Ангелы-хранители - Кунц Дин Рей. Страница 86

— И так целый день. Но истории они рассказывают интересные.

— Я пошел в сортир, — сказал Клифф устало. — Скоро буду.

— Можешь хоть десять часов там сидеть. Они никуда не собираются.

Через несколько минут, когда Клифф вернулся, Хенк Горнер стащил с головы наушники и сказал:

— Они спустились в каюту.

— Что это значит?

— Не то, чего мы ждем. Наверное, хотят поразмять старые кости.

— О!

— Клифф, ну их к черту. Я не хочу больше слушать.

— Слушай!

Хенк приложил один наушник к уху:

— Ну вот, они раздевают друг друга, а ведь по возрасту им столько же, сколько моим деду и бабке. Неловко как-то.

Клифф вздохнул.

— Успокоились, — сообщил Хенк нахмурившись, с выражением отвращения на лице. — В любую минуту они могут начать стонать, Клифф.

— Слушай! — приказал тот.

Схватив легкую куртку, лежавшую на столе, Соамс вышел наружу. Он точно не обязан это слушать.

Если бы не холод, пробиравший Клиффа даже через куртку, ночь можно было бы назвать прекрасной. Морской воздух прозрачен и свеж. Черное безлунное небо усеяно звездами. Волны успокаивающе бились о причальные опоры и о борта мирно покачивающихся на приколе яхт. Где-то вдали на одной из них звучала музыка сороковых годов. Послышался рев заводимого мотора — и даже в этом звуке было что-то романтическое. Клифф подумал о том, как хорошо было бы заиметь яхту и отправиться на ней в долгое путешествие по южной части Тихого океана, куда-нибудь на заросшие пальмами острова…

Вдруг мотор перешел с холостого на рабочий ход, и Клифф сообразил, что это «Красавица». Вскочив со своего стула и уронив удочку, он увидел, как яхта Дилворта быстро шла задним ходом к выходу из причального отсека. Это была парусная яхта, и Клифф не ожидал, что она начнет движение с убранными парусами. На судне, правда, имелись вспомогательные двигатели, и они знали об этом и были готовы к такому варианту, но все равно их застигли врасплох. Клифф заспешил обратно в кабину.

— Хенк, сообщи патрулям. Дилворт выходит в море.

— Да они же залегли в койку!

— Черта с два!

Клифф выбежал на нос яхты и увидел, что Дилворт уже развернул свою «Красавицу» и направляется к выходу из бухты. Яхта передвигалась без огней, только на носу горела маленькая лампочка. Итак, он решил прорваться!

К тому времени, когда Тревис и Нора распаковали все сто картин, повесили некоторые из них на стены и отнесли остальные в спальню-студию, они почувствовали, что умирают с голоду.

— Гаррисон, наверное, сейчас тоже обедает, — сказала Нора. — Не хотелось бы ему мешать. Позвоним ему после обеда.

В кладовке Эйнштейн нажал на педали и вывел:

«ТЕМНО, СНАЧАЛА ЗАКРОЙТЕ СТАВНИ».

Удивляясь собственной беспечности, Тревис начал ходить по комнатам, закрывать ставни и запирать их на щеколды. Обрадовавшись возвращению Нориных картин и ее восторгам по этому поводу, они не заметили, как спустилась ночь.

На полпути к выходу из бухты, уверенный в том, что расстояние и шум мотора служат надежной защитой от электронных подслушивающих устройств, Гаррисон сказал:

— Держись вдоль края фарватера и подбрось меня поближе к концу северного волнореза.

— Ты уверен, что поступаешь правильно? — обеспокоенно спросила Делла. — Ты ведь не мальчишка.

Он похлопал ее по заду и сказал:

— Я лучше.

— Фантазер.

Гаррисон чмокнул ее в щеку, подошел к бортику яхты и приготовился к прыжку. На нем были темно-синие плавки. Вода была холодной, и следовало бы надеть резиновый костюм, но он решил доплыть до волнореза, обогнуть его и вылезти с северной стороны, где его не будет видно из бухты — и все это за несколько минут — так что не успеет слишком сильно замерзнуть.

— К нам гости! — стоя у руля, крикнула Делла.

Адвокат оглянулся и увидел патрульный катер, покидающий южный причал и направляющийся в их сторону.

«Они не могут нас остановить, — подумал Гаррисон. — У них нет на это никакого права».

Но ему надо успеть нырнуть в воду прежде, чем патруль развернется. А то им будет видно, как он прыгает за борт. Сейчас, пока они еще были далеко, у порта, «Красавица» загородит от них его прыжок, а фосфоресцентный кильватер прикроет самого Гаррисона на несколько секунд, пока он будет огибать волнорез. Вполне достаточно, а потом пусть следят дальше за Деллой.

Яхта шла вперед на максимально большой скорости, при которой Делла чувствовала себя уверенно. Зюйд-вест подбрасывал судно на волнах с такой силой, что Гаррисону приходилось держаться за поручни. И все же ему казалось: они слишком медленно движутся вдоль каменной стены волнореза; а морской патруль приближался, но Гаррисон все ждал и ждал, потому что не хотел нырять в воду за сто ярдов от выхода из бухты. Если он прыгнет слишком рано, то не сможет добраться до мыса волнореза и обогнуть его; вместо этого ему придется плыть прямо к волнорезу и вылезать на него с фланга на виду у наблюдателей. Патруль подошел к ним на расстояние ста ярдов, увидел их и начал разворачиваться. Больше медлить было нельзя, нельзя.

— Пора! — крикнула Делла.

Гаррисон прыгнул через бортик в темную воду, подальше от яхты.

Вода была холодной. У него перехватило дыхание. Он стал уходить под воду, никак не мог выплыть на поверхность, его охватила паника. Гаррисон стал молотить руками и ногами по воде и наконец, хватая ртом воздух, выплыл на поверхность.

«Красавица» была на удивление близко. Ему казалось, что он барахтался под водой целую вечность, но на самом деле, должно быть, прошла всего лишь секунда или две, так как яхта была совсем рядом. Морской патруль тоже был недалеко, и Гаррисон решил, что даже расходящиеся от «Красавицы» волны не будут для него надежным прикрытием, поэтому набрал в легкие побольше воздуха и снова нырнул, оставаясь под водой так долго, как только мог. Когда адвокат всплыл на поверхность, Делла и ее преследователи уже вышли из бухты и повернули на юг — он был в безопасности.

Его быстро несло отливом за северный волнорез, представлявший собой стену из валунов и камней, более чем на двадцать футов возвышающуюся над поверхностью воды и кажущуюся ночью крапчатым серо-черным крепостным валом. Ему надо было не только обогнуть конец этого барьера, но и добраться против течения к берегу. Без дальнейшей проволочки Гаррисон начал плыть, недоумевая про себя, с чего это он решил, что все это детские игрушки.

«Тебе скоро семьдесят один год, — говорил себе адвокат, проплывая мимо каменистого мыса, освещенного маяком. — С чего это тебе вздумалось строить из себя героя?»

Но он знал с чего: из-за глубокого убеждения, что собака должна оставаться на свободе, что с ней нельзя обращаться как с собственностью правительства. Если мы дошли до того, что можем творить, как Господь Бог, мы должны научиться поступать так же справедливо и милосердно, как он. Так Гаррисон сказал Норе, Тревису — и Эйнштейну — той ночью, когда был убит Тед Хокни, и он готов был подписаться под каждым своим словом.

Соленая вода разъедала глаза, мешала смотреть. Что-то попало в рот и разъело маленькую язвочку на нижней губе.

Борясь с течением, Гаррисон обогнул мыс волнореза и энергично поплыл к нему. Теперь его нельзя было увидеть из бухты. Добравшись наконец до камней, он, тяжело дыша, ухватился за первый же валун и повис на нем, набираясь сил, чтобы выбраться из воды.

В недели, прошедшие после побега Норы и Тревиса, у Гаррисона было много времени, чтобы подумать об Эйнштейне, и сейчас он еще сильнее чувствовал: держать в клетке разумное и абсолютно невинное существо было актом чудовищной несправедливости, независимо от того, что речь шла о собаке. Гаррисон посвятил всю свою жизнь борьбе за справедливость, ставшую возможной благодаря законам демократии, и поддержание свободы, вытекающей из этой справедливости. Когда человек, имеющий идеалы, решает, что слишком стар для того, чтобы поставить все на карту во имя своих идеалов, то перестает быть человеком с идеалами. Может быть, он вообще перестает быть человеком. Эта суровая правда и заставила его предпринять этот ночной заплыв, несмотря на возраст. Смешно, что долгая жизнь человека с идеалами спустя семь десятков лет должна подвергнуться проверке судьбой собаки.