро», – скомандовал тюремщик. Пролез после нас сам и плотно прикрыл дверь.

– Потайной лаз, если бежать, – сообщил он.

Узкий тоннель вел в глубь горы, то вниз, то вбок, то вверх – карабкаться вверх было куда тяжелее. Никаких вентиляционных штреков строители не предусмотрели. Воздух был сырым и затхлым, даже факел по-притух и горел нехотя, ничего не освещая вокруг – да и освещать-то было нечего, кроме бурых земляных стен, кое-где укрепленных просмоленными бревнами (об эти бревна ничего не стоило расшибить башку). Согнувшись в три погибели, мы шли и шли друг за дружкой, и в самом деле похожие на горбатых подземных гномов – не хватало только дурацких колпаков. И все же мы шли на волю, если… если только нашему бородатому конвоиру можно было верить. Если только вообще можно было кому-то верить в этом гребаном параллельном прошлом.

Свет от факела осветил стену впереди, и я встал как вкопанный. В стене виднелась еще одна дверь, похожая на первую. Я толкнул дверь – она не подалась.

– Стой, куда, – пропыхтел за спиной Эйнар (я заметил, что и он запарился пробираться по этой крысиной норе внаклонку).– Не спешить, Ингварссон…

Ники уселся на полу, поджав ноги.

– И что там? – спросил он. – Выход в город?

Не обращая на него внимания, Эйнар подобрался поближе к двери. Заставил меня поднести поближе факел. Сам же с кряхтением уселся на корточки: я заметил в его руке толстый бронзовый стержень, вроде дверной ручки. Вставив этот ключ в неприметную щель в двери, он с усилием провернул рукоятку, и дверь со скрипом отворилась.

Оттуда потянуло свежим воздухом, и мы с Ником в один голос вскрикнули от восторга.

– Тихо, – ухмыльнулся наш предводитель. – Слушай. Море.

И правда: я услышал отдаленный шум прибоя. Теперь уже Эйнар пролез в дверь первым, я последовал за ним; пламя факела затрепетало, будто хотело оторваться и улететь, и я ахнул от изумления.

– Вот как, – вздохнул и Ники.

Мы оказались в просторной пещере со стрельчатым потолком – собственно, это и не пещера была, а расщелина между двумя гранитными глыбами, раскрытая к морю, как створки громадной раковины. Там, в вышине, свистел ветер, среди скал шевелились клочья облаков в лиловом небе, далеко же внизу скалы расступались и открывали вид на темный залив. На волнах покачивался наш корабль, серебряный и стремительный, издали совсем крошечный, как слетевшая на воду чайка, если бы только кто-нибудь догадался привязать такую чайку к воде двумя прочными якорными тросами. Габаритные огни мигали светлячками в полуночном сумраке. Мое сердце застучало, как будто ему не хватало места в груди. Факел выпал из рук.

Эйнар поглядел на нас с ухмылкой, потом вдруг облапил за плечи и едва не столкнул лбами.

– Кто обмануть, мертвец, – напомнил он.

Спотыкаясь и падая, мы спустились по песчаному склону к самой воде. Там Эйнар дернул меня за руку:

«Спокойно», – понял я. Хотя успокоиться и ему бы не помешало. Его глаза блестели лихорадочно, ноздри раздувались.

Туман стелился над водой. Когда из этого тумана вдруг нарисовались две темные фигуры, моя душа ушла в пятки. Но береговая охрана молча отсалютовала нашему предводителю: это была пара долговязых остолопов в остроконечных шлемах из дубленой кожи. Один напомнил мне Торика. Эйнар что-то скомандовал им на ходу, и они проследовали вдоль по берегу, даже не взглянув на нас с Ником. Эйнар же озабоченно всматривался в темные колючие заросли, потом замедлил шаг и вовсе остановился. Присвистнул особенным образом.