Тайны Старой Москвы - Бушков Александр Александрович. Страница 3

Кстати, финал яркий, но, скажем прямо, не типичный для российской действительности. Это было скорее исключением из русской судебной практики, нежели правилом. Если банки попадали в какую-нибудь неприглядную историю, им, как правило, оказывалась финансовая помощь от государства, а если были виновные, их наказывали не так сурово. Вполне вероятно, Александра II возмутил именно тот факт, что подобную крупномасштабную авантюру в его отечестве смог провернуть подданный другого государства. Да и накал страстей был таков, что скрыть это преступление уже не представлялось возможным.

13 октября 1875 года представители обманутых вкладчиков обратились в Московский окружной суд с требованием начать процедуру банкротства банка. В тот же день все помещения были опечатаны, а на имущество членов совета был наложен арест, большинство из них взяли под стражу. (Позже их освободят под большие залоги и отпустят под надзор полиции, но напуганы они будут до смерти.) Несмотря на статус иностранца, Струсберг попал в московскую долговую тюрьму, печально известную «Яму», находившуюся во дворе здания Московского губернского правления.

«Посещая как-то, уже в конце следствия, арестантские камеры при Пречистенском частном доме, – продолжаю цитировать воспоминания прокурора, – я зашел и в камеру Струсберга. Маленькая, узкая комнатка, с одним окошком у потолка, кровать, столик, заваленный бумагами, и грубый деревянный стул, на котором, понурив свою красивую голову, в позе Наполеона при Ватерлоо, сидел развенчанный железнодорожный король. Я вспомнил эту убогую камеру много лет спустя, когда в Берлине мне показывали монументальный роскошный дворец на Wilhelmstrasse, в котором во дни своего могущества жил философ-король и где “князья и герцоги дожидались в его приемной”, – как однажды выразился он на суде».

Крах Московского коммерческого ссудного банка в течение нескольких месяцев оставался главным событием не только в Москве, но и в Российской империи. Понятное дело, что все мало-мальски известные люди посчитали необходимым высказаться по этому поводу. Русский писатель и драматург Алексей Феофилактович Писемский сообщал своему сыну в письме, как развиваются события: «В Москве теперь сильное волнение: лопнул Коммерческий ссудный банк, в котором у меня, как и в прочих частных банках, нет ни гроша, но тем не менее я другой день в каком-то лихорадочном состоянии, прислушиваюсь к этому общенародному бедствию. Акции этого банка все почеркнуты и на бирже не имеют никакой цены, а сколько получат вкладчики по билетам и текучим счетам – еще неизвестно, но говорят, что дефицит огромный… Правительство, кажется, серьезно озабочено, чтобы не было в Москве общего банкового кризиса, так как публика под влиянием паники, пожалуй, сразу потянет из всех банков свои вклады, и, как пишут в газетах, оно готово в этом случае идти на помощь к банкам. Председателем лопнувшего банка был молодой еще почти человек, некто Полянский, который, если ты помнишь, жил рядом с нами в Останкине. Теперь он уже арестован, и вместе с ним еще один директор, фамилии которого я не знаю. Прокурорский надзор начал уже следствие. В самом банке происходят раздирающие душу сцены: плачут, бранятся, падают в обморок – ужас, что такое!..»

Первое заседание суда по этому делу состоялось 29 мая 1876 года. В тот день в Екатерининской зале здания Сената в Кремле, где с 1866 года размещался Московский окружной суд, собралось не менее двух тысяч вкладчиков разорившегося банка. Однако по причине «субъективного настроя специально подобранных присяжных и отсутствия важных свидетелей» заседание закрылось, едва успев начаться. Из-за последующих судебных каникул процесс возобновился лишь в октябре 1876 года.

Прокурор Обнинский продолжал фиксировать свои впечатления от происходящего в зале: «Я, – писал он, – снова увидел перед собою тот же, охваченный испугом, должностной персонал банка… но уже не за столом, обставленным мягкими креслами, а на жестких скамьях подсудимых, не в затаившейся среди ночи конференции, а в открытой для всех, для света и правды, великолепной, храму подобной, большой Екатерининской зале нового суда. Богатыри еще недавно всесильного в подобных случаях капитала, “великаны промышленности”, звездоносный городской голова первопрестольной столицы, “железнодорожный король” – все это приникло и трепетало под занесенным мечом правосудия на защиту слабых и обездоленных. Бесчисленная публика заполняла всю залу, все хоры под куполом, все свободные проходы между расположенными амфитеатром местами на подмостках, толпилась в коридорах и на дворе, толкалась у ворот, поджидая вывода подсудимых».

Действо было поистине феерическим. Екатерининский зал Сенатского дворца в Кремле не мог вместить всех желающих поглазеть на сильных мира сего, сидящих на скамье подсудимых. Мошенников защищали лучшие адвокаты Москвы, от имени членов совета банка выступал знаменитый Федор Никифорович Плевако, обладавший непревзойденным ораторским талантом. Вот только серьезных аргументов в защиту подопечных у него было немного: во‐первых, они вернули в кассу все деньги, которые были сняты с их счетов и со счетов их родных и знакомых; во‐вторых, все проданные перед крахом акции банка они выкупили назад; а в‐третьих, до этой постыдной истории все до последнего члена совета имели незапятнанную репутацию. Ну и на всякий случай еще пытался доказать, что у его подзащитных, как у детей малых, «поехала крыша» и они просто не ведали, что творят. Но ни отсылки к текстам Священного Писания в судебных речах Плевако, ни его чудесный дар слова не смогли убедить суд в том, что члены совета Коммерческого ссудного банка действовали так из наилучших побуждений.

Хуже всего приходилось во время процесса Струсбергу, которого все остальные считали главным злодеем в этой истории и пытались перевалить на него вину. Чувствуя шаткость своей позиции и воинствующий настрой членов суда, он пошел ва-банк и стал выдвигать самые невероятные аргументы, побудившие его пойти на эту авантюру.

В общем, чуда не случилось, и приговор суда оказался вполне ожидаемым: Полянский, Ландау, Струсберг и один из членов совета банка, Борисовский, чья роль в этих махинациях неоспорима, были приговорены к лишению всех особых прав и сосланы в Томскую и Олонецкую губернии. Бывшего московского городского голову Шумахера приговорили к месяцу ареста, что было довольно гуманно, остальных обвиняемых присяжные оправдали. Что касается Шумахера, не имею понятия, по какой именно причине, но почему-то общественное мнение было на его стороне. А между тем он держал в Коммерческом ссудном банке не только свои капиталы, но и деньги опекаемых им племянников. И когда началась вся эта буча, под шумок, воспользовавшись служебным положением, он снял все эти деньги, а к тому времени банк уже прекратил платежи. Потом, правда, «одумавшись», внес их обратно. В любом случае эта история положила конец его карьере.

По поводу дальнейшей судьбы Бетеля Генри Струсберга слухи ходили всякие: что по просьбе прусского правительства после приговора его выслали из России; что он отбывал наказание в течение восьми лет, а потом уже вернулся на родину; кто-то и вовсе клялся и божился, что он решил остаться в Томской губернии после ссылки. Хотя доподлинно известно, что на родину он все-таки вернулся. И, поскольку в Пруссии на все имущество «банкира» был наложен арест, последние годы его жизни, до самой кончины в 1884 году, прошли в бедности. Да, Струсберг еще издаст в Берлине 500-страничные воспоминания о своей жизни, наполненные рассуждениями о собственной гениальности и невероятной склонности к авантюрам и мздоимству русских чиновников.

Для вкладчиков эта история закончилась более или менее нормально, поскольку после продажи государством имущества банка они смогли вернуть себе три четверти своих сбережений.

История эта, как бы поделикатнее выразиться, должна была стать хорошим уроком для всей отечественной финансовой системы. Но не уверен, что стала, хотя шуму в московских финансовых кругах наделала немало…