Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль. Страница 42

Последняя репетиция. С кругами под глазами, напряженные, сжимая в руках тарелки, Августина и Леония вытянулись в полной боевой готовности.

Вокруг стола тихонько пересмеиваются возбужденные девицы из мастерской. Большинство из них никогда не были в ресторане. Они прихорошились. Держатся прямо, говорят вполголоса, стараясь соответствовать обстановке.

Мы с Пейо ставим перед ними наши сегодняшние творения. Рассказываем об ингредиентах, об их происхождении, о чувствах, которые владели нами, когда мы готовили. Они завороженно слушают нас в сосредоточенном молчании.

После первой пробы их лица озаряются. На их языках вся тонкость трехцветного равиоли с ароматами подлеска. Неожиданность свиной отбивной в кофейном маринаде. Великолепие фермерского телячьего зоба, жаренного с мелиссой. Они не устают восхищаться.

Я наблюдаю за ними из кухни. Взволнованная не меньше их. В глубине желудка зарождается дрожь и поднимается к горлу. В голове эхом звучат их доверительные рассказы о прошлом и о причинах, которые привели их к Розе. Эти женщины достойны того, чтобы о них заботились. Чтобы их баловали. Чтобы для них готовили, как для королевы Великобритании.

Пейо замечает мое волнение. Кладет руку мне на плечо.

– Это стоит всех звезд в мире, верно?

Во главе стола сияют Роза и Нана, две сообщницы. Они похожи на старинных подруг. Я жалею, что здесь нет Гвен, чтобы разделить с нами этот момент. В шестидесяти километрах отсюда бретонка не отходит от своей собственной звездочки. Которая грозит вот-вот угаснуть.

– Новости?

Пейо сокрушенно качает головой. И шепчет молитву. Если Бог где-то есть, пора бы ему объявиться.

– И в заключение шеф предлагает вам десерт, – заводит победную песнь Леония. – Горячее абрикосовое суфле с парфе на оливковом масле с чабрецом и лимоном и к нему мороженое с миндальной халвой.

В поварском колпаке и белоснежном фартуке появляется Базилио. На его тележке дюжина миниатюрных чугунных кастрюлек, увенчанных золотистыми куполами. Истинное чудо, от аромата которого, разлившегося по кухне, я не устаю облизываться.

– При… приятной дегустации, – лепечет багровеющий юный кондитер и исчезает.

– Базилио, подожди!

Когда я подхожу, он стоит, прислонившись к стене, лоб в каплях пота. Я кладу ладонь на его руку.

– Не беспокойся. Обещаю, что все пройдет хорошо.

Внезапно в зале раздаются возгласы. Вскоре к ним присоединяется звон приборов, которыми ритмично стучат по столам. Женщины скандируют:

– Ба-зи-ли-о! Ба-зи-ли-о!

Он поднимает огромные перепуганные глаза на дверь, словно ждет, что сейчас в кухню ворвется разъяренный бык. Столько таланта и так мало уверенности в себе – это могло бы меня удивить, если бы не было так знакомо. Приглашающим жестом я указываю на дверь и подбадриваю его. Он делает глубокий вдох, разглаживает фартук, поправляет колпак и, устремив на меня свои большие глаза, говорит безо всякого заикания:

– Спасибо, что поверили в меня.

Бальтазар

В один прекрасный день детектив сам позвонил мне. Он кое-что разнюхал. Я нацарапал адрес на игральной карте и прыгнул в «понтиак». Когда я приехал на место, уже наступила ночь. Я припарковал свой болид под фонарем на булыжной улочке, поднимающейся к базилике Сакре-Кёр. Передо мной четырехэтажный обветшалый дом. Под крышей горит одинокое окно. Я выключил мотор. Собрался с духом и постарался унять стук сердца.

Вдруг – крики. На тротуаре напротив компания молодняка пристает к женщине, толкает ее. Она пытается защититься, они со смехом продолжают издеваться. Хватают большой мусорный пакет, который она прижимает к груди, и, не церемонясь, вываливают его содержимое. Бедняжка бросается на землю, один из парней бьет ее ногой по ребрам.

– А ну хватит! – закричал я, бросаясь к ним.

Они убежали, перевернув по дороге тележку женщины, бедняжка дрожит всем телом.

– Вы в порядке, мадам?

Она не ответила. Я поднял ее тележку. Там несколько книг, шаль, поношенная шапочка, треснувшие очки и флакон Shalimar. Духи, которые любила Роми, когда мы повстречались. Сколько же ей лет? Примерно пятьдесят?

– Мадам? Вы не ранены? – повторил я.

Она покачала головой. Подняла на меня большие глаза и грустно улыбнулась – слабой улыбкой, словно желая сказать: «Спасибо, спасибо большое, вы спасли мне жизнь». Потом она подобрала с земли свои пожитки и устроилась под фонарем. Расстелила на земле одеяло, достала коробку конфет и пакет с попкорном. Посмотрела на меня, словно ожидала, что я заговорю.

– Как вас зовут? – спросил я.

Она порылась в одной из своих сумок, достала роман Золя и протянула мне.

– Привет, Нана [13], – сказал я. – А меня зовут Бальтазар.

Она улыбнулась, открыв щербатый ряд зубов. В ней было одновременно что-то яркое, дикое и грациозное. Мне это понравилось. Сам не знаю почему, может, из-за теплоты, которая исходила от этой женщины, – но я достал из кармана игральную карту и протянул ей.

– По этому адресу живет моя дочь.

Она вгляделась в меня с удрученным видом. Потом похлопала по одеялу рядом с собой. Я сел. Положил между нами букет цветов, купленных на заправке. Несколько тюльпанов, чтобы они составили мне компанию, когда я с выпрыгивающим из груди сердцем позвоню в дверь Лиз. Я сотню раз представлял себе нашу встречу, а тут вдруг сдрейфил.

– Вы ее знаете? – спросил я.

Она пожала плечами: может, да, а может, и нет. Я внимательно осмотрел фасад. На первом этаже располагалась мастерская художника. И маленькая пивная с закрытыми ставнями, перед которой были выставлены несколько гераней. Значит, вот это она и видела каждый день? Как давно моя дочь жила здесь? На последней фотографии, которую я получил, ей было восемь лет. Маленькая светловолосая девочка с робкой улыбкой, прячущаяся за мать. Какой женщиной она стала? Через месяц ей исполнится тридцать пять. Сколько же лет я провел вдали от нее.

Я бросил взгляд на часы. Было уже за полночь. Слишком поздно, чтобы звонить в дверь. Я вытащил из кармана пачку сигарет, предложил Нане, та отказалась. А потом, не отводя глаз от освещенного окна, я стал рассказывать. Потому что мне нравилось говорить о ней. Потому что это меня утешало. Как тогда, сидя во дворе садовника с черными ногтями, пахнущего скошенной травой, я нанизывал воспоминания. Мастерская эспадрилий. Младенец в розовых ползунках. Наши тайные свидания в горах. Новая встреча с Роми. Письма. Статьи в газете, которые я ей посвящал. И пустота после ее исчезновения.

Нана не говорила ни слова. Слушала меня своими огромными глазами, в которых плавали звезды. Она клала мне ладонь на руку, когда у меня по щеке катилась слеза.

Уже на рассвете она заснула, опустив подбородок на грудь и завернувшись в большую цветастую шаль. Фонари погасли. Луч солнца коснулся парижской мостовой. Я увидел себя со стороны – немолодой мужчина, сидящий на земле в мятом костюме, с жалкими увядшими тюльпанами в руках. Что я мог сказать Лиз? Я не хотел ни пугать ее, ни рисковать снова ее потерять. Как убедить ее, что я – ее отец? У меня не было ни единого доказательства. Даже какого-нибудь письма, где Роми упоминала бы о том, что нас связывало. Я выглядел в лучшем случае как друг, а в худшем – как старый псих.

Я вздохнул. В горле у меня пересохло. Оставил рядом с Наной букет и несколько купюр. А на валете пик, который привел меня сюда, написал мой адрес и номер телефона. И добавил приписку, где просил приглядеть за моей дочерью. Предупредить меня, если вдруг что случится. Я еще не знал как, но однажды мы обязательно встретимся. И той, кто мне в этом поможет, будет Нана.

– Сигарету?

Я оборачиваюсь, Эчегойен протягивает мне свою пачку.

Через час прибудут гости. Все готово. Ну почти все. Базилио бьет трясучка. Из кондитерского уголка, где он колдует со вчерашнего дня, доносится грохот противней и выскальзывающих у него из рук шпателей. Спал ли он вообще? Сомневаюсь. Что до близняшек, они без конца перебраниваются. Без сомнения, престарелый денди чувствует мою тревогу, потому что говорит: