Шесть серых гусей - Кулонж Анри. Страница 100

Ларри усмехнулся. Пол задумчиво смотрел на друга.

— Хорошо, что ты так благородно поступил с девушкой… А я даже не успел задать себе такого вопроса.

— Такое впечатление, что все пошло не так, как тебе хотелось бы…

Пол разочарованно хмыкнул.

— Со мной такое случилось впервые, — признался он.

— Ты впервые поддался чарам француженки?

— Нет, просто впервые влюбился. Все так хорошо начиналось… А потом она тоже влюбилась, но, увы, не в меня.

— В другого офицера?

— В медсестру из экспедиционного корпуса.

— Ну и ну! — растерялся Ларри.

— Хуже того: эта медсестра тяжело ранена. Кажется, Сабина так и не пришла в себя.

— Ты, судя по всему, тоже.

Пол глубоко вздохнул.

— Так вы что, — продолжал расспрашивать Ларри, — вы с ней?..

— Да.

— Значит, она любит и мужчин тоже.

По лицу Пола пробежала тень, а затем к нему вернулась его обычная сдержанность.

— Я пока не понял, — ответил он.

Перед ними расстилалось сияющее море, а внизу, под склоном, заросшим розмарином и можжевельником, зрели мириады лимонов. Вдалеке виднелись аметистово-лиловые скалы острова Капри.

— Не знаешь, отчего в таких прекрасных местах к нам возвращаются самые грустные, самые тяжелые воспоминания? — спросил Ларри.

Пол не ответил.

— Я никогда не рассказывал тебе, почему… почему не давал о себе знать после тридцать шестого?

— И тут я многого не знаю, — съязвил Пол.

— Я женился на Одри. Тебе и тогда не нравился мой выбор, но именно выбора-то у меня и не было: Одри ждала ребенка. Не скрою, твое отношение меня немного обидело. Во время ее беременности, чтобы немного развеяться, я отправился по следам Шелли в Италию и вернулся незадолго до рождения моей малышки Элис. Поначалу ее существование ничего не значило в моей жизни, но по мере того как она росла, я любил ее все больше и больше, словно отдавая ей ту любовь, которой не испытывал к ее матери.

— Боже мой! — невольно вырвалось у Пола. — Я боюсь продолжения.

— И ты прав. Она умерла, когда ей было три года. Утонула в болотце в окрестностях Оксфорда за те несколько секунд, на которые мы выпустили ее из виду.

— Ох, — произнес Пол со страданием в голосе, закрыв лицо руками. — Теперь мне понятно почему… Но, черт возьми, ты мог бы сообщить мне! Конечно, я был в Бостоне, но я мог бы тебе написать… позвонить… попытаться утешить…

Ларри молча кивнул.

— Я знаю, что в такой беде мало чем можно помочь, — вздохнул Пол. — А как Одри?

— Это стало концом нашего брака. К счастью, она снова вышла замуж за какого-то врача из Нортхемптона, у нее теперь другие дети.

Они молчали. Тишину нарушил грохот запряженной ослом двуколки. Возница, не обращавший никакого внимания на погруженный во мрак Везувий, словно то, что происходило наверху, было просто случайным явлением, а не событием его собственной жизни, бросил на друзей удивленный взгляд. Но опасение, смешанное с уважением, которое внушали украшенные звездами джипы, заставило его проехать мимо.

— Теперь ты сможешь понять, почему загадочная история с родившимся и умершим здесь ребенком так потрясла моего любимого поэта, да и меня, учитывая все обстоятельства.

— Нет, пожалуйста, не начинай снова говорить о Шелли! — воскликнул Пол.

— Напротив, сейчас самое время. И может быть, мы говорим о нем в последний раз, потому что говорить о Шелли — значит говорить обо мне. Представь себе, я был в таком жутком, болезненном состоянии, что убедил себя в том, что Шелли протянет мне в моем горе руку помощи.

— Как это?

— Передаст какое-нибудь послание, что ли. Впрочем, я не знал, в какой форме…

— Вот они, радости дружбы! Ему можно было передавать тебе послания, а мне нет! Мне кажется, — продолжал Пол, подумав немного, — что именно поэтому ты так искал — или, лучше сказать, отчаянно преследовал — этот рисунок.

— Тот документ, который на поверку оказался рисунком, — уточнил Ларри.

— Это было нечто большее, чем научное исследование…

— Конечно, — ответил Ларри. — И именно поэтому я немного разочарован.

Пол повернулся к телу дона Этторе.

— Ты спрашиваешь его мнение? — спросил Ларри с иронией.

— Не забывай, он был знатоком, прожившим жизнь в окружении прекрасных картин. А он говорил, что рисунок очень хорош.

Мимо них прошел какой-то крестьянин. Его заинтриговала сцена у дороги, но он все равно крикнул: «Да здравствуют союзники!» — словно извиняясь за то, что застал их врасплох.

— Дон Этторе не говорил «союзники», — заметил Ларри. — Он сказал: помирившиеся. «Наконец-то помирившиеся».

— Нет, он сказал: «Вновь обретенные».

— Подумать только, он так огорчился, что расстроил тебя!

— Ты мало его знал, но я к нему очень привязался именно потому, что в моей памяти он навсегда будет связан с воспоминанием о Сабине. Он был изысканным даже в быту, несмотря на все лишения! Не много таких людей встретилось нам за последние четыре года. У тебя, конечно, есть семейство Шелли, но у меня… Я уже говорил тебе о хрустале и фарфоре, на которых нам подавали тот обед, а вот совсем свежий пример. Не далее как сегодня утром я заехал за ним, и мы уже были на углу площади Витториа, как вдруг он заставил меня повернуть обратно, потому что забыл баночку с зубным порошком на случай, если ему придется ночевать не дома!

— Я бы не вернулся! — воскликнул Ларри.

— Он был просто болен от огорчения, и я послушался. Он объяснил мне, что этот порошок делают специально для него в какой-то аптеке в Вомеро, потому что он любит, чтобы в нем был абразив… Наверное, он заботился о том, чтобы его зубы были белы так же, как была очаровательна его улыбка.

— Во Франции говорят: зубы, похожие на клавиши рояля.

— Он бы сказал: белые, как костяшки его любимого домино. Я так и слышу голос Джанни: «Его сиятельство играет в домино». Страшно подумать, что нам придется ему сообщить…

— Господи, — сказал вдруг Ларри, — а эта баночка с порошком все еще у дона Этторе?

Пол удивленно посмотрел на него.

— Конечно… Мы же вернулись за ней, ..

Но Ларри уже вышел из машины, осторожно приподнял одеяло и дрожащими руками, словно совершая святотатство, шарил по карманам шерстяного пальто дона Этторе. Наконец он нащупал маленькую баночку и достал ее,

— «Зубной порошок для блестящих зубов», — прочел он вслух.

— Ты меня тревожишь, — сказал Пол. — Покажи-ка мне лучше еще раз рисунок, мне хочется на него посмотреть.

— Сейчас, — ответил Ларри.

Он осторожно вытащил сверток, достал рисунок и разложил его на капоте автомобиля.

— Дай мне твой носовой платок, если только он чистый, — попросил он.

— Он не слишком чистый, но чесотки у меня нет!

Ларри взял платок, насыпал немного зубного порошка на тонкий батист и осторожно потер уголок пергамента, на котором сразу же появилось светлое пятно.

— Вот так! — пробормотал он.

Пол молча и удивленно смотрел на приятеля. С величайшими предосторожностями Ларри принялся за центральную часть рисунка, осторожно тер, а потом сдувал почерневший порошок. Сначала из мрака появилась одна птица, потом вторая, а потом и весь рисунок. Шесть гусей летели, плавно взмахивая крыльями, на фоне светлого, почти прозрачного неба.

— Ну и ну, — произнес Пол, наклоняясь над рисунком. — Фокус с зубным порошком.

— Я вспомнил, что один археолог из музея Ашмола 137 в Оксфорде дал мне этот рецепт: он пользовался на раскопках похожим препаратом, чтобы счищать с папирусов тысячелетние слои пыли. Правда, я не гарантирую, что специалисты по древним рукописям будут в восторге!

— Пусть говорят что хотят, а рисунок и вправду чертовски хорош, — сказал Пол. — Как тонко прорисованы птичьи перья… Знаешь что? — добавил он, внимательно рассматривая пергамент. — Мне кажется, это Пизанелло 138. Во-первых, он часто рисовал птиц. Во-вторых, ты мне напомнил об Оксфорде: там в музее я видел один из его рисунков тушью на пергаменте точно такой же фактуры. Я уверен, потому что держал его в руках.