Человек случайностей - Мердок Айрис. Страница 77

Гарс искал более методично. Посоветовавшись с Мэтью и Мэвис, он разослал письма тем людям, которые могли о Дорине слышать, к которым она могла прийти. В большинстве своем это были совершенно случайные люди – мимолетные знакомые, давние и почти забытые друзья семьи, подруги школьных лет; их адреса Мэвис нашла в Доринином календарике. Гарс последовательно проверял район за районом, особенно интересуясь маленькими отелями. Расспрашивал таксистов, билетеров на вокзалах, продавцов в больших магазинах на Оксфорд-стрит. Остину не сказали, что полиция уже поставлена в известность. В полиции искренне сочувствовали, но отказывались бросить свои силы на поиски какой-то странной женщины, которая отсиживается небось где-то у друзей. Взяли описание Дорины и обещали сообщить близким, если тело выловят в реке. Не имея ни минуты свободной, Гарс все же чувствовал себя глубоко неудовлетворенным. С утра он работал в Нотинг-Хилл, вторую половину дня посвящая розыску. В Нотинг-Хилл никто особо не интересовался ни им, ни тем более его взглядами или идеалами, потому Гарс постепенно пришел к убеждению, что благо человечества ничего не потеряет, если он бросит свою теперешнюю работу. Хотя он и не собирался вновь заняться философией, чувствовал, что разуму не хватает пищи. Очень переживал за Дорину, представляя, как она бродит где-то, полубезумная, а может быть, уже и нет ее на свете. Горько сожалел, что не сделал для Дорины ничего конкретного, расстраивался, что не занял в ее мыслях, в ее сердце особого места, а это при определенной ловкости мог бы сделать легко и никому при этом не навредить. И тогда сумел бы ее удержать, уберечь. Самой тоненькой ниточки хватило бы для связи. Он позволил ей отдалиться от себя не столько из-за угрызений совести, сколько из страха. Будь у него больше храбрости, можно было бы предотвратить любую грозящую ей беду. Непрошеная любовь к Дорине, безрассудная и властная, причиняла ему физическую боль. С отцом он вообще не виделся. С Мэтью и Мэвис встречался только по делу. Его уговаривали поселиться в Вальморане, но он отказался. Снимал комнату в доме, где жили в основном негры-эмигранты, обслуживающие лондонские автобусы. Он видел, что Мэтью хочет разговора и даже ищет у него в каком-то смысле поддержки, но находил какое-то мрачное удовлетворение в том, чтобы относиться к Мэтью с некоторым безразличием. И понимал, что нынешняя ситуация не продлится вечно. Понимал и то, что пока Дорина не отыщется, будет длиться его миссия, а он сам будет вести жизнь проклятого бродяги.

Мэтью, напротив, поисками не занимался. Он ждал. И по мере возможности помогал другим в организации поисков. Он и Мэвис поддерживали постоянную связь с Гарсом, информировали полицию и даже поместили анонимное объявление в «Таймс». К тому же надо было принимать во внимание Тисборнов, которые все сведения сразу передавали дальше, отчего вокруг рождались всевозможные слухи и предположения. Пользуясь присутствием миссис Карберри в Вальморане, Мэвис иногда наносила краткие визиты в Виллу; иногда договаривалась с Мэтью о встрече в городе, в каком-нибудь кафе, но их тут же охватывали муки совести, и они спешили по домам. Мэтью, уходя из дома, никогда не закрывал дверь, вечерами зажигал везде свет и даже ночью не запирал дом на ключ. Случалось, он вскакивал с постели среди ночи, когда казалось, что слышны шаги на лестнице. Рядом с Мэвис он чувствовал себя спокойным и свободным, им хорошо было вместе, хотя исчезновение Дорины на время несколько охладило их пыл. Все их мысли были обращены к Дорине. Большую часть времени Мэтью проводил в одиночестве, мысленно готовясь к ее возвращению, думая о ней все время и даже пытаясь внушить ей на расстоянии свои мысли. Думал и о себе, о своем характере, который, оказывается, способен еще преподносить сюрпризы. Вечерами переживал заново сцену с Норманом на ступеньках; вспомнил, как ловко солгал полиции, после чего все пошло трагично-легко. Он охотно поговорил бы с Гарсом, но Гарс держался неприступно. А Людвиг все еще не приехал. Шарлотта, вернувшись из больницы, не давала о себе знать. Сердится на него, но это пройдет, и вскоре она наверняка объявится; да он и сам не чувствовал такой уж настойчивой необходимости встретиться, разве что легкие угрызения совести с некоторой примесью неприязни. Ему хотелось перемен в жизни, но он не представлял, как этого добиться. Любовь Мэвис приносила ему облегчение, ее уравновешенность несла в себе обещание радостного будущего.

Этим вечером Мэтью вышел на свидание к Мэвис. Они держались за руки в каком-то мрачном коктейль-баре, лицо ее было заплакано, и он чувствовал себя совершенно растерянным. Время неумолимо пробивало их непрочную защиту. Слишком много дней прошло, похожих друг на друга; и череда их продолжится до тех пор, пока не станет ясно, что ничего нового уже не будет. Нельзя вечно откладывать жизнь на потом, но как начать жить – неясно. Надежда претерпела изменения, медленно, но верно превращаясь в страх. И вот Мэвис плакала от чувства тревоги и разочарования, а Мэтью говорил ей о любви, вкладывая в свои слова не столько влечение к возлюбленной, сколько желание защитить ее. Он тоже не очень хорошо понимал, как пережить это особое время и как быть с надвигающимся будущим, которое это время обещало.

Задержавшись из-за Мэвис, Мэтью шел домой позже, чем рассчитывал. Автомобиль он поставил довольно далеко, на другой улице. Темнело, и только что включившиеся фонари горели на фоне сапфирового неба, на котором возносились спиральные башни ярко-розовых туч. Такое небо он часто видел на юге Японии, но в Англии – очень редко. Всю дорогу смотрел на небо, к дому подошел уже в темноте. И тут увидел, что входная дверь широко распахнута.

От радости, смешанной с растерянностью, перехватило дыхание. С бьющимся сердцем он прошел вдоль решетки, поднялся по ступенькам и вошел в дом. В коридоре было темно. «Дорина, Дорина!» – крикнул он. И, споткнувшись обо что-то, остановился. Весь пол в коридоре был усыпан чем-то белым. И в гостиной, он заметил, пол был странно белым, ковер покрывали осколки… чего? Шагнул к выключателю, под ногами что-то хрустнуло…

И тут он разглядел и сразу понял, что случилось. Наклонился, подняв горсть мелких осколков. Голубые и белые вазы эпохи Мин, fammilele verte, янтарно-золотые вещицы эпохи Тан, бледно-кремовые шедевры эпохи Сун, серовато-зеленые и пепельные – тоже сунские. Он оглядел гостиную, вернулся в коридор, заглянул в столовую. Горки были пусты. Коллекция погибла.

– Где она? – раздался голос Остина.

На лестнице появился он сам в расстегнутой до пояса рубашке. Волосы торчали во все стороны. Лицо горело. Казалось, что это какая-то бронзовая голова с кинжалами вместо волос.

Мэтью повернулся к брату спиной и очень медленно вернулся в гостиную, по пути зажигая лампы. Остин пошел за ним.

– Может, закроешь за собой дверь? – сказал Мэтью.

Остин не глядя толкнул дверь.

Мэтью непослушными руками начал вытаскивать графин с виски и стаканы. Пальцы заметно дрожали.

– Где она, я спрашиваю?

– Если ты спрашиваешь о Дорине… не знаю, что сказать. – Он чувствовал тошноту и страх и неподдельную скорбь о самом себе.

– Когда ты вошел, то звал ее.

– Я думал, может быть, вернулась.

– Как это – вернулась?

О Боже, подумал Мэтью. А он, наверно, и так все знает. Но как ему сказать сейчас, что сказать, и что из этого получится?

– Значит, она была здесь! – не отставал Остин. – Это ясно. Хотя и не верится. Где она сейчас? Я спрашиваю, где она?

Он шагнул к Мэтью.

– Не знаю, – ответил Мэтью. В глазах брата он увидел бешенство. – Выпьешь чего-нибудь?

Остин выбил стакан у него из рук.

– Тогда разреши, я выпью. Мне надо прийти в себя. – Он налил виски в другой стакан.

– Где она? – повторил Остин. Голос звучал хрипло, он едва выговаривал слова.

– Я тебе уже сказал – не знаю. Клянусь, не знаю. Поверь.