Коммутатор (СИ) - Черный Роман. Страница 4

Женский голос, оглушительный на таком расстоянии, раздался из дверного проёма, к которому вела широкая разбитая лестница:

— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры… — на долю секунды абсурдно дружелюбный голос замешкался, —  восемь процентов, стабильность соединения не гарантируется. Всему персоналу немедленно приступить к эвакуации. Повторяю…

Тяжело опираясь на остатки балюстрады, я поднялся к дверям и застонал от наслаждения, ступив в прохладную тень под куполом станции. Потолок в полутёмном ангаре не был совсем глухим: в паре мест столбы света пробивались в треугольные дыры от выпавших плит. Сквозь щели в стыках сыпались струйки песка, образуя горки на бетонном полу и заполнявшем помещение оборудовании: каждый квадратный метр занимали электрические шкафы, щитки, покрытые тумблерами, лампочками и полустёршимися от времени надписями — контрольные панели или бог знает что ещё.

Провода были здесь повсюду: свешивались с ферм на потолке, тянулись от шкафов к специальным мачтам, объединялись там с другими, пока не достигали толщины в руку. Где-то среди них затерялась и та линия, что привела меня сюда. Тяжёлые связки кабелей из всех концов круглого зала тянулись вверх, сходясь в одной точке: вершине башни, стоявшей в самом центре. Она напоминала маяк. Стеклянная армированная полусфера наверху, что-то вроде обзорной комнаты, имела метров десять в диаметре. Внутри горел свет.

Показавшийся на первый взгляд абсолютно безжизненным лабиринт обесточенного железа всё же не был таковым. То в одном месте, то в другом щёлкало, поднимая облачко пыли, одинокое реле. Сквозь щели пробивался изнутри шкафов свет радиоламп, на панелях под дрожащими в районе нуля стрелками перемигивались редкие огоньки. Встречались россыпи зелёных и красных искр, но жёлтые преобладали. Откуда-то из-под пола доносилось тихое гудение, отдававшееся вибрацией в ногах. Место было давно покинуто, но не мертво. Под потолком заскрипел невидимый репродуктор, и, отскакивая эхом от сводов, раздался возбуждённый голос Кесселя:

— Вы добрались! Удивительно. То есть чудесно, я хотел сказать.

— Мне нужно подняться на этот маяк?

— Маяк? А, да, конечно. Двигайтесь к самому центру.

— Здесь где-нибудь есть вода?

— Боюсь, Виктор Степанович, в вашем случае вода лишь метафора истекающего времени. Что вам нужно, так это поскорее оказаться здесь, у нас.

— Кой чёрт метафора! Я умираю от жажды.

— Уверяю вас, мы сделаем всё возможное, чтобы этого не случилось.

Собрав остатки сил, я побрёл по сужающейся спирали прохода между машин. Некоторые из них оживали при моём приближении, освещались тёплым янтарём ламп, начинали стрекотать самописцами, другие — большая часть — оставались темны.

— Вы обещали всё объяснить, когда я доберусь до станции. Самое время начать.

— Я уже говорил вам, что объяснить будет непросто.

— Попытайтесь. Что такое эта станция?

— Это коммутатор. Наша полевая лаборатория, если угодно, один из самых удалённых узлов сети. Практически фронтир. К сожалению, наши ресурсы весьма ограничены, операторов не хватает, так что большая часть сети работает в автономном режиме. Вы знаете, все эти проблемы с финансированием…

Бормотание Кесселя было сметено рёвом иерихонской трубы под сводами купола:

— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры… шесть процентов, соединение нестабильно. Всему персоналу немедленно приступить к эвакуации.

Когда сообщение закончилось, я перестал зажимать уши. Вибрация, исходящая из-под пола, стала сильнее.

— Что произойдёт, когда отсчёт дойдёт до нуля? — закричал я в потолок громче, чем это было необходимо. В ушах ещё звенело.

— Этот участок будет для нас потерян, а вы останетесь в вегетативном состоянии. Или навсегда застрянете там, это зависит от точки зрения. Поспешите же!

— Это можно как-то остановить? — я пролез под одним из пультов, чтобы сократить путь, но оказался в тупике и, чертыхаясь, полез обратно.

— Увы, нет. Мы используем что-то вроде… погружаемого бакена, чтобы закрепиться на вашей стороне. Последний эксперимент сорвался: структура мнемограммы на нём оказалась повреждена вашим, мой друг, вторжением. Совершенно невольным, я понимаю это, не беспокойтесь.

К вибрации добавились мерные удары, как если бы в подвале заработала сваебойная машина, пока ещё в четверть силы. Мне становилось хуже, мысли с огромным трудом ворочались в голове.

— Это место, эта пустыня… Она хотя бы на Земле?

— Зрите прямо в корень, Виктор Степанович! Ответ будет — да. И нет.

— Можно просто Виктор.

— Как угодно. Видите ли, Виктор, здесь мы ступаем на зыбкую почву, что издавна являлась вотчиной философов. Думаю, вы и сами уже многое поняли. Наблюдаемое вами пространство, несомненно, объективно существует, но в то же время имеет психогенную природу. Возможно, вы увидите в этом парадокс, но его на самом деле нет. Танатонавтика — молодая дисциплина, отчасти засекреченная ввиду ряда не решённых этических вопросов. Знали бы вы, как нам трудно находить доброволь…

— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры… четыре процента.

— Верно, не будем забывать о том, что действительно важно. Вы как будто…

— Да. Почти дошёл.

Я стоял у самого подножия «маяка». От силы подземных ударов раскачивались кабеля, свисавшие с ферм над моей головой. Проникавший снаружи солнечный свет изменился: там, над вечной пустыней, как будто впервые в истории начинался закат. Вверх вела узкая железная лестница, и я сделал первый шаг.

— Я лежу в коме и вижу сон? Так?

— Э-э… Виктор, это крайнее упрощение. И я не уверен, что сейчас подходящий момент для этого разговора.

— Отчего же, я тут совсем не занят.

— Что ж. Вы сами знаете ответ.

— Где я на самом деле?

— В институте геронтологии. Мы не сразу заметили проблему, но потом вам каким-то образом удалось выйти на связь, да ещё и натворить дел. Вас нашли без сознания и доставили сюда. Даже присвоили кодовое имя на время операции: «Орфей», — он неприятно хихикнул, но смешок утонул в трансформаторном гуле и ударах сваебойного метронома. — Можете гордиться, вы первый гражданский, прикоснувшийся к Запредельному. Я вам даже немного завидую.

— Не понимаю… Я плохо помню, что случилось. Чёрт!

На верхней площадке я пошатнулся, зашёлся кашлем и согнулся пополам. Горло драло так, будто я кашлял алмазной крошкой. Пол оказался неожиданно далеко, отчего голова закружилась ещё сильнее. Репродуктор продолжал что-то говорить, но я не слышал. На ощупь найдя ручку на ведущей в стеклянную комнату двери, я мешком ввалился внутрь и застыл на пороге, увидев.

— Дедушка?

5. Исход

Одна из ламп дневного света ещё горела под потолком, изредка мигая — в такие моменты сюрреалистичная сцена погружалась в темноту и становился виден трепещущий хаос огоньков на аппаратуру внизу, в зале. Теперь почти все огни были красными.

— Кессель, — я вновь раскашлялся. — Кессель, какого чёрта?!

В центре застеленной протёртым ковром круглой комнаты стоял журнальный столик, а на нём — два красных телефона, таких новеньких и блестящих, словно только что сошли с конвейера. Возле стола я увидел два мягких кресла, и в одном из них с задумчивым, отсутствующим видом сидел мой дед. Моего появления он не заметил. Казалось, он смотрит сквозь стекло куда-то вниз, но было ясно, что мысли его очень далеко отсюда. В руке он держал трубку одного из телефонов и тихо бормотал туда что-то, будто бы ведя неспешный разговор со старинным другом. Медленно шагнув вперёд, я прислушался.

— А как цвела акация тем летом, ты помнишь? Запах стоял такой, что от него кружилась голова. Ты испугалась шмеля, а потом обиделась, что я над тобой смеялся, пришлось катать тебя три круга на колесе обозрения, прежде чем разрешила себя поцеловать. Никогда не забуду вкус подтаявшего мороженого на твоих губах.