Ведунья. Проклятая любовь (СИ) - "Gusarova". Страница 6

— Но я знаю кучу историй из журналов, когда жёны вытаскивали мужей-алкоголиков. Я верила, что у меня получится.

— Доверять прессе — последнее дело, — бросил Валера. — Я бы рассказал тебе, какую «кучу историй» с плачевным концом ты не знаешь. А при хроническом бухаче это почти каждый случай. Просто о них журналы не любят трындеть. Людям нужны истории спасения, а не падения. Это вечный хайп. Как вечный огонь на площади. Память о геройских подвигах во имя любви. А сколько павших, кто скажет? Я считаю, ты умница, что остановилась и не дала утянуть себя в ад. Ты же совсем молодая. Я не понимаю, чего ты тупила столько времени.

— Он любил меня, — припомнила слова мамы Лены Настя. — Единственный человек, любивший меня по-настоящему. Я никому теперь не нужна...

Валера нахмурился.

— Приблудова, стесняюсь спросить, что у тебя с самооценкой?

— Да ничего! — огрызнулась Настя. — Поживи двадцать два года с моей фамилией, я на тебя посмотрю!

— Ну, для вас-то, баб, это не проблема, — возразил он. — Выйдешь замуж, будешь Недоблудова. Или Переблудова.

Настя даже остановилась, исполнившись праведной злости.

— Зорин!!! Ты ж вроде утешать меня явился!

— Я утешаю. — Валера выбросил сигаретку в урну и подхватил Настю под локоть. — Хотя, хочешь, огорчу? Ты и Кирюше была не нужна. В качестве удобной подпорки — да. Как женщина — нет. И глупо считать иначе. Я заявляю с позиции наблюдателя, холодного и беспристрастного: нихрена он тебя не любил. Мож'т, он так думал, спору нет. Но любовью тут не пахло. Не обманывай себя, и ты тоже в курсе, что Кирюше с тобой тупо было удобно. Но «удобство» не синоним слова «комфорт». Одной любви недостаточно.

Настя шла рядом с Зориным и не понимала, откуда он понабрался рассудительности, и почему сам живёт чёрт-те как. Но от его бесящих высокопарных заявлений становилось, как ни странно, легче.

— Зорин, ты влюблялся когда-нибудь? — тихо перебила его Настя.

— Сто раз, — тут же ответил он и встрепенулся: — Ой, да, сто один! Забыл посчитать. И влюблял в себя. Я тот еще змей, nasty.

— Это точно, — согласилась Приблудова. — Невозможно ядовитый змей.

— Зато пока еще живой, — с безграничной грустью в голосе сказал Валера.

И Насте вновь стало страшно. Она кинула взгляд на Зорина, он ободрительно улыбнулся. В гаснущем сумраке сентября его огромные светлые глаза казались демоническими. Да и в целом он смотрелся сошедшим со страниц Байрона мятежным духом. Насте вдруг очень захотелось снова обнять его, чтобы хотя бы убедиться в его словах, и она обхватила Валеру руками. Он засмеялся, снова — по-бесовски дразняще, заливисто, с вызовом.

— Не очкуй, Приблудова, «ещё не все погасли краски дня»! Я намерен долго действовать тебе на нервы. Я — твой персональный сорт геморроя!

Живой, теплый и бесящий.

— Спасибо, Валер. Спасибо, что ты есть.

— Не знаешь, за что благодаришь, простодушная.

Настя вспомнила еще кое-что.

— Зорин, а... ты веришь в проклятья?

Валера непонимающе вскинул брови:

— В проклятье быть твоим сортом геморроя? Конечно, верю!

Они загулялись до темноты, а потом пошли в кино. Зорин сходу брякнул, что «готов поспать в кинозале под любую бездарность», и Настя потащила его на фильм, который планировала посмотреть с Кириллом. Она знала, что Зорину не уперлось ни это кино, ни таскание по осенней Балясне, что ему завтра заступать на полуночное бдение в «Кофе Доке». Но Зорин был рядом, чтобы ей стало легче. Именно поэтому она позволила ему отрубиться в кресле и мирно просопеть у неё на плече все два с половиной часа показа.

6. Прощание

Черные джинсы, черное пальто. Черные кроссовки. Если бы не светлые волосы, обрезанные в длинное каре, Настя могла бы сойти за гота. Или Зорина. Она с трудом заставила себя бросить взгляд на зеркало — выглядеть «сногшыбатылна» сегодня она не собиралась. И все же, могло бы быть и лучше. Вспухшее от рыданий лицо и красные белки глаз придавали ей сходство с пропитой алкоголичкой. Или вампиром-аллергиком. А еще, кажется, на стрессе она наела килограмм. Настя погладила на прощание Чижика и поехала на похороны.

Полуосвещенный церковный зал, запах формалина и ладана, открытый гроб, цветы и рядом с восковым, замершим Кириллом — его старая сломленная горем бабушка. Настя подошла, положила в ноги покойнику букет гвоздик. Она заставила себя мельком посмотреть в лицо Кириллу, и ее накрыла волна облегчения: гримеры сделали его совершенно непохожим на себя. Плюс церковь, белый костюм и вся шумиха. Кирилл никогда не скрывал своей приверженности язычеству и не любил официозов, одеваясь, как неформал двухтысячных. Но сегодняшний спектакль был не для почившего Пересветова, а для его родственников. Настя ощутила себя лишней на этом празднике смерти. Но не только из-за надругательства над телом бывшего. Среди знакомых и незнакомых лиц она видела несколько институтских. Елена Васильевна решила пригласить всех, кто так или иначе знал ее сына. В том числе поклонниц. Настя увидела как минимум троих, кто мог счесть ее виновной в гибели Кикуса. Они и смотрели на Приблудову с плохо скрываемым осуждением. Настя плотно сжала челюсти и решила терпеть до конца панихиды. По белесому профилю Пересветова скользнул солнечный луч.

Настя тут же вспомнила, что, когда год назад хоронили бабушку, ее лицо тоже озарилось светом. Она никогда бы не подумала, что в церкви могут использовать прожектор для спецэффектов, но откуда тогда берется этот вездесущий похоронный луч?

Это была первая потеря в ее жизни. Настя всегда чувствовала с бабушкой особую связь и внешне была очень похожа на нее — светлыми волосами, голубыми глазами, круглым лицом и веснушками. То есть, у бабушки к старости они превратились в пигментные пятна, но Настя видела её молодые фотографии — там точно были веснушки. Это бабушка раскармливала её на убой, а потом сама же обзывала «картошкой» и «бубой». Бабушка поддерживала её страсть к живой природе и водила на цветковские пруды — смотреть всякую мелководную мелюзгу. Она подарила Насте первый аквариум с живородками, коридорасами и валлиснерией¹, а потом радовалась выбору профессии любимой внучкой, когда родители в один голос назвали аквариумистику ерундой и блажью. Зачем было учиться на ветеринара, чтобы говно за рыбами убирать?

Софья Михайловна Приблудова. Мама отца. Деда Настя не знала, равно как не знал и Петр Владимирович Приблудов, которому досталась фамилия матери. Таких, как бабушка, теперь стало принято называть сильными женщинами, но во времена её молодости всем женщинам приходилось быть сильными. Революция, потом война. Бабушкиной маме удалось сберечь от новой власти в подвале чужого дома кое-какие вещи и книги. Сейчас они занимали полки в квартире, где обитала Приблудова-младшая. Удалось сохранить и настоящее фамильное сокровище. Ведь свое сокровище может быть у всех фамилий, пусть даже они и звучат так себе... Настя вышла из оцепенения, поняв, что отвлеченные воспоминания о бабушке помогли ей выстоять отпевание. Люди подходили прощаться с телом, Настя снова приблизилась ко гробу, легко коснулась края покрывала и сказала:

— Прощай, Кикус.

Она еще раз выразила соболезнования маме Лене и бабушке Кирилла, обещала им заехать на «девять дней», с тем и покинула церковь. Напиваться на поминках и слушать трындеж о том, каким прекрасным человеком был Кирилл и как рано ушел, Насте не хотелось. К тому же её ждала работа. Она побрела от церкви прочь, когда поняла, что ее осторожно тянут сзади за рукав пальто. Настя обернулась и узнала Катю Хлебородову. Та дружила с ними в институте и была на курсе бойкой и заводной девицей, а её мама — известным врачом-иппологом.

— Насть, как ты? — спросила Катя.

— Нормально.

— А мы Кикусу с собой положили кропалик². В одну из роз засунули. Чтоб ему там было чего пыхнуть на разок.

Настя улыбнулась.

— Хорошая идея. Ему понравится.

— Дурацкая церемония, да? Он сам на себя не похож, — Катя подхватила Настю под руку и потащила к метро. Та поняла, что, во-первых, Катя на неё точно не злится, а во-вторых, лучше бы злилась, поскольку теперь придется слушать её всю дорогу из Камушек.