Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич. Страница 85

46

Перед воротами бывшего пионерского лагеря «Орленок» снова маячило объявление, извещавшее о том, что войнушки и стрельбы шариками с краской в нынешний день по техническим причинам не будет. Артемьев, не очень-то надеясь на это объявление, стоял за воротами, как на посту, и зорко следил, чтобы никто случайно не заглянул в его хозяйство.

Гости у него в домике сидели сегодня особые.

Сначала приехал Марк Маркович Горелик, а следом за ним — Артемьев даже растерялся от неожиданности, когда увидел — пожаловал заместитель губернатора Сергей Сергеевич Астахов. Приехали они без предупреждения, обед был не приготовлен, но он, как оказалось, и не требовался. Даже от кофе-чая гости отказались, а Горелик нетерпеливо махнул рукой, давая Артемьеву безмолвный знак — исчезни, не маячь. Артьемьев исчез, встал в караул за воротами и службу свою правил сегодня по-особому бдительно. Понимал, что не ради чая-кофе и не выпить-закусить пожаловали столь уважаемые люди.

Он не ошибался.

Разговор, действительно, шел серьезный,

Астахов надеялся, что Сосновский хотя бы расскажет о визите Черкасова, но тот молчал, и это был нехороший знак: отодвинули в сторону старого соратника, только что рукой не махнули, как Артемьеву — исчезни и не маячь. Догадывался Астахов, что теперь у Сосновского своя игра с Черкасовым, и ему эта игра ничего хорошего не сулит. Вот по этой причине он и позвонил Горелику, потому что иного выхода не видел.

На встречу Астахов приехал не с пустыми руками. Он привез с собой злополучную дискету, точнее, не саму дискету, а распечатку на бумажных листах. Приготовился терпеливо ждать, пока Горелик прочитает или хотя бы просмотрит эти листы, но Марк Маркович осилил лишь две страницы. Отодвинул бумаги от себя и присвистнул:

— Толково! Сразу ясно, что не профаны писали.

— Может, все-таки дочитаете?

— А зачем? — искренне удивился Горелик. — Я про вас, Сергей Сергеевич, и про себя все знаю. Амнезией, как в нынешних сериалах, не хвораю. Давайте лучше думать, как выпутаться. Есть предложения?

— Предложение только одно — найти икону. Тогда мы в победителях, а победителей, как известно, не судят. Когда мы ее явим народу?

— Думаю, что скоро, очень скоро. Утром мне был звонок из Первомайска. Всех нашли, никто не убежит. Таким образом я свои обязательства выполню, а все остальное, Сергей Сергеевич, в ваших руках. Я чужую работу делать не умею. Что-то еще хотите мне сказать?

— Сосновский встречался с Черкасовым. И, похоже, нашли общий язык. Меня отодвинули, поэтому информации не имею.

— Значит, Сергей Сергеевич, все на вас свалят.

— И на вас тоже.

— Понимаю, понимаю. Только вы раньше времени в гроб не ложитесь. Подождем чуть-чуть. Будет у меня икона в руках, возникнут и конкретные предложения.

На этом и расстались. Разъехались в разные стороны, и каждый из них думал по-своему. «Если икона у него в руках будет, не захочет ли он сам ей распоряжаться? — размышлял Астахов. — Нет, такого допустить никак нельзя». А Горелик ничего не загадывал, он во всем надеялся на Димашу Горохова, уверен был, что не подведет: «Давай, родной, на тебя вся планета смотрит, добивай скорее!»

И Димаша добивал, будто на ринге загонял противника в угол.

Отыскал он все-таки со своими бойцами дом посреди бора, к которому подъехали на двух уазиках и сразу, чтобы нагнать страха, пальнули по окнам. Посыпались стекла вместе со щепками от рам, с крыши испуганно вспорхнула пара синиц и, отчаянно взмахивая крыльями, мгновенно исчезла в верхушках сосен. Не желали невинные птички быть свидетелями людской междоусобицы.

Чуть выждав, чтобы люди в доме поняли, что шутить с ними никто не собирается, Димаша, не таясь, вышел на край поляны и закричал:

— Эй! Слушай меня! Выносите икону и кладете ее вот здесь! Вот здесь, куда я показываю! Мы ее заберем и уедем! А вы целые останетесь, и никто вас не тронет! Слышите?!

— Да слышим, слышим! — отозвался Фомич. — Только никакой иконы у нас нет! Безбожники мы! Дом — частная собственность! При попытке проникновения будем защищаться!

— Это кто там такой грамотный?! Вылезай, пока я не разозлился! Могу и передумать, тогда целыми не выпущу! — Уже привыкший, что за ним всегда сила, что его все боятся и благоразумно подчиняются, Димаша и предположить не мог, что окруженные в доме люди смогут противопоставить ему что-то серьезное. Не знал, даже не догадывался, что Фомича с Малышом на голый крик и на испуг трудно взять, они и не в таких передрягах побывали. И поэтому, не зная, снова стал кричать, чтобы вынесли икону и положили там, куда он показывает.

Из дома больше не отзывались. И с иконой никто не выходил.

Тогда Димаша решил, что базар пора завязывать, и дал команду еще раз пальнуть по разбитым окнам. Затрещали выстрелы. И вдруг ахнул глухой хлопок, один из уазиков подпрыгнул, и яркий пучок пламени, выбив крышку бензобака, выплеснулся на несколько метров. Малыш, сидевший на чердаке, довольно хмыкнул и погладил карабин по теплому стволу, продолжая зорко следить за Димашей, который скачками бежал по поляне, чтобы укрыться за ближними соснами. Добежать ему он не дал, выстрелил в ногу и еще раз погладил ствол карабина. Димаша с визгом катался по траве, зажимая ляжку обеими руками. «Прикончить бы тебя, козла, да командира не могу ослушаться, по конечностям, по конечностям…» — Малыш переполз по чердаку на другое место, где заранее оторвал и сдвинул в сторону доску, огляделся. Димашу с поляны уже утащили, никого из бойцов на виду не маячило, уазик продолжал гореть, взметывая поверх пламени крутящийся клубок густо-черного дыма.

Похоже, наступила передышка. Фомич, не выпуская из рук автомат, из которого ни разу не выстрелил, осторожно выглянул за край окна и отпрянул от неожиданности, затем снова выглянул — нет, не почудилось, картина в натуральном виде: на поляну, тяжело покачиваясь, выкатывались два омоновских автобуса, а из них сыпались, как черные семечки, его бывшие подчиненные. Фомич метнулся к противоположной стене, всунул автомат под скамейку на прибитые изнутри и загнутые гвозди. Отошел, проверил — не видно. И со спокойной душой направился к дверям. С чердака, далеко на поляну выбросив карабин, спускался Малыш и сердито бормотал себе под нос, неразборчиво и непонятно.

Упаковали ленинских быстро и сноровисто, даже ускользнуть никто не успел. Димаше жгутом перетянули ногу и забинтовали рану. Идти он не мог, и в автобус его пришлось заносить. Последним, вытащив из уазика, забрали избитого Мансура, который все порывался что-то сказать, но его никто не слушал.

Фомича и Малыша не трогали, но и не подходили к ним, видимо, не знали, что в такой ситуации предпринять, а они стояли рядом и молча дожидались, когда до них дойдет очередь. Наконец, командир взвода, старлей Ерохин, приблизился, опустив голову, и, набравшись решимости, громко известил:

Мы вас должны задержать.

— Вяжи! — усмехнулся Малыш и послушно протянул свои ручищи. — Только учти — все бумаги на карабин у меня оформлены, в кармане лежат. Командир вообще без оружия, он в гостях у меня. А откуда эти бандюганы налетели, мы понятия не имеем. Буду требовать адвоката!

Про адвоката Малыш, конечно, загнул. Хоть и не подходящий момент был для веселья, но кто-то из омоновцев даже хохотнул. Ерохин сердито обернулся, и хохоток смолк.

— Ерохин, выполняй приказ. — Фомич тоже протянул руки. — А после будем разбираться — кто, куда и зачем… Где у тебя наручники?

— Геннадий Викторович, давайте отойдем… — Ерохин говорил и по-прежнему не поднимал головы.

— Пошли. — Фомич заложил руки за спину и отошел в сторону. Встал, широко расставил ноги и с жалостью смотрел на Ерохина, испытывая неподдельную горечь за взводного, славного, боевого парня, которому отдали приказ делать грязную работу.

— Где икона, Геннадий Викторович? Скажите сразу, все равно мы найдем. Перероем, перекопаем, но найдем.

— Нет, Ерохин, не найдешь, только время зря потратишь. И эти придурки тоже бы не нашли. Нет ее здесь, понимаешь, нет! Вообще нет! Так и доложи. Если не поверят, пусть приезжают и сами ищут.