Человек случайностей - Мердок Айрис. Страница 37

Они играли в насилие, всего лишь играли. Надо было вовремя прекратить эту игру, громко сказать: «Хватит, возвращайся». Но у него не хватило самообладания. Он утратил власть над своими движениями, поэтому любое прикосновение к Дорине могло оказаться смертельным. Он обязан позволить ей странствовать, вернуться она должна по собственной воле. В конце концов собственные призраки и приведут ее назад. Он подождет, у него есть время, ведь они связаны неразрывными узами. Пусть отдаляется… все равно она его пленница. Навсегда.

Остин шел назад по своим же следам, скользя на мокрой траве. Тяжело ступил на цветы, растущие вдоль кромки выкрошившегося кирпичного забора, нагретого за день солнцем. Толстое сплетение глицинии, послужив ему ступенькой, хрустнуло под его весом, когда он начал перелезать через забор. Через минуту он уже шел по улице, отряхивая одежду, с сердцем, наполненным печалью.

– Мистер Гибсон Грей!

Какие-то двое стояли на тротуаре под фонарем.

– Мистер Гибсон Грей! Вы ведь мистер Гибсон Грей?

– Я.

– А я думаю, вы это или не вы.

Остин узнал уборщицу по фамилии Карберри. Она держала за руку мальчика лет десяти.

– Добрый вечер, – произнес Остин.

– Так и думала, что это вы, – продолжала миссис Карберри, – хотя свет еле горит, да еще вижу плохо, очки забыла. Раньше при прежнем правительстве фонари горели поярче. Вы мне не поможете?

– К вашим услугам.

– Рональд при мне. Это вот Рональд, мой третий сын, а есть еще две девочки, помладше, да с ними и заботы поменьше. Рональд, это мистер Гибсон Грей. Вот, заупрямился, не хочет переходить улицу. Он у меня не такой, не как все дети, трудный, но Господь знает, что это не его вина. Ну же, пошли. Идем. – Миссис Карберри тащила мальчика, а он упирался. Лицо у него было бледное, болезненно припухшее, напряженное и испуганное. – И машин в это время ездит не так уж много, вон одна едет. Мне кажется, он не машин боится, но вот приходится его тащить, а он такой сильный, знаете, улицы почему-то боится, что-то ему тут не нравится. Вы не против будете взять его за другую руку, и переведем, вдвоем быстрее получится. Раньше когда-то отец водил его, так он улыбался, теперь уже так не улыбается, может, мужская помощь нужна, но мой сейчас уже ничего не хочет делать. Ну, Рональд, дай дяде ручку, и перейдем дорогу, не бойся. Так вы поможете?

– Конечно. – И Остин взял мальчика за руку. Она свисала безвольно, оказалась такой маленькой, слабой. Остин сжал руку – никакого ответа. Как мертвая мышка. Неужели болезнь ума так ослабляет тело?

– Придется немного потащить, – сказал Остин и поволок мальчика за собой. Тот поддался. И так втроем они перешли улицу.

– О, спасибо за вашу доброту, Бог мне вас послал, иначе стояла бы там полчаса, а то еще застряли бы посреди дороги, среди машин.

– Вы дойдете до дому? Может, вас проводить?

– Нет, нет, он только на улице капризничает, а в метро ездить любит. Забираю его с собой, как только получается, потому что отец на него кричит, раньше брала с собой к сестре на выходные, но теперь она не хочет. Дальше мы уже справимся, спасибо вам большое.

– Спокойной ночи.

Остин вернулся к прерванным размышлениям. На несколько минут он оказался в иной реальности. А сейчас его снова окружило, отгородив от мира, гудящее облако мыслей. Мэтью сказал, что не придет в Вальморан, но он может передумать. Какое слово произнесли губы Мэвис, когда она задумчиво оторвалась от письма? «Мэтью». Вся вселенная твердит: «Мэтью».

Он шел, не разбирая дороги. Дорина… в силах ли еще ее любовь спасти его, и возможно ли чудо, и существует ли еще Итака? Душа мелеет очень медленно, едва заметно, но иногда человек улавливает нарастание в себе бесчувственности, и это звучит для него предостережением. Стоит раз ответить на тревогу ночного звонка, и в дальнейшем уже ничего нельзя будет исправить. Что подумала обо мне миссис Карберри? – вдруг спросил он себя. Видела ли она, как он перелезает через забор? Но какая разница, что подумала миссис Карберри? Если Бог существует, то и ему тоже все равно, что думает миссис Карберри.

– Шпинат, но без картофеля. Гонконг, конечно, очень интересный город?

– Да, завораживающий.

– Почему же ты не остался на Востоке?

– По правде сказать, я чувствовал себя там не совсем уютно. Решил вернуться. Дома лучше.

– Да, безусловно.

– Где родился, там и пригодился.

– Да.

Наверное, это праздные мысли, думала Мэвис, но почему он такой… толстый, такой важный, как восточный вельможа, и такой старый. Ни дать ни взять, мой пожилой дядюшка.

– Я сильно располнел со времени нашей последней встречи?

– Ну что ты.

– А ты совсем не изменилась.

– Выцвела.

– Но от этого стала еще краше.

– Как старая занавеска.

– А я и в самом деле стал толстяком.

Она потерпела поражение, думал он, годы монотонной жизни выпили из нее силы. Мы оба устали, у нас нет энергии для настоящего общения, мы все время настороже, потому что боимся новых ран и новых пут. Пробуждаем друг в друге лишь досаду и разочарование.

– Ты не пробовал сесть на диету?

– Нет, на старости лет предпочитаю сибаритствовать.

Ну совсем как шар, думала она, даже голова – и та будто распухла, а глаза блеклые, рыбьи, и вместе с тем красные. Наверное, любит не только еду, но и рюмочку.

– Значит, ты думаешь продать Вальморан?

– Пожалуй. – Ей так казалось. Монахини обанкротились и собираются переезжать, а местные власти требуют невозможного. Все ждала встречи с Мэтью. Ну вот они встретились, и что же дальше? Почему она была так уверена, что это станет началом новой жизни? Вполне возможно, он ждал того же от нее. Она читала в его глазах разочарование.

– Довольно удачный момент для продажи недвижимости.

– В самом деле? Хорошо. – Говорят, что в Гонконге он сколотил целое состояние, может, и не врут. – Взамен куплю квартиру. Это удобнее.

– Это удобнее.

«Я ей наскучил», – думал он. Ужинали в «Кафе Рояль». Мэтью в Вилле еще не обзавелся слугами. Он считал, что за едой и питьем будет легче найти взаимопонимание. И теперь они в отчаянии налегали на закуски и вино.

Кожа лица очень важна, думала она. Старую, обвисшую не хочется гладить. А ей казалось, что они бросятся друг другу в объятия, будут неудержимо плакать от счастья. Ведь он запомнился ей молодым, со свежей кожей, ясным взглядом, русыми волосами. Но этот образ уже покрывался мглой.

– Сыру или пудинг, что будешь?

– Пожалуй, сыру.

– А я, наверное, шоколадный мусс. Со сливками.

Неудивительно, что он такой толстый, мысленно вздохнула она. И зачем во все глаза пялиться на то, как официант наливает сливки? В его зрачках вдруг вспыхнуло воодушевление.

– Я, наверное, возьму и сыру. Официант, сыру. Как там Дорина, надеюсь, хорошо?

Как легко произносятся эти имена, думала она. Ведь мы должны онеметь от волнения, а на деле получается какая-то легковесная игра. Говорим так, будто видимся каждый день, как о чем-то обычном и заурядном: поговорили и отодвинули в сторону. С Остином, кажется, уже покончили. Теперь осталось соткать все прошлое целиком, скатать, как дорожку, и уложить в сундук. Неужто для этого они встретились? Может быть. «Я ведь утратила привлекательность, – вдруг дошло до нее, – и этим все объясняется».

– Да, у нее все хорошо. Как только Остин найдет работу, они, я надеюсь, снова поселятся вместе.

– Я тоже надеюсь.

Встреча в ресторане – это ошибка, думал он. Еда все опошляет. Вон у нее все платье усыпано крошками от пирожного. Надо было назначить свидание в девять утра на каком-нибудь мосту. Неужели все потеряно для нас, бесповоротно? Как же такое могло случиться? Уступили друг друга без борьбы. Наша любовь оказалась хилой, ей не хватило запала, чтобы продолжать жить, чтобы превратиться в смысл нашей нынешней жизни. Заслуженное поражение.

– И Токио, наверное, тоже чудесный город.