День между пятницей и воскресеньем - Лейк Ирина. Страница 43

— Что? Что я должна?

— Вот что он скажет, то и должна! Понятно тебе?

— Так ты же сама мне говорила, что до свадьбы — позор! Сама меня пытала, было ли у меня что с Леней! Сама орала, что я порченый товар! А теперь хочешь меня под доктора подложить?

Мать вскочила со стула и замахнулась. Но не ударила, а прошипела Лиде прямо в лицо:

— Под кого надо будет, под того и подложу, поняла? Я твоя мать. Под кого скажу, под того и ляжешь! А сейчас рожу свою зареванную умой и одевайся. Дрянь.

Лидочка не смогла ничего ответить, внутри все дрожало и горело. Она схватила кофту и выбежала на улицу, выскочила за ворота и врезалась прямо в мерзкого докторишку. Он улыбнулся и хотел что-то сказать.

— Ненавижу! — крикнула она ему прямо в лицо. — Я вас ненавижу! До чего же вы мерзкий! Думаете, вам все можно? Думаете, вам всех можно? Да пошел ты…

И она помчалась, не разбирая дороги. Слезы застилали глаза, ноги не слушались. Но она добежала. Ворота были открыты, Михалыч подметал крыльцо и не заметил, что она проскользнула на летное поле. Она добежала на другую сторону, села под березы, под которыми так часто сидела с папой, и горько заплакала. Михалыч бросил метелку, зашел за дверь, а потом медленно, прихрамывая, дошел до Лидочки и присел рядом. Она все плакала, а он ничего не говорил, только вздыхал. А потом протянул ей фотокарточку, ту, что когда-то сделал местный корреспондент. Лидочка посмотрела, уткнулась Михалычу в телогрейку и зарыдала еще сильнее.

С этого дня ее жизнь стала совсем невыносимой. Мать откровенно издевалась, упрекала, била и говорила ей только гадости, на работе девчонки не называли ее иначе как шалашовкой и докторской подстилкой. Когда она шла по улице, ей казалось, что за спиной шепчутся все, от старух до мальчишек-подростков. Время остановилось давным-давно, но теперь оно превратилось в болото. Каждый вечер Лида прижимала к себе Ленину перчатку и мечтала не проснуться утром. Но утро все равно наступало, и она просыпалась. Время пахло болотом и ходило по кругу.

— Садись завтракать! — позвала ее мать.

Лидочка зашла на кухню.

— Странно, что ты не добавила ни «дура», ни «тварь», — сказала она.

— А чего тебе уже добавлять, — мать пожала плечами, — ты и сама себя наказала.

— Это чем же я еще могла себя наказать? — искренне удивилась Лидочка.

— Доктора-то вашего в Москву переводят, — ухмыльнулась мать. — Ага. Допрыгалась? Упустила? Вот так-то. О семье ты подумала? Как мы теперь без него, мало ли, с Мишенькой что? Эх, горе мне с тобой, Лидка. Проглядела счастье свое, дурища безмозглая! Вот и сиди теперь до конца своих дней старой девой на кислых щах да на горьких дрожжах. А доктор — тю-тю! Что-то он больно важное то ли открыл, то ли придумал, одним словом, шибко умный оказался. Ну и вот, в Москву его забирают, на хорошую должность, на хороший оклад, квартиру дают, небось, и машину тоже, «Чайку», наверное… Лида! Ты куда подевалась?

Но Лидочка уже уверенно шла по дороге, которую за эти годы выучила наизусть. Решение она приняла мгновенно, в ту же секунду. Папа всегда говорил, что надо уметь принимать решения, что это очень важно в жизни, но она все время сомневалась, потому что ее душило и грызло чувство долга. А теперь оно выело ее изнутри дотла, и сомнений не осталось. Да, она могла бы остаться ради семьи, ведь мать всегда говорила ей, что семья — это самое главное, что любовь — это только забавы и глупость, а семья — вот что действительно важно, и только свою семью надо любить и заботиться о ней, и жертвовать, бесконечно жертвовать. Вот где должна быть настоящая любовь — в семье. Но Лидочка вдруг поняла, что семья — это совсем не про любовь. Ее семья — это всегда была только боль и жестокость.

Она добежала до больницы и побежала дальше по длинному коридору, даже не поздоровавшись с дежурной, она не стала стучать, просто распахнула дверь и зашла в кабинет. Он оторвался от бумаг, опешил, привстал и сказал:

— Вообще-то я занят. И нужно стучаться, Лидия.

Она постояла молча несколько минут, а потом подошла ближе, опустилась перед ним на колени и сказала:

— Увезите меня отсюда, я прошу вас. Умоляю вас, заберите меня с собой. Я не выживу тут, Юрий Валерьевич, я больше не могу. Вы же спасаете людей, это ваша профессия. Я очень прошу вас, спасите меня, возьмите меня кем угодно. Я могу быть вашей домработницей, уборщицей, я буду делать для вас все, что вы скажете, только увезите меня отсюда. Я очень вас прошу… Мне совсем тут никак… Кроме вас помочь мне некому. Заберите меня отсюда. Возьмите меня прачкой, поварихой, служанкой, домработницей…

— Мне не нужна домработница, — вдруг сказал он очень спокойно и очень отчетливо.

Она почувствовала, как под ней вдруг разверзлись старые облезлые доски, и она полетела вниз, прямиком в преисподнюю. Она закрыла глаза, и на пол капнули слезы.

— Домработница мне не нужна, — повторил он. — Мне нужна жена.

Она подняла голову, посмотрела на него и кивнула.

— Я буду вам самой лучшей женой, — тихо сказала она. — Самой заботливой и самой верной. Только спасите меня. Вы никогда не пожалеете, если женитесь на мне. Я обещаю.

Лидочка сдержала слово. Ее муж ни разу не пожалел о своем решении. Которое приняла она.

Николай. Леонид. Лидочка. Сейчас

— Ленька! Ты ж посмотри, какая красота! Территория громаднейшая! Это ж сколько у них квадратов, а? Надо узнать. А сосны! Видел ты когда-нибудь такие сосны. М-м-м-м… Вот это воздух! Стаканами такой воздух пить надо! Купаться в нем! Чувствуешь? Чувствуешь, как у тебя легкие расправляются? Во-о-от! А море, море где? А, в той стороне, ясно. Ой, и тут бар. Ты гляди. И тут бар, и там был бар. Ну, все, я уже составил план наших вечерних прогулок. Будем передвигаться от бара до бара! По прямой. А потом уж и по кривой, как пойдет, да? А-ха-ха! Вот это территория, а? Тут же можно приехать с кем-нибудь и до конца отпуска ни разу не встретиться. Во! Вот куда надо было с Тамарой ездить.

— Коля! — Леонид не выдержал и расхохотался в голос. — Да ты просто невозможный! Я помню, когда еще на Зине был женат, мы Тане однажды на день рождения щенка подарили, лабрадора.

— Да помню, как же, отличная была псина. Лаки ее звали, кажется, да? Коричневая такая собака, Лаки, ага!

— Память у тебя как у слона, конечно. Всем бы такую. Лаки ее звали, да, так вот, она себя вела точно как ты. Куда ни придешь с ней, а она счастлива-а-ая, носится кругами, прыгает, всех лижет, башкой вертит, хвостом крутит, иногда прям падала от счастья, идти не могла. Вот и тебе, куда ни приедем, везде тебе хорошо.

— Прав, Леонид Сергеич! Абсолютно ты прав. А знаешь почему? А я тебе скажу. Потому что я слишком хорошо знаю, каково это — когда плохо. Да и все наше поколение, наверное, знает. И поэтому каждое малюсенькое «хорошо» — оно для меня и есть чистое счастье! Ты сыт, обут, одет, тепло тебе? Счастье. Башку не разбили? Везунчик. Ночевать есть где? Да ты просто король! Вот молодежь сейчас не понимает. Нет у них проблем, так они их придумывают, к психологам ходят, грустно им, скучно. Что-то не так со мной, доктор, скучаю я сильно, а вот вам таблеточки за кучу денег, ай, спасибо, доктор, помогли. Мне вот в жизни никогда скучно да грустно не было, некогда мне было: я или сам себя за шиворот из дерьма вытаскивал, или спасал ее в прямом смысле — эту мою жизнь, или работал как проклятый, но когда у меня хоть что-то было хорошо — боженьки, как же это было хорошо! А тут, да, ты прав, тут не хорошо, тут просто рай! Пойдем-ка, мой друг, врежем по коктейльчику, а?

— Пойдем-пойдем. Только я сам уже заплутал, в какую сторону идти теперь?

— А в любую, тут куда ни поверни, к бару выйдешь.

— Волшебное место.

— Прекрасное! Дай, только я на газон упаду, как твоя Лаки, а то мне эти кеды жмут, зараза, сил нет, но все равно мне хорошо!