Человек случайностей - Мердок Айрис. Страница 29

– Гарс достаточно уверен в себе, чтобы искать чьего-то одобрения, я знаю…

– Где там, он боится жизни, он трус, как его отец, но только более тщеславный. Такое ханжеское тщеславие ничего не порождает, кроме лишних хлопот. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, разумеется…

– А то, что он нам смеет советовать, это обыкновенная наглость.

– Да, наверное, ты права… – Людвига удивил ее подход к вопросу. Через минуту он понял, что она может быть совершенно права. Поселятся вместе в доме? С собственными… О Господи!

– Как хорошо бы уже сейчас иметь свой собственный угол, – произнес он. – Может, мне удастся снять где-нибудь другую комнату, куда ты согласилась бы приходить. Пойми, Грейс, я все же мужчина, и мы как-никак помолвлены…

– Страшно жаркое лето…

– Бутончик, не дразни меня.

– Время в моих руках, а ты в моих объятиях…

– Грейс, не надо. Ты хочешь, чтобы я разъярился, рассвирепел и бросился на тебя?

Неужели придется ждать до свадьбы? О Боже.

– Нет, Людвиг, дорогой. На следующей неделе родители собираются на уик-энд к Одморам.

– Прекрасно! Значит…

– Людвиг…

– Что, рыбка?

– Ты никогда не расскажешь об этом… не расскажешь Гарсу… обещаешь?

– Ну что ты, котенок, клянусь всем святым.

– Я вообще не хочу, чтобы ты с ним слишком часто разговаривал, он убивает все вокруг своей ненавистью.

– Обещаю, клубничка.

Через несколько минут они ехали, держась за руки, на верхнем этаже автобуса. Людвиг вспомнил, что хотел сказать Грейс: несмотря ни на что, ему надо проведать Дорину. Но поскольку он не вступился явно ни за Гарса, ни за Шарлотту, было бы глупо упоминать о Дорине. А Бог с ними! До уик-энда всего три дня! Ура-а-а!

– Иметь столько чудесных воспоминаний, как это прекрасно, – восторгалась Клер. – Ты достиг таких высот, и, конечно, так приятно это сознавать.

– Надеюсь, ты одаришь нас воспоминаниями? – подхватил Джордж.

– Ты наверняка посетил столько прославленных мест, ты был буквально везде. Я тебе завидую белой завистью, у тебя, несомненно, есть целые альбомы фотографий.

– Увы, никогда не увлекался фотографией, – ответил Мэтью.

– Чарльз разочарован тем, что ты не хочешь войти в состав комиссии, – сказал Джордж. – Но я тебя не осуждаю. Это все такие скучные вещи. А ты по праву заслужил отдых.

– Как ты собираешься проводить время? – поинтересовалась Клер. – Возможно, купишь дом и поместишь в нем ту прекрасную коллекцию китайского фарфора, о которой мы так много слышали?

– Еще не решил.

– Что бы ты ни планировал, мы готовы помочь, – сказала Клер. – Еще джину?

– Благодарю, но мне пора идти. Если будут новости от Шарлотты, дайте мне знать.

– Мы не слишком о ней беспокоимся, – сказал Джордж. – Это так на нее похоже, поверь мне, – исчезнуть без следа, оставив на прощание только загадочную записку. И лишь с одной целью – чтобы мы волновались. А сама, верно, сидит в ближайшем отеле.

– Не ожидала, что она способна на такую черствость, – сказала Клер.

– Ей самой сейчас нелегко, – возразил Джордж.

– Да, но хоть каплю великодушия…

– Со стороны Грейс?

– Со стороны Лотты.

– Значит, уговоры остаться в Вилле ни к чему бы не привели? – спросил Мэтью.

– Верно, но… – начал Джордж, поглядывая на жену. – Кажется, ее никто не уговаривал. Мне думается, после этого безумного завещания Шарлотта все равно отказалась бы. У нее есть пусть небольшая, но рента, она не останется без средств.

– Знаешь, я думала об этом, – вмешалась Клер. – Мама перед смертью просила позвать Древса… Древс – наш семейный адвокат… может быть, она хотела изменить завещание в ее пользу. Я уверена, что именно это она и хотела сделать. Бедная мамочка.

– Это мы бедные, – возразил Джордж. – Древс был так смущен, когда сообщал грустную весть о лишении наследства.

– Да, я помню. Плохая мамочка!

– Неблагодарность – последняя привилегия умирающих.

– Но ведь Грейс не собирается одна всем владеть? – предположил Мэтью. – Она наверняка разумно все разделит?

Муж и жена переглянулись.

– Должно быть, вы плохо знаете нашу Грейс, – сказала Клер. – Она так часто нас удивляет. Грейс заберет все себе и глазом не моргнув. Ей во всем везет. Она у нас любимица богов.

– Мне пора идти, – вновь сказал Мэтью.

– Грейс огорчится, что тебя не застала. Все эти дни она только о тебе и говорила, Людвиг должен порядочно ревновать.

– С удовольствием познакомлюсь с Людвигом.

– Он такой милый. Ты с ним встретишься на нашей вечеринке. Ты ведь придешь?

– Вызвать такси? – спросил Джордж.

– Нет, такой чудесный день, я прогуляюсь парком.

Парк приглашал отпраздновать красу юного лета. Затененные участки перемежались островками сочной зелени, топорщившими длинные перья некошеной травы. Воздух, напоенный ароматом цветов, просился в легкие. В просветах между деревьями виднелся памятник Альберту и розовел фасад Кенсингтонского дворца, а по длинным золотистым коридорам аллей прогуливалась ярко одетая публика. По обе стороны аллей росли скумпии и винные пальмы. Там, где они спускались к воде, важно расхаживали фламинго и бродили белоголовые лысухи. На куст села сойка и затрещала, покачивая голубым хвостом.

А где-то, думал Мэтью, в каком-то дешевом отеле сидит сейчас в душной комнате на чемодане Шарлотта, решительно настроенная встречать и отбивать удары судьбы. А еще он думал об Остине. И о себе.

Во время разговора с Каору в Киото все казалось ясным. Каору был опечален, но тем не менее поддержал Мэтью в его решении. В вопросах духа расстояние между правдой и ложью может быть тонким как волос, но только для избранных оно исчезает совершенно. А ведь Мэтью так долго мечтал о маленьком монастыре, о месте, которое ждет именно его, не такое, правда, величавое, как пустые троны, которыми воображение Джотто обставило рай, но зато предназначенное только ему. С точностью экономиста он высчитал, как именно будущее заплатит ему за настоящее. Дня ухода на пенсию ждал с нетерпением влюбленного, считающего минуты до свидания. Заранее наслаждался этой минутой, будто медом. Когда она наступит, он наконец обретет покой и жизнь начнется заново.

Но в его жизни, как и в жизни каждого человека, что-то пошло не так: вмешался злой гений, изменил какую-то мелочь, но этого хватило, чтобы и все остальное изменилось неузнаваемо. Все время делая какие-то движения, выдающие беспокойство, Мэтью сидел на полу в маленькой, уставленной бумажными ширмами комнатке Каору, который, как раз наоборот, сидел совершенно неподвижно со скрещенными ногами; и мало-помалу они приблизились к окончательным выводам. На дворе шел снег, солнце золотило склоны гор, темнеющих на фоне бледно-голубого неба. Вечнозеленая ветка извивалась на стене позади бритой головы Каору. Мэтью чувствовал, что ступни костенеют от холода и слишком долгого сидения на полу. Сквозняк покачивает ширмы. Прозвучал колокольчик. Каору вздохнул. Ничего обнадеживающего в этом вздохе не было. У человека только одна жизнь. И Мэтью уже прожил свою.

Что же принесла в результате эта жизнь, думал он. Такая, казалось, великолепная карьера, и вот ничего от нее не осталось. Исчезли надежды и амбиции, исчезло чувство собственной исключительности, а осталось вот что – кучка мусора. В то время как другие посвятили эти двадцать – тридцать лет искусству, семейной жизни, воспитанию детей, он не сделал, пожалуй, ничего путного, ничего, что осталось бы надолго. Ни одной из этих высоко ценимых и легко уловимых ценностей. Он не создал ничего великого в области искусства, он не совершил ни одного выдающегося поступка. Даже страстной любви и той не встретил. Заработал состояние, это бесспорно. Но нечто столь банальное разве можно считать достижением? «Владел большим состоянием», – однажды мрачно процитировал он перед Каору, а тот рассмеялся. Каору часто смеялся в самых неожиданных местах. Мэтью было не до смеха.