Пройти по Краю Мира - Тан Эми. Страница 14

— Эта черта — как луч света. Посмотри, неужели не видишь?

Для Рут эта черта была похожа на ребро, с которого уже обглодали мясо.

— Каждый знак представляет собой мысль, чувство и историю, смешанные воедино, — продолжала мать. Она нарисовала еще несколько точек и линий, прямых и извилистых, плавных и изломанных. — Видишь? — снова и снова спрашивала она. — Эта линия, и эта, и эта — форма небесного храма.

А когда Рут в ответ лишь пожала плечами, Лу Лин добавила:

— Это старинный храм. — Видимо, она надеялась, что слово «старинный» должно пробудить китайские колесики в механизме памяти ее дочери.

Старинный! Дзынь! А, ну тогда понятно!

Потом Лу Лин заставила Рут попробовать нарисовать этот иероглиф, одновременно пытаясь вложить китайскую логику в сопротивляющийся разум дочери.

— Держи запястье вот так, твердо, но не скованно, словно рука — молодая ветка ивы. Ай-ай, ну не как нищий, валяющийся у дороги! Касайся бумаги кистью нежно, как птица садится на ветку, а не как палач, отрубающий голову дьяволу! Вот смотри: ты так нарисовала его, что весь храм валится набок. Делай вот так: сначала свет, а потом храм. Видишь? Объединенные вместе, эти знаки превращаются в «известия от богов». Видишь, эти известия всегда приходят сверху. Видишь, насколько логичны и полны смысла китайские слова?

Да, мама была права насчет китайских слов, сейчас Рут готова была с этим согласиться. Или нет?

Она набрала номер доктора. Трубку взяла мед-сестра.

— Здравствуйте, это Рут Янг, дочь Лу Лин Янг. Мы назначены к доктору Хью на четыре часа, на осмотр. Я просто хотела кое-что обсудить… — Рут ощущала себя предательницей и шпионом.

Вернувшись в гостиную, она застала мать за поисками сумочки.

— Нам не нужны там деньги, — сказала Рут. — А если они понадобятся, то я заплачу.

— Нет, не надо платить! Никто не платить! — воскликнула Лу Лин. — В моей сумочке моя карта здоровья. Не покажу карту — доктор выставит счет. А все должно быть бесплатно.

— У них наверняка сохранились записи. Вряд ли им понадобится снова смотреть карточку.

Но Лу Лин продолжала поиски. Вдруг она резко выпрямилась:

— Я знаю. Оставила сумку в доме Гао Лин. Должно быть, она забыла мне сказать.

— А когда ты туда ездила?

— Три дня. В понедельник.

— Сегодня же понедельник.

— Как понедельник? Я ездила три дня назад, не сегодня!

— Ты ездила на БАРТ [7]? — После аварии Лу Лин пользовалась общественным транспортом, если Рут не могла подвезти мать, куда ей было нужно.

— Да, и Гао Лин опоздать меня встретить! Я ждать два часа. И наконец она появиться. А потом обвинить меня, сказать, зачем раньше приехать, ты должна была приехать в одиннадцать. Я говорю, нет, я не говорила, что приехать в одиннадцать. Зачем мне говорить, что я приехать в одиннадцать, если я уже знаю, что приеду в девять? Она делать вид, что я сумасшедшая. Я так злиться!

— Как думаешь, ты могла оставить ее в электричке?

— Что оставить?

— Свою сумку.

— Почему ты всегда встаешь на ее сторону?

— Я не встаю…

— Может, она просто брать мою сумку и мне не говорить. Она всегда хотеть мои вещи. Завидует мне. Маленькой девочкой она хотеть мое платье, моя дыня и все внимание.

Драматические перипетии отношений матери и тетушки напоминали бродвейские пьесы, в которых два главных персонажа выступали во всех ролях: лучших друзей и злейших врагов, соперников и воодушевленных союзников. Между ними был всего лишь год разницы, семьдесят семь и семьдесят шесть лет, и, возможно, это лишь обостряло их соперничество.

Сестры приехали в Америку порознь и вышли замуж за братьев — сыновей бакалейщика. Муж Лу Лин Эдвин Янг учился в медицинском колледже и был «обречен», как говорила Лу Лин, стать умнее и успешнее брата. Большая часть привилегий и внимания семьи были положены к его ногам. Муж Гао Лин Эдмунд Янг учился на дантиста. Его знали как ленивого и беспечного мальчика, которому все время нужны были присмотр и опека старшего брата. Но старший брат, возвращаясь из библиотеки Калифорнийского университета, погиб под колесами автомобиля, виновник этого происшествия скрылся. Рут тогда было всего два года, и ее дядюшка Эдмунд стал настоящим главой семьи, превратившись в уважаемого специалиста и даже в разумного инвестора, удачно вкладывавшего деньги в недорогую недвижимость, которую потом сдавал за небольшую ренту.

В шестидесятых годах, когда бакалейщик с женой покинули этот свет, большая часть их имущества — деньги, дом, магазин, золото, нефриты, фамильные фотографии — ушла Эдмунду. Лу Лин получила небольшую сумму наличными в память о ее недолгом браке с Эдвином.

— Мне дали всего лишь вот столько, — часто рассказывала Лу Лин, сводя большой и указательный пальцы так, словно держала между ними блоху. — И все потому, что ты — не мальчик.

Собрав наследство и многолетние накопления, Лу Лин купила двухэтажный дом на углу Кабрилло и Сорок седьмой, где они с Рут поселились на втором этаже. Гао Лин и Эдмунд переехали в Саратогу, город с домами в стиле ранчо на широких лужайках с изогнутыми бассейнами. Время от времени они предлагали Лу Лин мебель, которую собирались заменить на новую.

— И зачем мне это брать?! — возмущалась она. — Чтобы они меня пожалели? И гордились собой, отдавая мне ненужные вещи?

Годами Лу Лин причитала на китайском:

— Ай-ай, если бы только твой отец был жив, он был бы более успешным, чем твой дядюшка! И даже в этом случае мы не транжирили бы деньги так, как они!

Она не забывала перечислить и то, что должно было по праву принадлежать Рут: нефритовое кольцо бабушки Янг и деньги на образование. И то, что Рут была девочкой и что ее отец умер, не должно было влиять на распределение наследства. Это же устаревшие китайские традиции! Лу Лин так часто это повторяла, что Рут не могла не фантазировать о том, как могла бы сложиться ее жизнь, если бы отец остался жив. Она могла бы покупать себе лакированную обувь, усыпанные хрусталем заколки для волос и розы в бутонах. Иногда она смотрела на фото отца и злилась на него за то, что он умер. А потом ее накрывало чувство вины и страха. Она пыталась убедить себя в том, что искренне любила отца, которого не помнила. Она собирала цветущие растения, пробивавшиеся сквозь трещины в дорожках, и приносила их к его портрету.

А сейчас Рут наблюдала за тем, как Лу Лин искала свою сумку в шкафу, не забывая перечислять проступки Гао Лин:

— Потом, взрослая, тоже хотеть мои вещи. Хотеть твой отец жениться на ней. Да, ты об этом не знаешь. Ей надо Эдвин, не Эдмунд, потому что старший больше успешный. Каждый день улыбаться ему, показывать зубы, как обезьяна. — Лу Лин обернулась, чтобы показать, как именно она улыбалась. — Она такая злая! Потом она вышла замуж за Эдмунда, а когда твой папа умирать, она говорить, о, как повезло, я не вышла за Эдвина! Какая глупость так говорить! Прямо в мое лицо! Обо мне не думать, только о себе. Я ничего ей не говорить. Я никогда не жаловаться. Я когда-нибудь жаловаться?

Рут присоединилась к поискам, шаря руками под диванными подушками.

Лу Лин выпрямилась во все четыре фута одиннадцать дюймов, полных достоинства:

— А теперь смотри сама! Зачем Гао Лин все еще хотеть мои деньги? Она безумная, сама знаешь. Она все время думать, что у меня есть много, что я это где-то прятать. Вот почему я думать, что она забирать мою сумку.

Обеденный стол, которым Лу Лин никогда не пользовалась, был завален почтой. Рут разворошила газеты и журналы на китайском. У матери всегда было чисто, но порядка как такового никогда не было. Она ненавидела грязь, но не имела ничего против хаоса. Она хранила ненужную периодику и купоны так, словно это были личные письма.

— Вот она! — воскликнула Рут. Какое облегчение! Она вытащила небольшую дамскую сумочку из-под кипы журналов.

Пока Лу Лин проверяла, на месте ли ее деньги и карты, Рут обратила внимание на то, что скрыло подсобой сумку. Это были свежие выпуски таких изданий, как «Современная деревообработка», «Севентин», «Аудио и видео», «Мир бегуна», «Космополитен», «Собачья мода», «Лыжи» и «Загородная жизнь». Эти журналы ее мать никогда раньше не читала.