Гонщик 2 (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич. Страница 46

— Дочь моя, Елизавета Петровна, — исполнял обязательную программу Огинский. — Вышла в возраст, и ныне мы следуем в Санкт-Петербург для надлежащего представления в Вареньки в общество.

— Очень приятно, — произнес я и, вспомнив наставления прадеда, присмотрелся к девушке.

Она была мила. Даже, наверное, красива. Но фигуру скрывало старомодное глухое дорожное платье, а лицо — небольшая вуалетка. Впрочем, я сумел рассмотреть, что кожа её чиста и свежа, а щеки, несмотря на темную одежду, лишены болезненной бледности. На такую девушку стоило попытаться произвести впечатление, и я чуточку распустил хвост:

— Мы с Николаем Григорьевичем тоже едем в столицу, но, в отличие от вас, для участия в больших Императорских гонках.

— Так вы тот самый Стриженов, о котором писали «Московские ведомости»? — оживился Пётр Фомич.

— Я не знаю, о ком писали «Ведомости», но среди участников Императорских гонок другого человека с такой фамилией нет.

Огинский достал из внутреннего кармана сюртука газету, развернул её и попытался сравнить лицо на мутной фотографии с оригиналом.

— Определенно, это вы, — заключил он. — Я буду рад скоротать дорогу в вашей кампании.

Тем временем, официант принес запотелый графин с двумя рюмками, две порции яичницы с ветчиной, сырное и мясное ассорти, тонко нарезанный балык осетра, тарелочку с желтым вкуснейшим коровьим маслом и блюдо с ломтями свежего, ещё тёплого хлеба. Конечно, я всё ещё думал о Сердобиной, но мой изголодавшийся организм, оказавшись один на один со столь аппетитным натюрмортом, решил всё за меня. Он задвинул мои душевные страдания куда подальше и просигнализировал: хочу. Клейст, видя это, воспрял духом и разлил беленькую в рюмки. Тут же стало заметно, как сдерживается Огинский, стараясь не глядеть на наше пиршество. Варвара Петровна была более тверда духом, но пытать её гастрономически было бы чересчур жестоко и, как минимум, невежливо.

— Позвольте вас угостить в ознаменование нашего знакомства, — принялся я растекаться словесами.

И, получив согласный кивок от соседа, продолжил:

— Присоединяйтесь, Петр Фомич. И вы, Елизавета Петровна, тоже. Официант, еще одну рюмку и… вы что предпочитаете, мадемуазель? Чай? Кофе? Чашку чая с лимоном. И уберите эту мерзость. Лучше добавьте порцию яичницы господину Огинскому и яйцо всмятку барышне. Надеюсь, я не взял на себя слишком многого?

— Благодарю вас, господин Стриженов.

Огинский тут же повеселел. Судя по его мясистому ному в красных прожилках, в своём поместье он частенько прикладывался к рюмке, и вынужденное воздержание давалось ему нелегко.

— Примите и мою благодарность, Владимир Антонович, — вступила в беседу девушка.

Судя по выражению её лица, серая каша была тем ещё наказанием.

Завязалась непринужденная застольная беседа, периодически подогреваемая жидкостью из графинчика. Елизавета Петровна оказалась весьма эрудированной барышней. И, насколько я мог судить, по меньшей мере, неглупой. Помимо этого, она обладала чудесным, очень мелодичным голосом. А когда она подняла вуалетку, я был буквально очарован блеском карих внимательных глаз. Нет, о чувствах, даже о мимолётной влюбленности речи не было. Но я увидел и ощутил, что помимо Сердобиной есть множество других девушек, красивых и вполне достойных. И нет никакого смысла убиваться по баронессе, которая подложила мне такую вот свинью. Всё по науке, клин клином.

Видя моё настроение, повеселел и Клейст. Он поделился с Огинскими историей своей женитьбы, рассказал об ожидаемом в семье пополнении. И после закономерных охов и ахов поведал о моем холостяцком статусе.

Пётр Фомич тут же воспринял это как намёк на моё сватовство к его дочери. Он тут же надулся, исполнился важности и сообщил, что Огинские — это ого-го! И не пристало им родниться с мещанами, пусть даже с трижды гонщиками. Елизавета Петровна от подобной бестактности пришла в ужас.

— Папенька, что вы такое говорите! — выпалила она.

— Молчи! — обрезал её Огинский. — Помни, что я твой отец, и ты целиком в моей воле, покуда в храме божием не передам руку твою будущему супругу. Род Огинских аж с тринадцатого века, от самого князя Черниговского родословную свою ведет! Сколько таковых родов на Руси осталось? Все повывелись! Все первородство своё словно Исав за чечевичную похлебку продали. Но мы, Огинские, не таковы, мы — вот!

И толстяк грохнул по столу мясистым кулаком, попутно перевернув полупустое блюдо с балыком. К счастью, фарфор уцелел. Наверное, без графинчика водки Пётр Фомич не стал бы так буянить, но вот теперь попробуй, останови его! Будет скакать на любимой коняшке, покуда не свалится.

Господин Огинский принялся перечислять своих предков за последние семьсот лет. Прочие посетители смотрели на него кто с весельем, кто с интересом, а пара дюжих служителей уже подкрадывались со спины. Но Елизавета Петровна храбро подошла вплотную и шепнула ему что-то на ухо. Видимо, это были некие волшебные слова, потому что разбуянившийся помещик как-то вдруг сделался ниже ростом, замолчал и воровато огляделся по сторонам. После чего послушно последовал за дочерью к выходу.

Мы с Клейстом распорядились отнести недоеденное и недопитое в наше купе и тоже отправились обратно. Я чувствовал себя вполне в норме. Хандра и меланхолия исчезли без следа. И только некоторое сожаление осталось о том, что у меня не выйдет познакомиться поближе с этой весьма заинтересовавшей меня девушкой.

— Николай Генрихович, — спросил я, когда мы удобно устроились на диванах в своём купе, — меня грызет любопытство. Вы стояли ближе меня к Огинскому. Скажите, вы не слышали, что были за чудесные слова, которыми Елизавета Петровна столь успешно приструнила своего батюшку?

— Я могу ошибиться, всё же было довольно шумно, — ответил Клейст. — Но мне кажется, она сказала всего два слова: «Степаниду позову».

По прибытии в столицу разгружались мы долго. Осторожно скатывали по стапелям «молнию — первую», потом ещё осторожнее фургон с «молнией — второй». Разумеется, когда мы управились, Огинских и след простыл. Я еще раз вздохнул о неудавшемся знакомстве и выбросил «древний род» из головы. Хлопот и без них предстояло немало.

Проблемы возникли там, где их никто не ждал. В канистре со спиртом, нашим топливом для горелки пароперегревателя, была неплотно закрыта пробка. И, конечно же, пошел запах. Не сказать, чтобы сильный, однако нашлись чуткие и охочие до этого дела люди. Канистру отыскали и аккуратно выкрали, не тронув более ничего. Обнаружили пропажу случайно, и хорошо, что за три дня до старта, а не позже. Однако вместо того, чтобы гулять по столице и любоваться видами, пришлось ехать куда-то на окраину, покупать топливо взамен украденного. Представить только: двадцать литров спирта! А учитывая, что люди порою пьют пока есть, что пить, то, скорее всего, вора уже и не найти.

Купить спирт проблемой не было. Проблемой было сохранить его хотя бы до начала гонки. Складывать вновь в сарай нельзя: поскольку дорожка разведана, никто не помешает тем же самым колдырям заглянуть ещё и ещё раз. Не караулить же по ночам, в самом деле! Решили держать опасную жидкость у себя в номере. А воришек-алкашей я решил наказать. Взял четверик того же спирта, это чуть меньше литра. На этикетке нарисовал череп с костями и написал: ЯД! И в бутыль добавил несколько кристаллов уже известного в аптеках фенолфталеина. Эту бутыль и оставил в сарае вместо похищенной канистры. Сопрут — пусть на себя пеняют.

И вот мы, уже закупившие всё необходимое и оставившие «яд» на складе без спешки катились по весеннему Питеру. Погода была на удивление пристойная. Свежий ветер с Невы раздул обычную для этого сезона хмарь, и под теплое весеннее солнышко выставили на открытую веранду одного из кафе несколько столиков. Гуляющая публика тут же этим воспользовалась: свободных мест было немного. Солидные господа с женами и детьми, молодые парочки, а вот за одним из столиков и вовсе сидит одинокая девушка.