Оп Олооп - Филлой Хуан. Страница 15

— Твои утешения стоят любых жертв. Страдать — вот лучший способ сеять. Сколь прекрасный урожай пожинаю я! Я хотела бы страдать вечно…

— Это невозможно. Тебе это не удастся. Здесь не страдают. Здесь просто находятся, понимаешь, находятся. Сиюминутность — вот единственное, что ускользает от боли. Быть! Здесь опыт любви совершенен. Светлое блаженство, в котором нельзя захлебнуться. А там… вместе с любовью приходит боль…

— Тс-с! Давай не будем отвоевывать у забвения наши мутные сны. Пройдемся.

— Зачем, если мы вездесущи?

— Ах, как это невероятно!

— Здесь так всегда. Смотри, как все меняется. Преходящее придает образам вечности. Мы — линзы, улавливающие ток жизни. Все течет к нам, под нами, сквозь нас.

— Мне нравится этот увядающий пейзаж с полупрозрачной травой, расчерченный линиями воды и накрытый небом без неба. Искупаемся? Но избавься же от себя. Стань, как и я, обнаженной душой.

— Ах, Франци! Какая глупая небрежность! Вот и всё. Ты меня еще видишь?

— Нет. Теперь нет. Погасли даже самые яркие черты твоего плотского маскарада.

— Спасибо! Я знаю, что превратился в прозрачную тень. Знаю, что способен раствориться в свете. Но иногда собственные сильфы преследуют меня. И рядят меня в одежды разума и нервную тунику мирского Опа Олоопа. Впрочем, у меня есть способы справляться с ними. Я исчезаю; стоит мне замолкнуть, и даже я не могу обнаружить себя. Ты же знаешь, что человеческое лицо — это плотская маска духа. Истинный же лик — это наши предчувствия, плод эманаций нашей мудрости, ее аромата и ее музыки.

— Я догадалась об этом, как только увидела тебя. Я словно услышала музыку твоего существа ушами, о которых и не подозревала.

— Да. Когда нет любви, лицо человека превращается в плотину на пути любопытства и назойливости окружающих. Но стоит полюбить, и эту плотину сносит мощным потоком нежности, источаемой глазами, бурная река красноречия.

— Но почему мой отец и мой дядя не знают этого?

— Они мумифицировали свою любовь. Материальное владеет ими, иссушает их дух. Прости их. Обратись лучше к душам твоих предков. Все они расплавлены в тебе. И заросшие мхом, и вечно молодые души предков не умирают. Когда они воскресают в нас, легко познать всю высоту и всю низость их страстей. Воскрешение уходит корнями за пределы нашего мира, туда, где нас нет. Сосредоточься. Пусть даже воспоминания оставят тебя. Здесь расцветают чудеса.

— Потрясающе! Сколько душ окружило меня! Здесь бабушка моей бабушки, и она благословляет меня. И моя бабушка смеется. И мать молча глядит на меня. Невероятно!

— Воспользуйся моментом. Разорванная кровная связь снова срослась. Поговори с ними. Спроси их. Здесь откровения становятся непреодолимыми препятствиями, а предзнаменования столь же зыбки, сколь и события, которые они предвещают.

— Спросить их… о чем?..

— О нас. Они знают. Все мысли, чувства, порывы души проходят от нас в этот мир бессмертия. Мы унаследовали от них то космическое, что было в их душах, наше духовное родство связывает уже прожитое ими с тем, что проживаем мы, они учат нас и служат нам примером. Им знакомы наши терзания и наши слезы, поэтому они предчувствуют наши провалы и наши радости. Кроме того, по ту сторону порога все видно с необычайной ясностью. Просачиваясь сквозь сны, они раньше нас достигают истинных вод, омывающих сознание…

— Ну?

— Аллилуйя! Аллилуйя! Я не ошиблась! Они окружили меня. Я услышала целый хор восхищенных голосов. И слова моей матери: «Постоянство, а не неопределенность, твердость достоинства, а не преходящая дерзость». И все они сказали мне вернуться к тебе, стать частью твоей души, пока тайна не истает.

— Скажи мне, твоя мать была счастлива за свою короткую жизнь?

— Нет, она сама поведала мне об этом. Она выбрала не тот путь наверх. И овдовела эмоционально, пока не возродилась в смерти. Но и здесь все осталось так же. Она принесла сюда неразделенную любовь. А поскольку отчаяние — худшее, что может случиться в загробном мире, она несет в себе живую смерть мертвой любви.

— Поэтому важно не разочароваться. Истинная любовь взаимно порабощает.

— Как наша любовь…

— Да. Придем же к соглашению, что наше иго и есть любовь.

— Да будет так. Любовь высочайшего качества, очищенная нашими страданиями.

— Да будет так. Любовь, освященная горькими слезами и невыносимыми страданиями.

— И пусть наша физическая связь выдержит все невзгоды.

— Твоя решимость, Франциска, согревает меня. Я знаю, что помолвка — это прелесть непрочитанной книги, свадьба — радость от первых страниц, брак — перечень опечаток супругов…

— Забудь об этом. Я знаю, что важно для меня. Моя любовь поднялась на дрожжах боли. И стала золотистым душистым хлебом. Влечение, связывающее на земле, освобождает на небесах. Моя мать только что объяснила мне это. Вернувшись в свое тело, я надену маску. Я буду хитра и изворотлива, как монашка-блудница. И окружу свои чувства гирляндами из лилий и колючей проволокой.

— Как монашка-блудница!.. Какая глупость! Зачем ты позволяешь человеческому нарушать наше спокойствие! Спокойствие суть сосуд из тончайшего стекла, мягко вибрирующего и поющего, когда его наполняет восторг двух влюбленных душ. Бойся расколоть его! Вся благость союза двух сердец испарится. Какой бы незаметной ни была трещина, гармония уйдет. И хотя формально красота будет прежней, вибрации и песни изменятся навсегда.

— …!

— Ах! Происходит что-то странное! Видишь ту бриллиантовую звезду, что освещала нам путь, грива ее лучей исчезла…

— Это из-за нас. Мы надругались над мыслью.

— А эти болезненные краски: розовато-лиловый, красный и серый? И дрожащий бледно-желтый закат?

— Из-за нас. Мы запятнали непорочность.

— А теперь еще и эта отливающая медью слабость? И этот воздух, покрывающийся патиной ночи, что берет нас в плен, овеществляя, загоняя в мертвенный скелет.

— Из-за нас. Мы не должны были сбиваться с пути, позволять чувствам заходить на территорию плоти. Такое часто случается. Любовь — это погружение в реку, а не выход реки из берегов. Те, кто бродит по пустыне любви, ковыляя и умирая от жажды, очувствляются, не доходя до оазиса.

— Я…

— Да. Ты и я. В пустыне любви оазис — это секс. Колодец, цветок, змея. Колодец, в котором сознание погружается в подсознательное. Цветок, который растет из хаоса и крепко цепляется за камни. Змея, обвившаяся вокруг груды инстинкта, поднимающая голову над гладью бытия.

— Бежим отсюда. Отыщем место, где царит мораль.

— Это невозможно. Мы не можем двинуться с места. Мы должны вернуть себе ключ.

— Значит, мы застряли в этой удушающей галлюцинации…

— Реальности.

— …Исполненной ужаса?

— Разумеется: мы согрешили. Окружающая нас неизбежность определенно указывает на это.

— О если бы я могла хотя бы притупить свои чувства!

— Напротив, они только обострятся. Мы — жадные зеркала. Мы увидим всё, но не дойдем до победного конца, чтобы увидеть самих себя. Боль зеркала в блестящей слепоте невозможности узреть свое отражение. Не проткни меня, дорогая!

— Эта больная листва, источающая зловонные миазмы с отвратительной трупной ноткой.

— Твои руки — это лианы или клубок гадюк?

— Не знаю. Не стони. Дай мне присесть. Видишь, вон там стоит блестящее металлическое кресло из труб.

— Отойди от него! Скорее! Оно все покрыто мерзкой капающей с него слизью каких-то личинок! А обрамляющие его листья — уши больных проказой слонов! В сторону.