Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль. Страница 2

В обычное время я не обратила бы на него внимания. Мне каждый день приходило множество писем от совершенно чокнутых поклонников. Признания в любви, предложения руки и сердца, кулинарные рецепты… Нана складывала их на столик, предварительно изъяв наиболее оскорбительные. Женщина, высказывающая свое мнение о чужой готовке, – кто от такого не взбесится. В конце концов я перестала обращать внимание. Ну, по крайней мере, я так думала.

Это письмо венчало гору прочих по соседству с обувной коробкой, где лежала пара эспадрилий, на которых было вышито мое имя. В нем некая пожилая дама утверждала, что знала мою мать. Мою мать, которая твердила всем, кто был готов ее слушать, что «настоящая семья – это та, которую ты выбрал себе сам». Мою мать, у которой не было ни прошлого, ни будущего. Интересно, из-за отчаяния или из-за нежности, которая, как мне почудилось, сквозила между строками письма, я бросила все, чтобы приехать? Понятия не имею.

Дверь ванной распахнулась, выпустив облако пара вместе с волной запаха лака для волос и духов. Шуршащее платье. Мельтешение бус. Лицо Наны освещает ее забавная асимметричная улыбка. Спокойный взгляд, морщинки в уголках глаз. Мое сердце сжимается. Почему она последовала за мной в эту дыру? Она не задала ни единого вопроса. Как всегда. Достаточно мне обронить больше трех слов подряд и выразить какое-то пожелание, этого хватает с лихвой. Отъезд из Парижа пойдет мне на пользу, повторяла я про себя, пытаясь набраться мужества. Пусть на некоторое время обо мне забудут – после трагедии и последовавшего за ней скандала.

Все произошло слишком быстро.

Я открыла «Роми» шесть лет назад. Ресторанчик на Монмартре, зал максимум на пятнадцать персон. Я решилась очертя голову, несмотря на истерические вопли коллег. «Молода еще! И вообще, ты женщина!» – повторяла я их слова, но не придавала им значения. И у меня получилось. Я вкладывала в ресторан всю себя, жертвуя сном, сбережениями, здоровьем. И романами тоже. В «Роми» была вся моя жизнь.

В профессиональных кругах ходили упорные слухи, что в этом году у меня есть шансы на «звезду» «Мишлен». Намекали даже, что остались простые формальности. Тогда бы я стала одной из самых молодых шеф-поваров, имеющих право носить эту «звезду» на фартуке. Именно поэтому со мной связались продюсеры шоу «Колпак шеф-повара», и я стала членом жюри телеконкурса, любимого всеми французами.

До скандала оставалось два месяца. Пищевое отравление. Плюс жалоба одной из работниц на домогательства и жестокое обращение. Перебор для одного вечера, должна признать. Моя звезда закатилась.

Далее началось медленное сошествие в ад. Закрытие ресторана. Журналисты, падкие на скабрезные подробности. Свидетельские показания моей команды, в которых я выглядела неуравновешенной психопаткой. Немедленный разрыв контракта с телеканалом. И, разумеется, отказ банка в финансировании. С того времени я – лишь выжженное поле. У меня больше ничего нет. И сама я – никто.

Смотрю на конверт. «Роза да Фаго, дорога на Шерот». Ничего себе адрес! И с чего мне вздумалось встретиться с ней? Я вовсе не обязана, так что могу еще вернуться в Париж и забыть обо всей этой истории. Нет. Мы проделали слишком долгий путь. И я притащила Нану в эту забытую Богом гостиницу. Мысль, что некая Роза была знакома с моей матерью, глубоко потрясла меня. После ее смерти я цепляюсь за любую мелочь. Не проходит недели, чтобы я не увидела, как Роми заворачивает за угол в каком-нибудь переулке. Ни одного дня, чтобы я не услышала ее смех.

Нана встает и, словно умеет читать мои мысли, протягивает мне куртку. Я еще сомневаюсь, но потом иду вслед за ней. В конце концов терять мне больше нечего.

2

Дверь открывается, в проеме появляется миниатюрная дама с коротко стриженными седыми волосами. Выразительное лицо, от которого веет неожиданной решимостью. И взгляд больших темных глаз, заставляющий меня потупиться. На ногах у нее эспадрильи. Вокруг тонких щиколоток обвиваются алые атласные ленты, перекликающиеся с великолепной брошью на корсаже, которая, в свою очередь, идеально сочетается с шикарной юбкой-брюками. Коко Шанель на фоне пасторали. В свои девяносто Роза да Фаго выглядит потрясающе стильно.

Увидев меня, она замирает на месте. И выдыхает:

– О Боже…

По ее щеке катится слеза. Она берет мои ладони в свои. У нее сухие руки, изуродованные артрозом. Руки, прождавшие целый век до этого момента – момента прикосновения. Я должна что-то сказать, но что? Невозможно подобрать слова, чтобы передать то, что сейчас происходит у меня внутри. Забытое, пришедшее издалека чувство.

– Здравствуй, Лиз.

Ее голос звучит тепло и успокаивающе. Это приветствие действует на меня как видéние острова после долгих недель дрейфа в открытом море.

– Спасибо, что приехала, – говорит она, не выпуская моих рук.

Взгляд ее влажных глаз ласково овладевает мною, ее искренность обезоруживает. Я обращаю внимание, что у нее чуть замутнены хрусталики глаз – печать возраста. Печать уходящего времени. Неясная тоска поднимается во мне из глубины души. Смутное воспоминание? Не хотелось бы в это верить.

– Я так счастлива тебя видеть. Тебе все это может казаться странным, я…

Ей не удается закончить фразу. Чувства переполняют ее. Она извиняется, достает из кармана платок.

В конце концов мы с Наной идем за ней следом. Мощеный двор, из него открывается вид на более внушительное здание, скрытое от посторонних глаз. В центре двора – статуя полуобнаженной женщины с округлыми бедрами и кувшином в руке. Все это ни о чем мне не говорит.

Вдруг – музыка, смех. Роза распахивает дверь, и мы оказываемся в чуть обветшалой, но уютно обставленной комнате. На стенах десятки черно-белых фотографий. На одной из них четыре нарядно одетые женщины окружают гиганта с эбеновой кожей и перламутровой улыбкой. Среди них Роза – цветущая красотка лет сорока, с лукавыми искрящимися глазами. А моя мать? Она тоже есть на фотографиях? Я не осмеливаюсь слишком внимательно разглядывать их.

В самой гостиной за низким столиком ведут оживленный разговор несколько женщин. Играет легкий джаз. Обволакивающая атмосфера. Тут и там стоят зажженные свечи. Увидев нас, женщины замолкают.

– Позвольте представить вам Лиз… – говорит Роза.

Ее голос дрожит. Она вытирает щеку и добавляет с взволнованной улыбкой:

– А это…

– Нана, – подсказываю я.

Две дамы за шестьдесят, похожие как две капли воды – близняшки? – синхронным движением поправляют очки. Ни дать ни взять пара неразлучных сыщиков из древней комедии с Кэри Грантом. При иных обстоятельствах это вызвало бы у меня улыбку, но сейчас я словно в ступоре. Перспектива беседы с престарелой дамой и так меня не вдохновляла, а уж с целой компанией…

Делай ноги. И побыстрее.

– Господи! – перекрестилась одна из близняшек. – Но вы ведь…

Она не успевает закончить – ей на плечо прыгает крошечный зверек. Обезьянка? Я подскакиваю на месте, она вскрикивает.

– Господи, Свинг! – восклицает она, хватаясь за сердце.

Зверек разглядывает меня, грызя ягоду клубники.

Роза предлагает мне сесть, и я опускаюсь в кресло. Под ногами пестрый марокканский ковер, странным образом напоминающий мне тот, который лежал в нашей парижской квартире. Я снова вижу сияющую Роми, разворачивающую рулон, который займет всю гостиную. «Кому могло прийти в голову выбросить такую прелесть?» – удивляется она с улыбкой, способной совратить и ангела.

Этот дом совершенно не похож на то, как я представляла себе жилище старой дамы. В воздухе витает веселая ностальгия. Эта гостиная в свое время была местом грандиозных вечеринок – судя по разнокалиберным предметам меблировки. Концертный рояль. Люстра с подвесками. Сундук, из-под крышки которого торчит боа из перьев. На старом граммофоне чаша, заполненная пробками от шампанского. На ветках большого филодендрона нить разноцветных жемчужных бус. А рядом с широким деревянным некрашеным столом, окруженным барочными стульями, чучело какаду словно ожидает, когда ему подадут угощение.