Завтра в тот же час - Страуб Эмма. Страница 5

Она не планировала навсегда остаться в своей альма-матер.

Она планировала стать художницей. Или заниматься любым другим творчеством, за которое платят. Или стать учительницей рисования, которую обожают ученики, у которой все стены увешаны прелестными рисунками детишек и которая в свободное время занимается собственными работами. Сейчас у нее уже было мало шансов стать успешной художницей, но в ее окружении были люди, которые помнили ее как творческую девчонку и все еще так ее и воспринимали, хотя она уже больше года не брала в руки кисть. Все ее школьные друзья, которые-таки стали художниками, уехали из дорогого Нью-Йорка. Они уехали пять, десять, пятнадцать лет назад. Элис сбилась со счета. Те, кто больше всех ей нравился, даже забросили социальные сети, не считая периодически появляющихся размытых пейзажей и фотографий забавной еды в магазинах. Элис их не хватало.

– Земля вызывает Элис, прием, – добродушно позвала Мелинда. Они сидели в своих крутящихся креслах кривоватым кружком.

– Извините, я просто задумалась. Я с вами, – сказала Элис. Эмили ей подмигнула.

– Хорошо бы нам разобраться с этой стопкой за следующие две недели, если сможете связаться с семьями из ваших списков и назначить время. Кажется, Эмили уже сделала таблицу. Замечательно. – Мелинда кивнула им.

Стопка папок была тяжелой, к каждой обложке была прицеплена фотография ребенка, а внутри лежали документы. Элис и представить не могла, что все было так же, когда родители отправляли в школу ее, – они бы в жизни не заполнили больше одной страницы анкеты. Элис пробежалась по папкам у себя на коленях, выискивая знакомые имена. Всегда попадалась парочка. Ее одноклассники, оставшиеся в Нью-Йорке, плодились поразительными темпами: у некоторых уже было трое детей, и школа перерабатывала их всех весьма эффективно. Элис казалось странным, что так много людей оставались жить в пределах того же района, где выросли, но затем она вспоминала о том, сколько жителей городов и городишек по всей стране поступали точно так же. Это казалось странным лишь для Нью-Йорка, места, популяция которого обновлялась каждые несколько лет силами приезжих и переселенцев. По большей части ей было приятно встречать знакомых – в основном женщин, которых она не то чтобы хорошо знала, но которые неизменно бывали приветливы и вполне твердо стояли на ногах. Намного тверже, чем она сама. Куда реже она натыкалась на имена людей, которых знала хорошо.

Вроде малыша Рафаэля Джоффи. Сколько Джоффи может быть в городе? С фотографии на нее смотрел мальчик с оливковой кожей, темно-русыми волосами, густыми бровями и одним недостающим зубом. Он был так похож на отца, что Элис уже заранее знала, что она найдет в папке. А вот и он, на второй строчке – Томас Джоффи. Адрес в заявке – Централ-Парк-Вест, Сан-Ремо [5], место, где рос Томми. Он был почти на два года и на один класс старше ее. Элис не помнила, в какой квартире он жил, что утешало, но зато помнила его домашний номер телефона. Если информация в заявке была актуальной, он жил всего в паре кварталов от школы, в том же районе, где они оба выросли. Странно, что Элис ни разу не столкнулась с Томми на улице, но иногда так бывает. Есть люди, которые двигаются по той же траектории, что и ты, они могут жить за углом или на другом конце района, но вы по необъяснимым причинам двигаетесь по одному маршруту и постоянно сталкиваетесь то тут, то там. А есть люди, которые живут по соседству, но из-за разных графиков вы можете вообще никогда не встретиться. Разные жизненные пути, разные ветки метро, разные расписания. Элис задумалась, чем Томми зарабатывает на жизнь, конечно, если кто-нибудь еще называл его «Томми». Заехал ли он недавно или так и прожил на одной улице всю жизнь? Жил ли он вместе со своей семьей в той же квартире, в которой рос, или же поселился на другом этаже, а маленький Рафаэль катался на лифте, чтобы повидать бабушку с дедушкой? Она попыталась представить, как сейчас выглядит лицо Томми, начал ли он седеть, осталась ли его фигура такой же красивой, какой была когда-то: стройной и гибкой в колыхающейся одежде, словно его постоянно обдувал легкий ветерок. Она даже имени его не слышала с последней встречи выпускников позапрошлой весной, на которую он не пришел, но тогда она подметила, как несколько человек спрашивали о нем. Его отсутствие заметили, – а это кое о чем говорит.

Элис закрыла папку и оставила ее лежать сверху. Она гадала, как они называли мальчика – полным именем, или он был Рафом, а может, Раффи? Ему она напишет первым, обратится к обоим родителям. Она начнет письмо, как делает всегда, когда ей попадаются бывшие выпускники Бельведера: «Привет! Это Элис Стерн, выпуск 1998‑го!» В конце, после шаблонного сообщения о времени собеседования и экскурсии со ссылкой на регистрацию, Элис напечатала, а затем удалила приписку. «Добрый день», – написала она. Нет. «Привет, с нетерпением жду встречи с вами и Рафаэлем». Всегда лучше концентрироваться на детях. Когда она только начинала работать в приемной комиссии, Мелинда объяснила ей: иногда среди родителей попадаются кинозвезды или музыканты, выступающие на Мэдисон-сквер-гарден. Это не имеет никакого значения. Они не хотят, чтобы ты трепетала перед ними или заискивала. Они, как и все родители, хотят, чтобы ты посмотрела на их детей и восхитилась. Они хотят, чтобы ты разглядела их цветочек. Знаменитости никогда не приводят ее в замешательство, не более чем если бы она просто встретила их на улице, но есть люди, которых она знала подростками, от чьих имен у нее все еще начинало крутить живот. Элис не представляла, что бы она сказала Томми, если бы столкнулась с ним на улице или в дальнем зале темного переполненного бара, – могла не сказать вообще ничего, но она точно знала, что сказать ему у себя в кабинете. Она просто откроет дверь и улыбнется – сама лучезарность и уверенность. И он улыбнется тоже.

Глава 7

В палате Леонарда всегда было холодно, как и во всех больничных палатах, чтобы не допустить любого инфицирования. Бациллы любят тепло, чтобы можно было колонизировать одного донора за другим. В таких условиях только врачи и медсестры с достаточно сильным иммунитетом способны оттеснить их обратно в пыльные углы. Элис сидела в гостевом кресле из кожзаменителя – мягком, удобном для долгого сидения, да и чистить легко, – спрятав руки в рукава свитера. Недавно она пыталась вспомнить свои разговоры с отцом. Одна ее подруга, у которой несколько лет назад умерла мать, посоветовала ей записывать свои беседы с отцом, сказала, что позже она захочет их вспомнить, неважно, о чем они были. Элис было неловко спрашивать, но месяц назад она все-таки записала один их разговор в больнице, положив телефон экраном вниз на столик между креслом и кроватью отца.

ЛЕОНАРД:…а вот и наша миледи, госпожа сего царства.

(Медсестра говорит неразборчиво.)

ЛЕОНАРД: Дениз, Дениз…

ДЕНИЗ: Леонард, у меня тут две таблетки, это ваши вечерние. А это вам подарочек.

(Шуршащий звук.)

ЭЛИС: Спасибо, Дениз.

ДЕНИЗ: Он мой любимчик, только не говорите остальным пациентам. Ваш папа, он лучший.

ЛЕОНАРД: Я обожаю Дениз.

ЭЛИС: А Дениз обожает тебя.

ЛЕОНАРД: Мы говорили про Филиппины. Про Имельду Маркос. Так много медсестер из Филиппин.

ЭЛИС: Это расизм?

ЛЕОНАРД: Тебе во всем мерещится расизм. Очень много медсестер-филиппинок, вот и все.

(Пикает аппарат.)

ЭЛИС: Ты работаешь над чем-нибудь?

ЛЕОНАРД: Да брось.

Почему она спросила? Она столько раз разговаривала с отцом, и вот что она хотела узнать? То же, о чем за двадцать лет его мог бы спросить любой писака-журналист? Это было проще, чем спрашивать его о чем-то личном или рассказывать что-то о себе. И да, она хотела знать.

Когда Элис закрывала глаза и представляла отца – представляла таким, каким он навечно останется в ее памяти, – он сидел за их круглым кухонным столом на Помандер-уок. В Нью-Йорке было много похожих местечек: Пэтчин Плэйс, Миллиган Плэйс в Вест-Виллидж и несколько в Бруклине, недалеко от места, где теперь жила Элис, но Помандер-уок был особенным. Большинство таких маленьких переулков когда-то были каретными стоянками или возводились неподалеку от грандиозных стройплощадок для временного размещения работников, а теперь эти дорогие кукольные домики облюбовали богачи, которых эксклюзивность и старомодное очарование интересовали куда больше, чем место для хранения. Помандер прямой линией прорезал квартал от Девяносто четвертой до Девяносто пятой между Бродвеем и Вест-Энд-авеню. Его возвел застройщик отелей в 1921 году, и что больше всего нравилось Леонарду, так это то, что эта улочка была спроектирована по мотивам пьесы, созданной по мотивам романа о небольшом английском городке. Факсимиле другого факсимиле, реальное исполнение вымышленного места с двумя рядами крошечных домиков, словно сошедших со страниц «Гензель и Гретель» и запертых за оградой.