Опричник. Том 2 (СИ) - Демченко Антон. Страница 69

Тварь даже не просила, она молила. Молила и обещала, вываливая на меня предложения о службе и выкупе, целым водопадом на диво упорядоченных образов. Чётких, однозначных и… я заинтересовался. Не мог не заинтересоваться.

Эфир многогранен и абсолютен. Он — энергия и информация, часть бездушной материи и процесса мышления… а для старых порождений аномалий, как выяснилось, он — среда обитания. Несуществующее место, меняющееся под воздействием эмоций и мыслей. Здесь одно достаточно сильное волевое усилие может стереть эфирную тварь из бытия, а подкреплённое той же волей Обещание, вплетённое в суть древнего порождения аномалии, может дать ему целую вселенную для жизни и развития.

Мой противник вымолил это самое Обещание. Своеобразную обоюдную клятву, благодаря которой он смог продолжить своё существование и развитие, будучи привязанным к моему эфирному телу, до самой смерти. Я же… скажем так, я получил весьма интересного спутника, ощущающего мир совершенно иным способом, и, главное, позволяющим мне пользоваться этим его видением, расцветившим для меня Эфир и окружающую реальность новыми красками. И это было… неописуемо!

Казавшиеся ранее сложными и трудновоплотимыми, требовавшие запредельного напряжения Воли и кипятившие мои мозги даже под разгоном, Эфирные воздействия из школы деда вдруг оказались просты, понятны и… корявы. Ей-ей! Чуть напрягшись, я в считанные секунды смог разобраться в реальных причинах, по которым тот же продемонстрированный когда-то Никитой Силычем «местный» мыслительный разгон не увязывается с разгоном тела. Всего несколько секунд! Дьявольщина. Да мне даже не потребовалось сознательно править потоки Эфира, чтобы открыть окно в паре шагов от Рогова, сейчас пребывающего в БИЦе нашей базы на Апецке. Тысяча триста километров против прежних трёхсот пятидесяти — четырёхсот! И если меня не обманывают ощущения, это далеко не предел.

Да уж, повезло мне с помощником. Порождение некой древней аномалии, перепахавшей и перебаламутившей Эфир чуть ли не всей планеты, он веками скитался по здешним землям, пока, наконец, не прижился, как и многие его «коллеги», в богатом людьми доме. Прижился, привязался, а когда среди обитателей жилища стали появляться люди, способные осознанно управлять Эфиром, он, лишённый былой подпитки от хозяев дома, ослабел, и, оказавшись запертым каким-то ушлым монахом в древней печи, помнившей, кажется, ещё закладку первого камня в основании будущей усадьбы Скуратовых, уснул на века.

А произошло сие знаменательное событие ещё в середине шестнадцатого столетия. По крайней мере, последнего хозяина моего поместья, известного этому древнему существу, звали Григорием Скуратом, сыном Бельского. Проспав без малого четыре века, тварь очнулась, когда над вотчиной Скуратовых-Бельских поднялась эфирная буря. И был это, как нетрудно догадаться, тысяча девятьсот сорок первый год. Поднятая войной эфирная муть пробудила пленника и изрядно напитала его силы. Одна беда: за прошедшие века бедолага буквально сжился со своим новым вместилищем, накрепко переплетясь с ним эфирными телами, да к тому же не утратил связи с прежним, всем домом, то есть, и удрать сам из опустевшей, полуразрушенной усадьбы оказался не в состоянии. Так и мучился бедолага, не имея достаточно сил, ждал, пока в окрестностях появится кто-то, способный подпитать его силы… или развеять его страдающую от боли в недоломанном «теле» эфирную суть.

Рассказывать долго, а в реальности передача «истории»-образа моего нового знакомца заняла всего несколько минут. И то только потому, что тот не поленился вывалить на меня чуть ли не всю историю своего осознанного существования, начавшегося, стоит заметить, задолго до тех времён, когда на карте появились не только современные государства, но даже их прообразы. Иными словами, поселившийся теперь в моём эфирном теле «сосед» помнил ещё времена античности. Ну… как помнил… видел он их, но жить предпочитал в глухих лесах, лишь принимая подношения от людей, желавших прогуляться по его владениям. За дичью ли, за ягодами… Не желавших же «платить дань», пристрастившееся к наполненным структурированным эфиром плодам рук человеческих, порождение древней аномалии пускало в пищу. Всё прибыток… кхм. И лишь когда облюбованное им для существования дерево пошло на сруб чьего-то жилища, эфирник «переквалифицировался» из лесных духов… в домовые. А что? Миска молока и горбушка хлеба, поданные в глиняной миске, обеспечены чуть ли не каждый день, вокруг полно людей и сопутствующего им структурированного эфира. Развитие идёт, жить можно. Так чего от добра добра искать? Прижился, в общем, бывший леший в человеческом жилище. И даже наладил какой-никакой диалог с хозяевами. Так и дотянул аж до шестнадцатого века, когда научившиеся обращаться к стихиям и Эфиру, обитатели дома посадили его на «голодный паёк», не желая делиться своим опытом. А потом и вовсе позвали монаха, который освятил выстроенное на месте прежнего рубленого терема каменное здание усадьбы, заодно намертво привязав домового к старой, оставшейся от прежней постройки печи, в которой тот спрятался от «жадного» гостя.

Прервал я «рассказчика», очухавшись, когда он по третьему кругу начал излагать обстоятельства своего пленения. Но кое-какие моменты меня всё же заинтересовали. Называя монаха жадным, бывший домовой почему-то неявно сравнивал его со мной. А на прямой образ-вопрос неожиданно чётко ответил, что, мол, да, мы похожи. Но тот долгогривый весь окружающий эфир в себя втянуть норовил, а после расплёскивал его вокруг уже совсем «невкусно» упорядоченным. Тогда как пропущенный мною через себя эфир окружающих не портит… Я чуть мозг не сломал, пытаясь понять, что он имел в виду. А когда понял, наконец, объяснения домового… вздрогнул.

Люди — всегда люди. И меч в руке ещё не превращает его владельца в благородного, как и крест не говорит о святости. Тот монах не был ни первым, ни вторым. Он шёл к своей цели, возможно, благой и благородной, но пользовался методами, назвать которые иначе как бесчестными, я не могу. Монах вовсю пользовался эфирными техниками, влияющими на разум. Это не сказочно-волшебное чтение мыслей и не банальный гипноз. Это тонкое воздействие на эмоциональную сферу, чем-то похожее на те приёмы, которые я использую для «общения» с теми же блюфростами. Но если я пытаюсь именно общаться со своими питомцами, то тот монах воздействовал на собеседников, просто-таки вколачивая в них послушание и… веру. Веру в пастыря. В роли которого, конечно, он видел только себя. Это была совершенно жуткая смесь эфирных техник, варварски корёживших эфирные тела слушателей и НЛП, щедро сдобренное транслируемыми эмоциями душевного подъёма или чёрной бездны разочарования… Как с собачками Павлова. Положительное и отрицательное подкрепление. Раз, другой, а на третий вырабатывается рефлекс.

Представить же, во что превратится обыватель, выслушав две-три проповеди такого монаха, несложно. Этот бич знаком мне ещё по прошлому миру. Секты и их фанатичные последователи. Люди с промытыми мозгами, лишённые критического мышления и собственной воли. Такие «ослепшие» с радостью следуют за своими поводырями. Послушные их воле, готовые выполнить любой приказ, они шагают по указке, словно крысы, ведомые Гамельнским Крысоловом. Нужно украсть? Это для нужд «великого дела». И украдут. У банка, у коллеги, у друга или у своих детей. Оболгать? Так сказал «великий учитель», значит так надо. И оболгут. Начальника, подчинённого, соседа или брата. Убить? Это во имя «великой цели». И убьют. Старика или молодую семью, ребёнка или собственного отца. М-мерзость.

— Кирилл!!! — за размышлениями я и не заметил, как выбрался из подвала во двор. А здесь меня встряхнула неожиданно оказавшаяся рядом жена.

— Что? — не понял я, но чувствуя, как мои эмоции начинают резонировать с нешуточным беспокойством Оли. — Да не тряси ты меня! Что случилось?!

— Как… ты… случилось… — Ольга заметалась из стороны в сторону, не находя слов, а я, не понимая что происходит, только и мог, что провожать её мельтешение недоумённым взглядом.